Девушка улыбалась, чувствуя в тех словах великую силу воли, которой всегда восторгалась, и в которую однозначно верила. Она перевернула листок.

«Но если я паду…»

Улыбка с ее лица пропала.

«Если первый Бог Света уничтожит нас, следуй за лучиком света, что мы с Богиней оставим вам с Тиадрамом. Я знаю, он следует за тобой, как за своим собственным светом. Не удивляйся этому. Возможно, ты найдешь спасение от ненависти и мести так же внезапно, как это сделал я. Уверен, ты понимаешь, что это значит. И я верю в вас, как в нашу последнюю надежду. Пройди путь, что ведет тебя в Эмонсен, и сделай то, что должно. Тогда мы сможем увидеться снова. Я буду держать за тебя кулачки. Люблю тебя, но не прощаюсь. Твой дядя Корим.»

Она довольно шумно оторвалась от этого письма, прервав своим жестом обсуждения не весть чего Мицерна и Гоклона, с прикрытыми влажными глазами и дрожащей улыбкой уже совсем не шевелясь.

— Похоже, что мои полномочия здесь иссякают. Что ж, нам с Чеистумом еще есть, что обсудить наверху. — сразу после того поднялся на ноги, упираясь руками в посох, Гоклон. — Я свою работу выполнил, могу возвращаться наверх сразу, как доделаю еще одно дело. — теперь учтиво поклонился он.

— Пойду в баню, пожалуй. — смеясь, резко вскочил со своего места Мицерн, тут же рванув со сцены вниз, поднятым ветром колыхнув всех, кто его окружал, но движениями едва не причинив вред тем, на которого едва не наступил впереди.

— Ага. Много не пей там. — думая уже о чувствах подруги, вскользь кинул в сторону наемника Тиадрам.

— И выпью, и девочек позову. — уже издали смеялся он.

— Какая жалость. — разочарованно и подозрительно сверкая глазами, смотрел наемнику вслед Гоклон. — Тогда последнее дело отменяется. Пора идти наверх.

Гоклон медленно и аккуратно, спустившись со сцены уже по лесенке слева как все культурные люди, отправился в ту же сторону, но чуть левее, на лестницу шестого этажа. Воины вокруг него расходились сами, скорее всего, из уважения. Или просто оценив по достоинству вид его лица.

— Все хорошо, я надеюсь? — наблюдал за лицом подруги Тиадрам.

Кайла еще несколько секунд сидела в подобном состоянии, как окаменевшая, и лишь когда кто-то позади нее пробежал в сторону, колыхнув ее волосы переносимым собой ветром, чуть опустила голову, открыла глаза, и начала тихо, но с улыбкой, упаковывать письмо обратно в конверт.

— Да. Все хорошо. — кивала она.

— Ты же расскажешь мне, что он тебе написал? — неуверенно улыбаясь, почесал затылок Тиадрам.

— Знаю, что ты хочешь услышать. — убирая оба письма во внутренний карман формы, в улыбке хитро прикрыла глазки она. — Он говорит, что ты должен за мной приглядывать.

— А я говорил, что он мудрый человек. Хотя, я бы все равно так и сделал. — сам с некоторой дрожью в голосе посмеялся юноша.

Кайла еще несколько секунд смотрела на него, пока он сам не осмелился посмотреть на нее. Раньше он не чувствовал такой робости даже в бою, и только взгляд Кайлы сотрясал всю его душу чувством доселе ему неведомым, тем более с его амнезией. Что-то похожее он хотел чувствовать в присутствие и людей, которых все равно любил сам, но которых совсем не помнил. Которых мог назвать своими родителями. Но в глазах Кайлы отражение его выглядело иначе, и вызывало не только трепет в сердце влюбленного юноши. Он чувствовал своеобразное желание, с которым был просто не в силах бороться, не мог ему сопротивляться, и сам таких чувств немного боялся. Кайла сама, не смыкая глаз глядя в его глаза, медленно приблизилась к нему, остановившись справа, медленно и уверенно положив на его плечи руки, зажигая только больший огонь в глазах взволнованного юноши, все же лишь прижимаясь к его груди, будто для нее он значит нечто другое, чем то, что в ней видел он. Он не понимал этого, как и не знал еще, что должно было произойти дальше, тем более будучи окруженным со всех сторон столь шумными людьми. Но она не отпускала его, только крепче сжимая всю его спину и грудь своими объятиями, думая о вещах куда более возвышенных и необходимых каждому человеку, которые подсознательно понимал и он, но никак не мог отделить от любви. Или же, возможно, то и была любовь? Абстрактное чувство, испытываемое всеми живыми существами. Не отношения между людьми, поцелуи и слова, а нечто куда более глубокое и чистое, особенно много значащее для нее, пережившей ужасные трагедии, всю жизнь блуждающей во тьме скорби, так тянущейся к свету в глазах человека, что сможет спасти ее от ненависти. Она чувствовала себя куда спокойнее, и даже его дрожь уже проходила, исцеляемая ее теплом. Шум вокруг совсем для них пропал, и даже те люди, кто видели их в таком положении теперь, только улыбались, радуясь, что даже спустя столетия чувства, что объединяли людей всего мира между собой тогда, оставались живы. И именно за эти чувства они были готовы сражаться до последней капли крови теперь.

