Холодный голос угас в молчании…

– И… и… что мне делать? Азраил склонил свою гордую голову.

– Нечего делать. Дело проиграно. Возвращайся домой и готовься погибнуть достойно. Самоубийство благороднее, чем пыточные ямы Ахерона.

– Должно быть что-то, что мы еще можем сделать!

– Лишь талисманы могут напугать авангард тьмы. Если передовой отряд победит, останется только разбудить Спящих и призвать на землю конец времен. Ты знаешь, где хранятся талисманы иного мира?

– Н-нет.

– И я не знаю.

– А кто знает?

– Три королевы Виндьямара. Но раз они не послали знак, призывающий тебя к войне, их можно считать захваченными или убитыми.

Гален долго стоял на цепи, глядя вниз между своих ступней. Головокружительная бескрайняя пустота, темнее полуночи, бесконечно проваливалась под его взглядом.

Но она не казалась темнее или глубже, чем бездна у него внутри. Слова основателя эхом отдавались у него в мозгу: «захвачены или убиты»…

Вдруг младший Уэйлок поднял глаза.

– Если их схватили, куда их увезли? – Он выпрямился, голос его был чист и резок. – Если они в плену, кто их охраняет? Где?

Азраил негромко произнес:

– Ага. Теперь я слышу речь не мальчика, но мужа.

Азраил заговорил негромко и мрачно, и Галену пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать его:

– Немногие знают, где лежит Настронд, что служит гаванью и местом встречи ужасного народа сэлки, но мне ведомо это скрытое место. Они могут унести трех пленных королев в затонувший и лишенный солнца Ахерон, или на замерзшие северные шхеры в Хизер-Блезер, или в башни без окон на унылых плоскогорьях Ухнумана на дальней стороне Луны – но сначала тюлениды волокут всех без исключения пленников на берег Настронда. Ибо так они проходят тайными путями в миры по ту сторону лунной сферы, в запретную верхнюю ночь, куда люди не могут попасть даже во сне. И ради этого сэлки обязаны угождать кровожадным нечеловеческим богам, охраняющим края, в которые никто в здравом уме соваться не смеет. Они подкупают богов, дабы те закрывали глаза на незаконные перемещения. Каждый пленник подготовлен – опутан песней, словно гусеница шелком, и эта песня сэлки, пусть и исполненная ужаса, своими звуками заглушает пение того, что обитает по ту сторону стоячих звезд. Говорят, что из тех, кто слышал нечеловеческую музыку потусторонних краев, лишь сновидец Куран сумел очнуться от сна, сохранив рассудок. И даже ему не позволили возвратиться в свое тело на земле, и его тело умерло. Но ему была дарована в королевское владение вневременная и несокрушимая цитадель Келефес в облаках над внутренним морем – одновременно и в утешение, и в награду за беспримерную храбрость и стойкость его души и разума.

И мне не доставляет удовольствия рассказывать, откуда я это знаю, поскольку дело я имел с существом не вполне человеческим и заключал с ним страшные сделки. А пришло оно ко мне, потому что я увидел в темноте одну вещь.

Я видел то, что неведомо больше никому, будь то люди бодрствующие, окутанные сновидениями или перешедшие в великие сновидения истинной смерти. Ибо злоба тюремщиков Тириона подвесила мою маленькую клетку на гораздо более длинную цепь, чем у остальных, и на рассвете я гораздо ближе к пылающему дыханию солнца, когда оно поднимается снизу, а в сумерки гораздо дальше отодвинут от его тепла и гораздо глубже погружен в холодную бездну под нами.

Благодаря этому заливы за краем мира открываются мне шире, чем другим. Я вижу дальше, чем мои собратья-заключенные, и дальше, сдается мне, чем астрономы, робко выглядывающие со своими телескопами и зеркалами из-за кромки над нами. Они слишком близко к солнцу, чтобы как следует видеть во мраке. В темном одиночестве взрастает темная мудрость. Ибо я видел, откуда приходят черные корабли.

Надо ли мне рассказывать вам о черных кораблях, молодой человек? В разное время они посетили каждый порт в стране сновидений: верные Моммуру хрустально-облачные гавани, управляемые эльфами, рядом с океанами света; порты из кирпича и дерева, населенные теми, кого мы признали бы за людей; и громадные укрепленные железные мысы Нидвеллира над океанами кипящего камня – на протяжении всех циклов и эонов записанного времени они страшились черных кораблей и никогда не знали, с какой стороны света или с какого уровня сновидений они пожалуют. Но я знаю. Они приходят не с Земли, а из-за ее пределов.

