– Мы живем в холодных и жестоких волнах, у которых вкус человеческих слез. Думаю, моя жена-тюлениха – не та самая женщина, на которой я женился давным-давно. Мои детеныши выросли, и некоторые превратились в незнакомцев, а то и во врагов. И все долгие годы, что я провел в море, волны никогда не находили покоя, никогда не находили формы, которая бы их удовлетворила. Вечно вздымаются и опадают они, рушатся и встают снова, зыбкие и ненадежные, и не на что опереться среди них. Что, если кэлпи обманут нас в том, что нам положено по праву? Мы не можем быть уверены – по-настоящему уверены, я хочу сказать, – что они собираются так поступить или что вещи есть то, чем они кажутся.

– Откуда такая меланхолия, коллега? Дело, как я догадываюсь, в женщине.

– И ты прав. Я увидел ее издалека в окнах библиотеки, освещенную светом серебряным, как полуночное море, эльфийской лампы, – красивую, словно русалка, с волосами черными, как тюленья шкура, и глаза ее мерцали весельем! Она волшебно прекрасна, парень, и я поклялся, что она будет моей! Я переберусь через стену, как только рыцарь проказы прогонит Светозарного.

– Я донесу на тебя Мананнану, если ты так сделаешь. Видишь ли, я теперь знаю, кто ты: ты капитан Эгей из Атлантиды.

– Нет. Это ты. Я – сам Мананнан. Отойди, или я сотку ожерелье из твоей красной крови своими белыми зубами.

– Я не стану связываться с вами, господин, но я накладываю на вас такой гейс: вы не двигаетесь, пока я пою вам песню. Если вы нарушите мой гейс, милорд, я опозорю ваше имя от Исландии до мыса Бурь.

– Я не связываюсь с поэтами, парень. Пой свою песню.

И другой запел:

Затем он добавил:

– В старых песнях таится старая мудрость, милорд. Берегитесь земных женщин.

– Ха! Ха! И кто станет обнимать одну из наших холодных дев, пахнущих морской рыбой и солью, когда может поиметь дневную любовницу, пахнущую цветами, которые, по слухам, растут там, наверху.

– Оркнейская трава тоже там растет. Как и растение, из которого сделан жезл Моли. Кроме того, она может оказаться не такой красивой и свежей, как вам помстилось, милорд. Вы же видели ее только своими глазами, понимаете.

– Увы, увы, это правда. – Он шумно вздохнул и закатил глаза. А затем подытожил: – Что ж, говорят, когда мрак, мрак накроет все и всякое зрение потеряет силу, наши глаза прекратят обманывать нас.

– Ха! И ты поверил?

Входя в дом, Питер и Уил продолжали спорить. Оба резко остановились, увидев посреди рабочего кабинета лежащую перед камином Эмили. Рядом с ней валялись остатки разобранного телефона, а также выдранный из стереосистемы динамик. Поверх выжженных пятен на ковре вокруг нее виднелась россыпь горелых спичек.

Уил метнулся к супруге и принялся трясти за плечо, но она не просыпалась. Более осторожный Питер тщательно оглядел комнату, прежде чем войти. В пепельнице лежали три окурка разных марок, на кухонной стойке красовались три немытые кофейные чашки, из одной еще шел пар.

От ярости кровь бросилась Питеру в лицо, а костяшки стискивавших подлокотники кресла пальцев побелели. Он чувствовал себя так, будто его изнасиловали. Короткими сердитыми рывками рук он покатил кресло через кабинет и дальше по коридору.

Мгновение спустя Уил ворвался в комнату и в панике зачастил:

– Ты должен что-то делать! Позвони в больницу! Кто-то разломал оба телефона! Еще одна выходка твоего психованного сынка! Это ты виноват! Ты! Куда он отправился? Где он?!

Питер указал на пентаграмму, начертанную мелом на оконном стекле.

– Это он применил к тебе, не так ли? Помнишь имена, которые он называл? Не произноси их, если помнишь, но тебе придется написать их для меня. Это было очень давно, я не помню ничего из этой ерунды.

