И он не верил, что им будет позволено прожить в мире три поколения.

Только не на этих северных землях, на этом кладбище войны. Он проживал свою жизнь, преодолевая трудности, в число которых входила и эта лихорадка, бросая вызов этой горькой мысли, словно хотел усилием воли опровергнуть ее, и представлял себе бога в его колеснице под миром, сражающегося со злом каждую ночь до единой, чтобы снова привести солнце в тот мир, который создал.

Элсвит пришла до того, как принесли еду, что было неожиданностью.

Вошла без стука, закрыла за собой дверь и вступила в круг света.

— Ты выздоровел, по милости божьей?

Он кивнул, глядя на нее. Его жена была крупной женщиной, ширококостной, как ее воин-отец, теперь более полной, чем тогда, когда выходила за него замуж, но возраст и рождение восьми детей могут так повлиять на женщину. Ее волосы остались такими же светлыми, как и раньше, и были распущены — все-таки она спала.

На ней был темно-зеленый ночной халат, солнечный диск, как всегда, висел на шее, покоясь поверх одежды на полной груди. Ни колец, ни каких других украшений. Украшения — это тщеславие, его следует подавлять.

Она просила уже несколько лет, чтобы Элдред освободил ее от их брака и от этой мирской жизни, чтобы она могла уйти в святой дом и стать одной из дочерей Джада и доживать свои дни в чистоте, молясь о своей и его душе.

Он не хотел, чтобы она уходила.

— Спасибо, что пришла, — сказал он.

— Ты послал за мной, — ответила она.

— Я послал Осберта сказать…

— Он сказал.

Ее лицо было суровым, но не недружелюбным. Они не были недружелюбными друг с другом, хотя оба знали, что это всего лишь слова.

Она не сдвинулась с того места, где остановилась, и смотрела на него, лежащего на кровати. Он помнил, как впервые увидел ее много лет назад. Высокая, светловолосая, хорошо сложенная девушка, еще не достигшая восемнадцати лет, когда ее привезли на юг. Она была ненамного старше, через год после Камбернских сражений он спешил жениться, потому что ему были нужны наследники. Тогда они оба были молоды. Иногда это воспоминание вызывало смущение.

— Сейчас принесут еду, — сказал он.

— Я слышала, они за дверью. Я велела им подождать, пока я уйду. — В устах любой другой женщины это могло прозвучать как намек, приглашение. Элсвит не улыбнулась.

Все равно в нем проснулось желание, несмотря на все эти годы.

— Иди ко мне, — попросил Элдред. Именно попросил.

— Я уже пришла, — сухо пробормотала она, но все же шагнула вперед, добродетельная, почтенная женщина, соблюдающая договор, но всем сердцем стремящаяся покинуть мужа, покинуть их всех. У нее были свои причины.

Она стояла рядом с кроватью, теперь свет горел у нее за спиной. Элдред сел, сердце его стремительно билось. Все эти годы. Она не пользовалась духами, конечно, но он знал запах ее тела, и он его возбуждал.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

— Ты же знаешь, что да, — ответил он и начал развязывать пояс ее халата. Ее полные, тяжелые груди вырвались наружу, диск оказался между ними. Он смотрел, потом прикоснулся к ней.

— У меня холодные руки?

Она покачала головой. Ее глаза закрыты, увидел он. Король смотрел, как она медленно вдохнула воздух под его ладонями. Он понял, с некоторым удовлетворением, что это не выражение неудовольствия. Это набожность, убеждение, страх за их души, тоска по богу.

Элдред не хотел, чтобы она уезжала. Он женился на этой женщине, родил с ней детей, пережил время войны, мирное время, зиму, засуху. Он не мог бы утверждать, что между ними пылал огонь. Но была жизнь, история. Он не хотел никакой другой женщины в своей постели.

Он стянул халат с ее полных бедер, притянул жену к себе на постель, потом под себя. Они занимались любовью каждый раз, когда он приходил в себя после приступа — и только в такие дни или ночи. Личная договоренность, приведение в равновесие потребностей. Тело и душа.

Он знал, что она уедет. Ему придется ее отпустить.

После, лежа рядом с ней без одежды, он смотрел на красные следы на ее очень белой коже и знал, что она снова будет страдать от вины за собственное удовольствие. У одних тело служило домом для души; у других — тюрьмой. Учения отличались друг от друга; так было всегда.

Он вздохнул.

— Когда Джудит выйдет замуж, — сказал он очень тихо, положив руку ей на бедро.

— Что?

— Я отпущу тебя.

Он почувствовал ее невольное движение. Она быстро взглянула на него, потом плотно закрыла глаза. Не ожидала этого. По правде говоря, и он тоже. Через секунду он увидел на ее щеках слезы.

— Благодарю тебя, мой господин, — сказала она, горло у нее перехватило. — Элдред, я молюсь о тебе, всегда, святому Джаду. Молю его о милосердии и прощении.

— Я знаю, — ответил король.

Она плакала молча, лежа рядом с ним, слезы лились, руки сжимали золотой диск.

— Всегда. О тебе, о твоей душе. И о детях.

— Я знаю, — повторил он.

Перед его глазами внезапно возникло странно яркое видение: как он однажды посетит ее святилище. Элсвит в желтой одежде, святая женщина среди других. Они оба старые, медленно идут по этому тихому месту. Возможно, подумал он, ей суждено стать для него примером, и уход из мира к богу будет намеченной и ему дорогой перед тем, как придет конец и принесет ему свет или тьму в пространстве вечности.

Возможно, перед концом. Пока нет. Он знал свои грехи, они жгли его, но он находился в этом данном ему мире и принадлежал этому миру, и у него все еще была мечта.

Через некоторое время король и королева англсинов поднялись с королевской постели и оделись. Послали за едой, и ее принесли. Элсвит составила мужу компанию за столом, пока он ел и пил в ночной темноте, зверски голодный, как всегда после выздоровления. Аппетит тела. В этом мире и от мира сего.

Позже они спали в своих отдельных спальнях, расставшись после формального поцелуя бога в щеки и в лоб. Вскоре наступил рассвет, по-летнему теплый, и возвестил ясный день, который имел огромные последствия.

Хакон Ингемарсон, который был на десять лет младше других сыновей своего отца, радовался, когда его посылали на запад через три реки и нечеткую границу в качестве посланника ко двору короля Элдреда в Эсферте (или туда, где он мог находиться).

Кроме удовольствия, которое Хакон получал от этого взрослого, ответственного поручения, он был в восторге от детей короля англсинов и по уши влюблен в его младшую дочь.

Он понимал, что отец посылает его на запад только тогда, когда запаздывает с выплатой обещанной дани или намеревается опоздать, хитро используя преимущества явной дружбы младшего поколения. Он также знал, что при дворе англсинов это понимают и это их забавляет.

Здесь постоянно шутили, с подачи Гарета, младшего сына, что если Хакон когда-нибудь приедет с ежегодной данью, они заставят Кендру переспать с ним. Хакон всегда прилагал огромные усилия, чтобы не покраснеть при этих словах. Кендра, как и следовало ожидать, каждый раз игнорировала их и даже не давала себе труда послать убийственный взгляд, которым в совершенстве владела ее старшая сестра. Хакон и правда просил отца позволить ему сопровождать на запад дань, когда ее все же отправляли, но Ингемар приберегал это путешествие для других, чтобы обеспечить должную охрану, а Хакона приберегал для объяснений — по мере его сил — по поводу слишком частых задержек.

Они лежали, растянувшись на летней траве, к югу от Эсферта, у реки, где их не было видно с деревянных стен. Они поели здесь, на природе, все четверо, и теперь бездельничали на утреннем солнышке перед тем, как вернуться в город, чтобы наблюдать за приготовлениями к ярмарке.

Все молчали. Единственными звуками были песни птиц в березовых и дубовых рощах на западе, за рекой, и монотонное жужжание пчел среди луговых цветов. На солнце было тепло, клонило в сон, но Хакон, который лежал, опираясь на локоть, слишком остро чувствовал присутствие рядом с ним Кендры. Ее золотистые волосы все время выбивались из-под шапочки, пока она сосредоточенно плела из травы то одно, то другое. Ательберт, наследный принц англсинов, лежал рядом с сестрой на спине, мягкая шапочка закрывала его лицо. Гарет читал, конечно. Ему не полагалось выносить пергаменты из города, но он это делал.