Раз, и два, и три видел я их: чудовищно огромные, идут они под парусами вверх из бездны, невесомые, как грозовые облака. Обросшую льдом громаду парусов надувают безымянные ветра дальних глубин. Когда они поднимаются, фонари на них горят блуждающими огоньками болотного газа или тем сиянием, которое носят на хвосте светляки. Через заливы ночного воздуха я иногда слышал одинокие воющие голоса, распевающие гимны тьме и боли – пеаны радости, какую находят в страданиях другого. И это доносящееся с кораблей пение перемежалось зловещим лающим смехом, резкими командами, щелканьем бичей и воплями муки. И ни в одном из этих голосов не было ничего человеческого.

Когда бы ни поднялся корабль, на определенном расстоянии от кромки мира все огни на нем мгновенно гаснут, а все певцы умолкают. Бесшумнее мотылька плывет судно по тщательно выверенному курсу, проложенному так, чтобы спускаться только по самой темной части ночного неба, вдали от созвездий, дабы громада корабля не заслонила ни одну звезду, предупредив тем самым гарнизон Тириона о своем появлении.

Однажды, осмелев от безнадежности и отчаяния, при виде поднимающегося черного корабля я принялся распевать услышанные ранее грубые гимны. Я не умолк, когда корабль погасил все огни, но орал еще громче, выкрикивая богохульства вверх, в сторону моих почивающих тюремщиков.

Черный корабль убрал паруса и лег в дрейф, не зажигая огней, от южной оконечности Ориона, мимо Ригеля, который тогда стоял вровень с горизонтом. Спустили лоцманский бот, и темные горбатые фигуры склонились над заглушёнными веслами и погнали лодку через сумрачный воздух ко мне.

Лоцманский ботик подплыл туда, где в пустоте висела моя клетка, и я увидел на корме человеческую фигуру без лица. Между кружевным шейным платком и треуголкой виднелись нос и усы, как у кошки, и большие темные и влажные глаза – веселые глаза зверя, полные жестокости и смеха. Шкура у него была черная и лоснящаяся. И когда он заговорил, обнажились острые клыки, белые и чистые, как у лисицы. Его теплое дыхание пахло сырой рыбой.

Он поднял руку в приветствии, и из кружевного рукава его роскошного морского камзола высунулась когтистая лапа, покрытая шерстью с тыльной стороны. Ладонь была бледная, с черными перепонками между фалангами пальцев.

Фыркая от смеха, наблюдал он жестокую пытку моего заключения и даже потрогал зазубренные крючья, украшающие эти прутья.

«Видать, народ наверху рыбачит, – заметил он. – Они оставили тебя висеть тут приманкой для левиафанов, что ворочаются в безымянных океанах, куда впадают эти ледяные воды. Но, по-моему, ты слишком маленький кусочек, чтобы заставить их проглотить столько крючков. Ха! Или ты по дружбе обещал тамошним рыбарям пищать и верещать, пока мы готовим свой милый сюрприз, обходя их незамысловатую оборону? Ты должен быть осторожен, мой тощий кусочек мяса, а то добрые люди, которые поместили тебя сюда, лишатся возможности ловить на живую приманку».

Я насмешливо посоветовал ему не рисковать и не бросаться угрозами. Он расхохотался и принялся описывать, каким пыткам он подверг бы меня, и наклонился к прутьям со своей саблей. Оружие оказалось в пределах моей досягаемости.

Следующая лодка с корабля принесла офицера рангом повыше и сохраняла почтительное расстояние, пока они со мной торговались. Не стану утомлять тебя рассказом о том, какие клятвы были принесены в ту ночь и к каким ужасным силам они обращались. Но я признаюсь, что получил очень много тайной информации, которая может принести огромную пользу моему делу, имей я возможность открыть все своему племени. Морской народ оставил мне саблю и тюленью шкуру моего первого собеседника, да и не посмели они подойти достаточно близко, чтобы снять его тело с прутьев клетки. Я неплохо питался почти месяц.