Мгновение Магуа колебался, потом, подхватив, как пушинку, бесчувственную Алису, быстро двинулся к лесу.

– Стой! – пронзительно вскрикнула Кора, бросаясь за ним. – Оставь дитя, злодей! Что ты делаешь?

Но Магуа, казалось, не слышал ее голоса.

– Стойте, леди, стойте! – звал Гамут Кору, не обращавшую на него внимания. – Язычники почувствовали святость песни, и скоро дикое смятение окончится!

Однако, заметив, что Кора не останавливается, верный Давид побежал за нею и снова запел священную песню, отбивая такт своей худой рукой. Таким образом они пересекли долину, минуя бегущих, раненых и мертвых. Свирепый гурон мог отлично защитить себя и свою жертву, лежавшую в его руках. Кора же, конечно, пала бы под ударами дикарей, если бы не странный человек, который шагал позади нее и казался безумным; а безумие, возбуждая чувство страха и почтения в индейцах, служило охраной Гамуту.

Магуа, умевший избегать опасностей и ускользать от преследования, спустился в узкую ложбину и по ней вошел в лес; там он быстро отыскал нарраганзетов, с которыми так недавно расстались путники. Их сторожил такой же свирепый краснокожий, как он сам. Перебросив Алису через седло одной из лошадей, Лисица приказал Коре сесть на другую.

Девушка испытывала ужас при виде своего похитителя, но все же чувствовала некоторое облегчение при мысли, что она скоро будет вдали от места страшного кровопролития. Она вскочила на лошадь и протянула руки к сестре: в этом движении выразилось столько любви и мольбы, что даже свирепый гурон не мог отказать ей. Он перенес Алису на лошадь Коры, схватил нарраганзета за повод и двинулся в путь, погружаясь в глубину леса. Когда Давид увидел, что его бросили, вероятно считая слишком ничтожным даже для того, чтобы убить, он перекинул свою длинную ногу через спину неоседланной лошади, которую оставили индейцы, и поскакал вслед за пленницами.

Скоро дорога пошла в гору. От движения Алиса стала приходить в себя, но Кора была слишком озабочена состоянием сестры, а также воплями, доносившимися с равнины, чтобы заметить путь, по которому они ехали. Но, когда они достигли плоской вершины холма и подвинулись к его восточному краю, Кора узнала то место, где она некогда уже побывала в более дружеском обществе охотника. Здесь Магуа приказал девушкам слезть с лошадей. Страх не подавил в девушках любопытства, и, несмотря на свое положение пленниц, они осмелились взглянуть вниз, где им открылась страшная картина.

Жестокая резня все еще продолжалась. Пленники метались по всей равнине перед своими безжалостными врагами, в то время как солдаты французской армии стояли в бездействии, которое никогда не было объяснено и которое оставило несмываемое пятно на блестящей репутации Монкальма.

Меч смерти не был остановлен, пока алчность не одолела месть. Только тогда крики раненых и вопли убийц стали стихать, когда ужасные звуки потонули в громком долгом и пронзительном вопле торжествующих дикарей.

Третий день после взятия форта подходил уже к концу. На берегах Хорикэна царили тишина и смерть. Запятнанные кровью победители ушли. На месте лагеря, в котором так недавно кипело шумное веселье победоносной армии, виднелся безмолвный ряд покинутых хижин. Крепость представляла собой дымящиеся развалины. Обуглившиеся балки, осколки взорванных артиллерийских снарядов и обломки разрушенных каменных построек в беспорядке покрывали землю.

Погода также сильно изменилась. Солнце, унося с собой тепло, скрылось в тумане, и сотни человеческих тел, почерневших от страшной августовской жары, застывали под порывами холодного, точно ноябрьского, ветра. Волнистые прозрачные туманы, несшиеся Над холмами по направлению к северу, возвращались теперь в виде мрачной завесы, гонимой бешеной бурей. Исчезла зеркальная гладь Хорикэна. Зеленые сердитые волны бились о берега, северный ветер ревел над озером.

Одинокие, еле заметные чахлые былинки колыхались под порывами ветра. Резкие очертания его выделялись своей обнаженностью. Глаз напрасно старался проникнуть в безграничную пустоту небес, закрытых от взора серой завесой тумана.

