Уже с первого взгляда Ана Каи Тангата отличается от Ханга Киви Киви и от «Пещеры белых дев». Широкий вход с большой аркой ведет в подземный собор. Прямо под ногами кипит и грохочет море. Когда прибой особенно силен, волны заливают всю нижнюю часть пещеры, образование которой связывают, кстати, с деятельностью океана.

Вулканические газы образовывают в остывающей лаве пузыри, часто очень большого размера. И вот такую тонкую, обращенную к морю стенку вулканического пузыря, видимо, пробил прибой. Море ворвалось в пещеру и отполировало ее. Так невдалеке от Матаверской долины появился большой подземный зал.

Я не случайно упомянул об этой долине. Ведь именно здесь перед тем, как процессия направлялась вверх, в Оронго, и после возвращения ее из ритуального центра острова проводились великолепные торжества. И когда первое найденное яичко черной ласточки определяло, кого же бог Меке Меке выбрал на этот раз Человеком-птицей, Тангата Maнy должен был отблагодарить бога. А так как Меке Меке был жесток и кровожаден, то Человек-птица приносил ему свои жертвы.

И делал он это именно здесь, в этом зале пещеры Ана Каи Тангата.

В наши дни от подобных обычаев в пещере не осталось почти никаких следов. Разве что живопись на высоком своде, которую я пытался сфотографировать. Но было уже темно, и только отблеск вспышки сверкнул на своде пещеры. Кроме того, настенная живопись, украшающая Ана Каи Тангата, сильно повреждена. Естественно, что главный сюжет картин – это Человек-птица и великий бог Меке Меке.

Стремление познать историю и культуру жителей острова Пасхи побуждало меня исследовать как поверхность, так и катакомбы Рапануи. А чтобы проникнуть в некоторые тайны острова, мне пришлось даже совершить путешествие в другие части света. Например, в Чили, страну, которой принадлежит остров Пасхи и где я проходил все формальности, связанные с его посещением. Я провел долгие часы в Национальном музее Сантьяго. Там меня особенно заинтересовали странные кохау ронго-ронго, «говорящие дощечки».

Эти дощечки – одна из самых драматических тайн острова Пасхи. Первая из них была найдена совершенно случайно. Таитянскому епископу Тепано Жоссану, в епархию которого входил остров Рапануи, один из первых миссионеров на острове Пасхи, отец Гаспар Иумбон, в 1968 году сделал подарок. Это был пояс, сплетенный из волос верующих и обернутый вокруг Куска дерева. Его, в хвою очередь, подарили миссионеру островитяне. Но этот кусок дерева заинтересовал епископа намного больше, чем волосы его паствы. Дело в том, что он сверху донизу был исписан какими-то знаками. Жоссан внимательно изучил их и понял, что это довольно пространная иероглифическая надпись.

Но откуда же взялась письменность на самом изолированном острове Полинезии, в то время как в Океании и даже на континентах, соседствующих с южной частью Тихого океана – в Южной Америке и в Австралии, ее никогда не существовало?

Тепано Жоссан был не только отцом церкви. Он глубоко и серьезно интересовался историей и культурой Полинезии. Не имея специального этнографического образования, он в то же время стремился собрать и описать все, по его мнению, достойное внимания в полинезийской культуре.

Но тут таитянский епископ впервые столкнулся с вопросом, который никто до него не изучал. Он понял, что открыл новую, до сих пор неизвестную науке письменность. Более того, первую письменность, которая была (и будет) открыта в Полинезии! Естественно, что ему захотелось узнать о ней побольше, но для этого нужны были другие таблички. Преемником Гаспара Иумбона на Рапануи стад отец Рассел. Епископ попросил достать ему несколько «говорящих дощечек». Миссионер с помощью своих доверенных лиц приобрел еще пять кохау, причем в лучшей сохранности, чем та дощечка, которую ранее подарили Иумбону.

Теперь можно было составить ясное представление, как выглядят рапануйские кохау ронго-ронго. Размеры первой кохау – 43х16 сантиметров. Она, так же как и все остальные дощечки, с обеих сторон исписана знаками. Всего их насчитали тысячу сто тридцать пять, вырезанных на дереве зубом акулы или другого морского хищника. Причем линии были выведены с необыкновенной точностью. Графические способности рапануйских писарей просто удивительны.

