Еще в мюнхенский период к фрейлейн Браун обращалось множество людей, чьи близкие попали в концлагерь или гестапо — она никому не помогла. Так что в характеристику Евы-Анны-Паулы Гитлер, урожденной Браун, вполне можно было вписать фразу: «беспощадна к врагам рейха», хотя она — чуть ли не единственная из обитателей фюрербункера — не состояла ни в нацистской партии, ни в СС, ни даже в «Союзе Германских Женщин». Фюрер не желал, чтобы его любовница «засветилась» где бы то ни было.

Чтобы завершить ее характеристику, приведем два эпизода: в феврале в ставке Гитлера отмечали день рождения Евы — ей исполнилось 33 года. В этом возрасте полагается что-то соображать. Рушилась империя, надвигалась расплата, ежечасно гибли тысячи людей… Но фрейлейн Ева в тот день была опечалена тем, что среди приглашенных нет хороших партнеров для танцев!

За 12 дней до финала она жаловалась в письме своей сестре, что портной содрал с нее 10 марок за шитье синего платья…

Поразительно: в мемуарной и исторической литературе ее собственные высказывания почти отсутствуют. Как правило, она пересказывала слова Гитлера (см. гл. 25). Если кому-либо из приближенных фюрера требовалось узнать его мнение по некоему вопросу — достаточно было поинтересоваться у фрейлейн Браун, что она об этом думает. Если только она была в состоянии ответить — можно было не сомневаться, что точка зрения фюрера именно такова. Неудивительно, что Гитлер легко обходился без общества Евы. Его страстью было изумлять окружающих своим всеведением, грандиозностью идей, тонкостью анализа. Он жаждал поразить слушателя, подавить и покорить его. Начальник отдела печати имперского правительства Отто Дитрих, тесно связанный с Гитлером еще в 20-х годах, вспоминает: «Гитлер был неистощим в своих речах: говорение было стихией его существования» [127]. Перевод неудачный — точнее выразиться так: «Разглагольствование было формой его существования». Даже во время переговоров с главами других держав он никому не давал рта раскрыть. Бедняжка Ева, разумеется, была плохой аудиторией: она не в состоянии была постичь всю глубину и мудрость его речений, а лишь смотрела на него с немым обожанием и хлопала длинными ресницами. Что касается сексуальной стороны их отношений, то, судя по документам медицинского архива, «пациент А. Г.» не страдал импотенцией, вопреки распространившимся о нем слухам. Но начиная с 1943 года лейб-медик Моррель был вынужден прибегнуть к инъекциям специального гормонального препарата, чтобы поддерживать фюрера «в форме». В 1944 году Ева Браун жаловалась министру Шпееру: фюрер посоветовал ей завести любовника, ибо он все свои силы израсходовал на служение фатерланду [128]. Камердинер Линге вспоминал, что Гитлер и его возлюбленная всегда спали в разных комнатах, причем Гитлер свою запирал на ключ [129]. В этой ситуации стремление фюрера дистанцироваться от своей «великой любви» выглядит вполне естественным… При первой возможности — с началом войны — Гитлер отослал свою возлюбленную в Мюнхен: «Теперь каждый обязан исполнить свой долг!»

«Мобилизованной на трудовой фронт» подруге жизни фюрера пришлось вернуться в фотоателье придворного фотографа Гоффмана, где в 1929 году она работала ассистенткой и где впервые повстречала Гитлера. Теперь ей поручили ведать распространением открыток с его фотопортретами, и утешением в разлуке могли ей служить тысячи изображений самодовольной усатой физиономии, которые ей доводилось созерцать ежедневно.

Гитлер каждые несколько дней писал ей нежные письма (напечатанные на машинке, по всей вероятности, продиктованные секретарше) и часто звонил в Мюнхен по телефону [130]. Как многие изуверы и садисты, он был сентиментален. Кроме того, он постоянно любовался собой со стороны и был весьма озабочен тем, как он выглядит в глазах ближайшего окружения и как будет выглядеть в глазах потомков. Это так трогательно — повелитель Европы не забывает о своей возлюбленной, находясь в полевой ставке, почти на фронте… «И сегодня в его тщеславии виден ранимый и чувствительный мальчик переходного возраста», — писал в 1939 году основоположник «гитлероведения» Герман Раушнинг, имевший возможность наблюдать фюрера достаточно долго и с достаточно близкого расстояния [131].

После покушения 20 июля 1944 года Гитлер посылает в Мюнхен свой прожженный и изодранный китель — пусть она воочию убедится, какой страшной опасности он постоянно подвергается. (Письма наших фронтовиков, адресованные матерям, женам, невестам, были сплошь успокоительными, как бы тяжко ни приходилось их авторам. Если судить по ним, пребывание на фронте никакой опасности не представляет.)

Отношения между фюрером и его подругой жизни отнюдь не являлись идиллией. Были и слезы, и бурные объяснения — об этом поведала Л. А. