Азраил, который не видел ни повозки, ни иного гужевого транспорта, скрыл восхищение способностью Питера читать знаки. Тот обнаружил больше, чем сам Азраил, взглянув лишь мельком и явно различив нечто, непонятное магу.

Де Грэй обошел вокруг большой металлической коробки на колесах со стеклянными боками, загораживающей тропу, взглянул на звезды, облака и ближайшие деревья, чтобы понять, откуда его потомок черпает ключи для предсказаний. Но не смог определить ничего, кроме очевидного (дом не охраняется; в лесу есть олени, волков нет; кто-то прольет слезы еще до конца вечера), и снова напомнил себе, что не стоит недооценивать Питера. Даже если калека отрекся от крови Эвернесса, древняя магия все равно течет в нем глубоко и сильно и силы мира не могут долго прятать от него тайны.

Впоследствии Азраил не сумел бы припомнить имен Двух людей, встреченных в этом странном доме. Он счел их незначительными, следовательно, не привязал к их именам волшебные картинки и не отвел им места в многомерной башне своего духа.

Первая – его (вернее, Галенова) мать – оказалась еще большим предателем Эвернесса, чем Питер, ибо покинула своего господина и повелителя, сбежав с другим мужчиной. Азраил сначала неверно расценил ее присутствие. Когда она обняла и поцеловала его, осыпая множеством ласковых (хотя и неискренних) слов, он предположил, что раскаянье и угрызения совести, вызванные нависшей над сыном угрозой смерти, выманили ее из укрытия и что ей было милосердно дозволено в последний раз повидать свое дитя, перед тем как ее препроводят в руки властей. Но нет: очевидно, в этой стране можно наставить рога своему повелителю и не понести за это никакого наказания.

Разумеется, дальше он ожидал, что Питер вытащит ее спутника-блондина на улицу и прикончит. Именно убьет, а не вызовет на поединок, поскольку, в отличие от Питера, блондин не имел при себе оружия, а значит, не принадлежал к рыцарскому сословию. Поскольку он не имел права носить оружие, он был крестьянином и при этом выказывал изумительное высокомерие и наглость. Он обращался с Питером и Азраилом весьма фамильярно. Де Грэй заключил, что Питер, в силу слабости характера или недостатка решимости, позволил этому отвратительному созданию жить, и, ободренный этим, смерд сполна воспользовался данным преимуществом и безнаказанно щеголял презрением к вышестоящим.

Изумление Азраила возросло, когда они расселись вокруг небольшого стола за трапезой. Крестьянин сел вместе с ними, и сидел он, что совсем изумительно, ближе к солонке, чем де Грэй.

Азраил ждал обеда, поскольку в узком конце большой комнаты, где они находились, имелся камин. Очаг казался маловат для приготовления пищи, да и крючья для котелков отсутствовали, но Азраилу не терпелось снова узреть форму и дух пламени. Оно рассказало бы ему обо всем больше и быстрее, чем многие другие виды ворожбы.

Но его ожидало разочарование. Еду готовили на металлической коробке, заполненной молниями. Молнию заставили циркулировать по знаку лабиринта, по спирали, что охраняет границу между светом и тьмой. Она давала беспламенный жар, на котором и готовили. Тут Азраил определенно решил, что эти люди раскрыли его и просто играют с ним. Зачем еще пускаться на такие замысловатые ухищрения, лишь бы не дать ему увидеть пламя?

Однако в процессе поглощения пищи его подозрения улеглись. Это была его первая трапеза (за исключением сырой рыбы) за бессчетные обороты небес.

Тарелки, круглые как луна, были так красивы и сработаны столь искусно, как Азраилу не доводилось видеть, но без единого пятнышка украшений или намека на позолоту, чтобы добавить им роскоши. Насколько помнил Азраил, никакого праздника в календаре не значилось, но к столу подали мясо да еще свежие фрукты, хотя, на взгляд де Грэя, стояла ранняя зима.