— Ты же обещаешь, что защитишь меня? — сама еще чуть дрожа, шептала она.

— Обещаю. — ласково гладя ее мягкие волосы кивал он.

В ее голове промелькнули слова песни, что она когда-то сочинила для себя, и которую всегда пела в своей голове, когда боялась. Этому ее научил дядя Корим, пусть и не являвшийся ее настоящим дядей, лишь лучшим другом отца, Амира. Петь песню своего сердца, что сожжет все страхи. Совсем скоро она должна была столкнуться с тем, чего боялась больше всего в жизни, и при встрече с чем страх наверняка мог ее убить, сопровождаясь шепотом Черного Пламени и ледяным взглядом горящих Синим Пламенем безжалостных глаз. Она думала, что пройдет этот путь одна, и никто не сможет ее защитить перед этим страхом. Даже ее отец не смог его победить. Но теперь она была сильнее, и больше не была одна. Ей уже не было так страшно.

— Проснись, открой глаза, взрывайся. Пусть эту тьму развеет Пламя. — засыпая, тихо напевала она. — Вспомнить бы, как оно пелось дальше.

Солнце уже заходило над городом, и с тем все меньше шума в казармах создавали тихо засыпающие даже во время бурных бесед воины. Работники, таскавшие ящики, уже отдыхали, сидя на них перед самым зданием ратуши вместе с курящим трубку писарем, наблюдая за еще шумными сборами воинов впереди, за забором. В домах некоторые Демоны уже свисали с перил балконов, наблюдая за остальным городом, в процессе своего активного отдыха опустошив все запасы алкоголя, оставленные в их новых жилищах бывшими жителями, что, чаще всего, покидали город заранее сами в поисках убежища на время войны где-нибудь на западе. Город медленно затихал, хоть и оставался куда более шумным и активным, нежели своей версии под началом бывшего градоначальника.

На последнем этаже ратуши продолжали пить вино три героя людей, включая Гоклона и Чеистума. За одним столом с ними сидел рыцарь в сияющих доспехах, черноволосый с сединой и крупный, с благородным грубым, но красивым, лицом. Он был в городе все последнее время, заранее придя туда по душу своего старого врага, градоначальника Дота, затем оставшись на его месте для наблюдения за мобилизацией войск особенно уважаемых им Демонов. На мгновение, стоившее старому Доту жизни, он поддался мести, но не желал такого для своей племянницы Кайлы, и потому не стал встречаться с ней лично, для себя самого расценив это наказанием, оставив той лишь два письма. Одно письмо он написал сам, а второе его просил передать девушке старый друг. Он не зря не сообщил ей об этом, но надеялся, что девушка послушает его, и не станет открывать второго письма до того момента, пока не сразится с Думой. Тем более, у него в городе были и другие дела, и именно для их обсуждения он назначил встречу Богам Страха и Смерти, что своими идеалами особенно были далеки от Богини, которой он присягнул на вечную службу, но которых даже она весьма уважала. Все последнее время их «винопития» он пропускал мимо ушей их черный юмор, основанный на понятии человеческой смерти, и лишь последней новостью сумел серьезно пошатнуть их желание шутить, наконец вернув их старым страшным лицам былую серьезность. Атмосфера в комнате, которую они занимали, стала еще более мрачной и темной в тот момент, а Бог Смерти и вовсе на мгновение замер, будто окаменев, едва успев донести до губ бокал с вином и немного его оттуда отпить.