Знаки, которые я впервые увидел на одной из табличек музея в Сантьяго, повторялись и на других кохау. Я встречал их в разных местах, например в Ленинграде. Часто попадается на дощечках символ морской ласточки. Рядом с изображением этой самой «священной» птицы на Рапануи можно различить знаки рыб, морских моллюсков, цветов, звезд, полумесяца.

Однако знак рыбы и слово «рыба» неоднозначны. Поэтому понять смысл письменности рапануйцев не так-то просто. С того самого дня, когда епископ Таити и апостольский викарий Океании Тепано Жоссан увидел первую кохау ронго-ронго, ученые и дилетанты всего мира стараются расшифровать странную письменность самого изолированного полинезийского острова. Но работа не завершена до сих пор.

Первым, кто решил раскусить этот орешек, был сам епископ. В то время на Таити жило несколько сотен рапануйцев. Их привез сюда плантатор Брандер, который имел землю на острове Пасхи, но главные владения его были на Таити. Тепано Жоссан начал искать себе помощников среди сельскохозяйственных рабочих Брандера. Один из них, Меторо, заявил, что умеет читать кохау ронго-ронго. С ним епископ и начал опыт, который вошел затем в историю океанистики.

Они уселись за столом: епископ – с одной, а молодой островитянин с табличкой в руке – с другой стороны. Жоссану показалось, что Меторо с трудом ориентируется в тексте. Наконец островитянин крепко сжал табличку в руке и стал не читать, а... петь! Первую строку он спел слева направо, а следующую – справа налево! В таком же духе продолжал Меторо петь дальше. Эта необычная система записи и прочтения текста в специальной литературе получила название бустрофедон – в переводе с греческого «осел» (бус) и «поворачиваться» (стрефейн). Но что общего у ослов с рапануйской письменностью? Оказывается, способ чтения, при котором кохау переворачивают, отождествляли с разворотом животного в конце борозды при вспашке поля.

Уже это первое открытие Жоссана было весьма интересным. Но дальше, к сожалению, епископ столкнулся со значительными трудностями. Сперва создалось впечатление, что Меторо понимает весь текст, который, как полагал Жоссан, являлся религиозным гимном. Но когда он попросил Меторо перевести отдельные знаки, то текст надписи оказался бессмысленным. «Гимн» в этом переводе звучал примерно так: «Это рыба, это рука, а это птица». И все же епископ опубликовал в небольшой, объемом около тридцати страниц, брошюре составленный на этом основании список рапануйских знаков. Но ни он, ни его «перевод» не помогли специалистам расшифровать тексты «говорящих дощечек».

И все же Жоссан, как и другие исследователи этой рапануйской тайны, кое-чего добились: они накопили сведения о тех, кто пользовался ронго-ронго и, что еще более важно, кто умел декламировать тексты. Рапануйцы называют их тангата ронго-ронго.

Тангата ронго-ронго были писарями, а также декламаторами текстов, записанных на табличках. В круг этих мастеров допускались лишь сыновья предводителей отдельных племен острова Пасхи, в особенности древнего племени миру. Своеобразным покровителем тангата ронго-ронго был сам король – арики мау, права которого чем дальше, тем больше ограничивались культовыми обязанностями.

Король в дни полнолуний собирал всех тангата ронго-ронго острова Пасхи. И раз в год приглашал декламаторов к себе в Анакену, на берег залива, куда когда-то причалил со своими спутниками предок рапануйцев Хоту Матуа.

И здесь, в Анакене, у шести местных святилищ проводился ежегодный торжественный фестиваль декламаторов. Председательствовал на нем сам король. Он восседал на нескольких десятках кохау и внимательно следил за певцами-декламаторами. Каждый из соревнующихся тангата ронго-ронго должен был принести на фестиваль в Анакену одну или две таблички и четко, абсолютно правильно прочитать их текст перед собравшимися. Горе тому, кто хотя бы раз ошибался! Королю прислуживал маленький мальчик, который по приказу своего господина выводил плохого декламатора со сцены за ухо, сопровождая эти действия всяческими оскорблениями. Наказанные лишались также своего символа – с их голов снимали высокую шляпу из перьев.