– Какое мне дело до вашего вудуистского бреда! – взвизгнул Уил. – Разумеется, не помню! Я подаю на тебя и твоего психованного сынка в суд! Должно быть, он накачал меня наркотиками! Точно! Подсыпал что-то в еду за ужином! А теперь добрался и до Эмили!

Питер подался вперед и дал Уилу пощечину. Он ударил открытой ладонью, но руки и плечи у калеки были сильные. Рэнсом отлетел на другой конец комнаты и сполз по косяку на пол. Он поднялся, скользя спиной по двери чулана, потирая щеку. Глаза его пылали, и он тяжело дышал.

Затем он шагнул вперед, сжимая кулак.

– Давай, – кивнул старый вояка. – Может, я даже позволю тебе ударить первым. Потом сломаю тебе обе руки. Давай. Боишься напасть на калеку?

Уил попятился.

Питер покатился вперед.

– Эмили можно разбудить тем детским стишком, который я читал тебе. Я намерен отправиться на поиски своего сына и троих людей – может, их было больше, – которые его забрали. Мне нужно знать имя, которым он вырубил тебя. Оно – часть той чепухи, которой пытался учить меня отец. Ты поможешь мне наверстать упущенное время.

Рэнсом по-прежнему пятился. Он таращился на белеющую на стекле пентаграмму, и лицо его бледнело от плохо скрываемого суеверного страха.

– Но ты не знаешь, где твой сын…

– Я знаю, откуда начинать поиски. Имя!

– Морфин. Что-то в этом роде. Морфей…

– Не произноси!

Но Уил уже сползал в обморок. Питер, сидя в кресле, протянул руку, но не сумел его подхватить. Рэнсом упал на пол и с громким стуком приложился головой о ковер.

Питер опустил взгляд на распростертое тело. Возможно, он в этот момент припоминал, как Уил не спустился по склону, чтобы помочь ему подняться там, у водохранилища. Глубокие складки возле носа изогнулись в ухмылке.

– Говорили тебе, помалкивай.

Затем он поднял взгляд и увидел нарисованный мелом на зеркале в мельчайших деталях покой Срединного Сна, даже статуи святого Георгия и Мален, красной королевы войны, стоящие возле ложа.

– Да, – проворчал он. – Я знаю, откуда начинать поиски.

Ворон резко проснулся и сел прямо, кутаясь в серый плащ с пристяжным капюшоном. Он заснул на стуле возле постели Лемюэля Уэйлока. Что разбудило его?

Он смутно помнил, как играл в шахматы с маленьким человечком и пытался задавать тому вопросы о его жизни и обычаях, но не получал в ответ ничего, кроме запутанных побасенок, мифов и загадок – длинных усыпляющих повествований, расцвеченных не имеющими отношения к делу отступлениями, убаюкивающими лучше любой колыбельной.

Сын гор услышал птичье пение. Подойдя к окну, он заметил, что небо побледнело, хотя землю еще окутывала ночная тень. Солнце пока пряталось за горизонтом, но облака на востоке уже подернулись розовым на фоне тускнеющих звезд.

Заря, как всегда, пробудила его, несмотря на острое желание поспать подольше.

– Доктор Дю Лак еще не вернулся, – зевнул Ворон. – А жена где? Где… а?!

Теперь он выглядывал в окно, опираясь одной рукой на наплечник самурая, а другой на подоконник.

Часть кирпичной стены осыпалась кучей мусора. Через пыль и осколки битого кирпича вели следы крупнее слоновьих.

Бородач припал к окну, словно кот на охоте, волосы у него на загривке зашевелились. Глаза обшаривали пространство перед окном, но лицо его оставалось неподвижным, за исключением, пожалуй, усов, когда он щурился.

Не позволив серому плащу издать ни единого шороха, он скользнул прочь от окна и покинул комнату быстро и бесшумно. Внутри дома было по-прежнему темно, как ночью, но Ворон отличался острым зрением и без труда находил дорогу. Он спустился по полускрытой в арке винтовой лестнице и вышел в покой со стропилами, покрытыми резным узором из серебряных звезд и полумесяцев.