Обед получился прекрасным и вкусным, однако не было ни крепостных девок, ни прислуживающих чашников, ни собак, чтобы подбирать объедки. Лары или местные домовые, вероятно, связали этих людей строгой клятвой, поскольку, когда он сбросил объедки на пол, хозяева развели жуткую суету, приговаривая, что он, должно быть, сделал это случайно (они использовали слово «просыпал»). И они сразу все убрали обрывками бумаги из свитка. Зачем им понадобилось наносить такое оскорбление свитку и какой вражеской библиотеке он принадлежал, осталось за пределами Азраиловой способности к ясновидению. Он недостаточно ясно видел бумагу, но разглядел вытисненный на ней замысловатый узор из цветов, явно по всей длине: работа, для выполнения которой монахам потребовались бы долгие годы.

Но когда люди собрали все объедки и мусор и сложили их в закрывающуюся емкость, стало ясно: они боялись, что какой-нибудь враг сумеет заклясть или отравить их, нарисовав руны на костях, которых касались их губы. Поэтому им приходилось избавляться от костей со столь дорого стоящей тщательностью. Он снова напомнил себе, что нельзя недооценивать таких людей.

К этому моменту Азраилу уже не терпелось приступить к делу. Во время трапезы он совершил немало мелких и крупных ошибок, и по их колебаниям и изучающим взглядам было видно, что легенда о пострадавшей за время болезни памяти начинает ползти по швам.

Крестьянин извлек небольшую белую бумажную трубочку и вставил ее в рот, затем вытащил драгоценный камень и вызвал из воздуха огонь. Огнем он поджег бумагу, и Азраил учуял благовоние, которое крестьянин вдохнул. Обстоятельства опять подверглись пересмотру. Крестьянин, как многие представители его сословия, явно вступил в ряды духовенства. Следовательно, ему запрещено носить оружие и он не подпадает под дуэльный кодекс, к тому же достиг некой власти над огнем.

У Азраила была только секунда, чтобы взглянуть на пламя, прежде чем оно погасло. Одного взгляда хватило. Во-первых, оно сказало ему, что крестьянин никакой не священник; магии у него даже меньше, чем у животного, нет ни охранных заклятий, ни иной защиты. Во-вторых, силы империи Ночи выступают на Эвернесс как раз сегодня вечером. В-третьих, девочка-фея и посланный Прометеем охотник-титан в данный момент находятся в Эвернессе. (Как умно! Пока Азраил тут попусту растрачивает время с мелкими сошками, силы Оберона маневрируют, чтобы довести до конца его поражение!) В Эвернессе присутствует еще одно существо, переодетое священником… нет, переодетое врачом, которое…

Но тут пламя погасло, и крестьянин выдохнул благовоние через ноздри.

Азраил встал и извинился, мол, он очень устал и хочет спать. Галенова мать проводила его в отведенную ему комнату и некоторое время с ним разговаривала. (На ней тоже не было защиты, хотя знаки сказали ему, что она как минимум одну ночь спала под крышей Эвернесса.)

Она говорила, как ему показалось, долго. Азраил не был уверен, чего хочет эта проститутка, да его это и не волновало. Но внезапно до него дошло. Хотя вслух она не сказала бы этого никогда, она просила прощения. Она винила себя, что оставила сына на попечение дедушки и это привело, как она себе воображала, к тому, что казалось ей безумием и болезнью.

– Мэм, – ответствовал он, – я благодарен вам, что вы отдали меня на попечение деда. Болезнь, от которой я столь недавно оправился, и вправду не приключилась бы, не будь я там. Но вы не правы, полагая, что это дурно меня повлияло. Нет, на самом деле я доволен более, чем могу выразить.

– Знаешь, это твой отец вечно бросал нас, уезжая в командировки на месяцы и годы. Я всегда думала, что мы особенно близки. Но мне не за что извиняться! Он оскорбительно вел себя по отношению ко мне, ты это знал? Не физически, конечно, он никогда бы не поднял на меня руки, но психологически оскорбительно. Он никогда не заботился о твоем образовании так, как я. Твой дедушка имел возможность отправить тебя в самую лучшую школу. Это бы хорошо смотрелось в твоем резюме. Если бы ты когда-нибудь составил резюме, как я тебе не раз советовала.

Она перескакивала с одного на другое, и Азраил не мог уследить за направлением ее мысли. Он догадывался, что ее заявление, будто ей не за что извиняться, означало как раз противоположное. Де Грэй решил, что недостаток суровости со стороны Питера испортил ее, но ему было приятно, что она признавала образование, которое мог бы дать Галенов дедушка.