— Поживем, увидим, — сказал Римо. — Это вы убили Хегеза и Голдмана?

— Я, — признался Делит.

— И это вы послали убить нас сперва палестинцев, а потом и Марковича?

— Дорфмана? Я.

— И вы уничтожили Гавана?

— Да, да, да. Все это сделал я. Прошу вас, герр Уильямс, не стесняться, — сказал человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем. — Можете поступить со мной, как вам будет угодно. Я лишь верный слуга высшей расы.

— Вы не похожи на корейца, — заметил Чиун, который по-прежнему смотрел на бомбу и тикающий взрыватель.

Сто сорок шесть. Сто сорок пять. Сто сорок четыре...

Делит продолжал, словно никто и не думал его перебивать:

— Германия, джентльмены... Был великий третий рейх. А теперь я, в одиночку, создаю четвертый рейх.

Римо обернулся к нему.

— Это твоя проблема, приятель, но разве ты не понял, что ни от одного из рейхов толку не было?

Рука Римо двинулась с какой-то нарочитой вялостью.

— Убейте меня, герр Уильямс, — сказал Делит. — Я не боюсь. Сейчас или потом — какая разница, когда умирать?

Сто тридцать два. Сто тридцать один. Сто тридцать...

— То! — раздался вдруг крик.

Римо и Делит оглянулись на звук этого страшного голоса. Казалось, стены затряслись от его горькой мощи. Этот отчаянный горестный вопль исходил из самых глубин души Йоэля Забари. Он стоял в дверном проеме. Рядом с ним была Зава Фифер.

— То! — снова воскликнул он. — Как ты мог сделать такое? После того, что мы вместе пережили? Неужели тебе все безразлично?

Тохала Делит грустно улыбнулся и сказал:

— Вы, евреи, никогда ничему не научитесь. Йоэль, я делаю лишь то, чего от меня хочет весь мир. Сейчас силой вашей веры вы стоите преградой на его пути. Но миру вы не нужны. Вы могли бы это понять по заголовкам газет, по результатам голосования в ООН. Я знаю это, я слышу, как мир шепчет: «Евреи, их надо отбросить с дороги, они нам не нужны. Они только всем мешают!»

Сто четырнадцать. Сто тринадцать. Сто двенадцать. Сто одиннадцать...

— Когда не станет вас и того, что вы олицетворяете, мир сделает шаг вперед. А вы исчезнете, как прах, из которого вы появились...

— Это так не пройдет! — крикнула Зава. — Наши союзники отомстят за нас.

Делит двинулся к лестнице, на которой стояли Забари и Зава Фифер.

— Глупая женщина! — сказал он. — Какие союзники! У вас нет друзей, только враги с комплексом вины. Слишком слабые, слишком лицемерные, чтобы открыто заявить о том, что они действительно думают. Где были они во время войны? Где были ваши союзники, когда погибло шесть миллионов евреев? Где были американцы? Где были иерусалимские евреи? Я убиваю вас, потому что мир не хочет, чтобы вы жили. Можете считать, — Тохала Делит улыбнулся, — что я лишь выполняю приказ.

Стены зала затряслись от грохота — Йоэль Забари бросился на Делита, и оба покатились по полу. Римо отступил на шаг, когда Забари поднялся, сжимая обеими руками горло Делита. По его левой части лица текли слезы.

Лицо Делита из багрового сделалось лиловым, затем зеленым. Глаза вылезли из орбит, рот раскрылся в последнем оскале, зрачки сфокусировались на лице Забари.

Делит проскрежетал зубами, потом еле-еле выдавил из себя:

— Нацисты не умрут. Мир хочет, чтобы они жили...

Изо рта вывалился язык, глаза закатились, сознание угасло, сердце перестало биться. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, скончался.

Восемьдесят пять. Восемьдесят четыре. Восемьдесят три...

Забари отпустил Делита, и тело упало на пол. Зава спустилась по лестнице и подошла к ним. Он посмотрел на нее и сказал:

— Из-за этого подонка я покалечил своих!

Зава Фифер обняла Забари и заплакала. Забари стоял с безумным видом, его руки висели как две клешни. Делит лежал неподвижно. Его тридцатилетний путь окончился, как он и предполагал, смертью. Римо обернулся к Чиуну, который стоял в неподвижности возле бомбы.