Ветер дул неровно: он то льнул к земле, как будто нашептывая что-то, то разражался пронзительным печальным свистом и врывался в лес, наполняя воздух срываемыми на пути листьями и ветвями. Несколько воронов боролись с сильными порывами бури. Миновав простиравшийся над ними зеленый океан лесов, они с радостью опускались где попало и принимались за свой отвратительный пир.

Все вокруг было дико и пустынно; казалось, всякого, кто появлялся здесь, внезапно поражала безжалостная рука смерти.

Но теперь владычеству ее как будто пришел конец, и в первый раз, с тех пор как удалились виновники преступлений, человек решился приблизиться к этому месту.

За час до заката солнца пять человек вышли из узкой прогалины между деревьями, где тропинка к Гудзону убегала в лес, и пошли по направлению к развалинам крепости. Сначала они подвигались медленно и осторожно. Впереди двигалась легкая фигура; по настороженности и подвижности ее было видно, что это туземец. Он всходил на каждый холмик, тщательно осматривал каждую кочку и затем жестом указывал своим спутникам путь, по которому следовало идти. Спутники не уступали ему в осмотрительности, необходимой при войне в лесу. Один из них, тоже индеец, отошел немного в сторону и наблюдал за краем леса; его глаза давно привыкли замечать малейший признак опасности. Остальные трое были белые.

Страшные картины, постоянно встречавшиеся по пути к берегу озера, действовали на членов отряда так же различно, как различны были их характеры. Юноша, идущий впереди, бросал украдкой угрюмые взгляды на обезображенные жертвы. Он боялся выразить охватившие его сильные чувства, но был еще слишком неопытен, чтобы подавить их вполне. Его старший краснокожий товарищ был чужд подобной слабости. Он прошел мимо мертвецов с таким спокойствием, какое может быть приобретено только долгой привычкой.

Чувства белых – печальные у всех – также были различны. Человек с седыми кудрями и морщинистым лицом, воинственный вид и походка которого, несмотря на одежду жителя лесов, говорили о том, что этот человек давно привык к военным ужасам, не стеснялся, однако, выражать свои чувства громким стоном при виде какого-нибудь особенно тяжелого зрелища. Шедший рядом с ним молодой человек вздрагивал, но старался подавить свое чувство, по-видимому, щадя своего спутника. Только тот, который шел позади всех, громко выражал свои мысли, не боясь, что его услышат, не страшась последствий.

Читатель, конечно, сразу узнал в путниках могикан, их белого друга – разведчика, а также Мунро и Хейворда.

Ункас шел впереди; дойдя до центра равнины, он испустил крик, на который сбежались все его товарищи. Молодой индеец остановился у группы мертвых женских тел, лежавших беспорядочной грудой. Несмотря на весь ужас, вызываемый этим зрелищем, Мунро и Хейворд в порыве любви, которую ничто не могло удержать, бросились туда, чтобы посмотреть, не найдут ли они тех, кого искали. Задумчиво, безмолвно стояли они вокруг тел, когда к ним подошел разведчик. Смелый обитатель лесов взглянул на грустное зрелище; его лицо выражало гнев.

– Я бывал на многих полях битвы, мне приходилось идти по кровавому следу в продолжение долгих часов, – сказал он, – но я нигде не видел так ясно руки дьявола, как она видна здесь… Мстить – это свойство индейцев. А я – белый человек, но я хочу сказать здесь, перед лицом небес: если когда-нибудь эти французы окажутся на расстоянии выстрела, найдется такое ружье, которое до тех пор будет выполнять свой долг, пока порох горит, а кремень высекает искру! Томагавк и нож я оставлю тем, кому дано от природы владеть ими… Что ты скажешь, Чингачгук? – прибавил он на делаварском наречии. – Думаешь ли ты, что гуроны станут хвастаться этим поступком перед своими женщинами в дни, когда снега покроют холмы? Негодование мелькнуло на смуглом лице вождя могикан; он вынул нож из ножен и затем задумчиво отвернулся от ужасного зрелища; лицо его приняло выражение такого глубокого покоя, словно ему были вовсе не знакомы сильные чувства.