Семьдесят восемь. Семьдесят семь. Семьдесят шесть...

«Ну вот мы и встретились», — подумал Римо. Технология против Дестроера! И в мире нет ни одного смертного, кто мог бы заставить эту бомбу перестать тикать. Римо быстрее пули, мощнее локомотива, но сейчас он стоял перед машиной, которую нельзя было выключить из сети, и чувствовал себя совершенно беспомощным.

Римо подошел к Чиуну и положил ему руку на плечо.

— Ну что, палочка, — сказал он. — Как ты полагаешь, ждут тебя твои предки или нет? Извини, что все так получилось.

Чиун удивленно посмотрел на него.

— А в чем дело? Ты ничего такого не сделал. И разве тебе не известно, что единственная радость от машин в том, что они могут ломаться. Отойди-ка!

И с этими словами он стал преспокойно отвинчивать верхнюю крышку бомбы.

Йоэль Забари вышел из транса и подбежал к Чиуну.

— Погодите! — крикнул он. — Что вы делаете?

Римо успел загородить ему дорогу.

— Спокойно! А что мы теряем?

Забари подумал, успокоился и застыл. Зава опустилась на колени и стала молиться.

Чиун между тем отвинтил крышку. Ничего не произошло.

— Я бы давно навел порядок, — сказал кореец, — если бы все вы так много не говорили. — Он наклонился и посмотрел в отверстие цилиндра.

Пятьдесят два. Пятьдесят один. Пятьдесят...

— Ну что? — спросил Римо.

— Там темно, — отозвался Чиун.

— Во имя Иисуса, — заговорил было Забари, — мистер Чиун...

— Начинается, — пробормотал Римо.

— Во имя Иисуса? — переспросил Чиун. — Нет, нет. От него мы ни разу не получали работы. Вот Ирод Чудесный — это совсем другое дело...

Сорок пять. Сорок четыре. Сорок три...

— Чиун, ей-Богу, — сказал Римо.

— Если бы ты прочитал историю Синанджу, как тебе, собственно, и полагается, ты бы не заставлял меня еще раз объяснять все сначала, — заявил Чиун.

— Сейчас не время для уроков истории, папочка, — сказал Римо, указывая на бомбу.

— Учиться никогда не поздно, — невозмутимо парировал Чиун.

Тридцать. Двадцать девять. Двадцать восемь...

— Вот что на самом деле произошло с этим беднягой Иродом Оклеветанным. Оскорбленный собственным народом, использованный в своих интригах римлянами, он в конце концов, страдая душой, обратился к своему придворному убийце-ассасину. Мастеру Синанджу, и сказал: «Я был не прав. Если бы я слушал тебя, а не советников — придворных и шлюх, которых хоть пруд пруди в этой проклятой земле...»

Тринадцать, двенадцать, одиннадцать...

— И Мастер похоронил Ирода в пустыне.

Девять, восемь, семь...

— Чиун, ну пожалуйста...

Шесть, пять, четыре...

— Во имя Ирода Оклеветанного! — воскликнул Чиун и выдернул провода.

— Все равно тикает! — в ужасе прокричала Зава.

Три, два, один... Ноль.

Ничего не произошло.

— Конечно, тикает, — согласился Чиун. — Я ведь вывел из строя бомбу, а не часы.

Их никто не провожал.

Йоэль Забари заявил о своей вечной благодарности Корее и Соединенным Штатам Америки. Зава Фифер заявила о своей вечной преданности телу Римо. Что же касается тела Делита, то его прошили очередью из автомата и бросили на вражеской территории, что было нетрудно, потому как все территории вокруг Израиля — вражеские.

Но Израиль все еще существовал, и жизнь продолжалась так, словно ничего и не случилось. То, что Израиль чуть было не оказался уничтожен, не означало ровным счетом ничего. Сионизм был по-прежнему объявлен вне закона ООН. Арабы по-прежнему отрицали право евреев на существование. Бензин по-прежнему стоил дорого. Ничего не изменилось.

Йоэль и Зава снова вернулись к исполнению своих обязанностей. Они пожелали Римо всяческих успехов и попросили, чтобы в следующий раз, когда он захочет появиться в Израиле, он заблаговременно предупредил бы их о таком намерении — лучше года за три.

— Израиль — не государство, — сказал Чиун, — это состояние ума! Ум действует, и мысли возникают и исчезают.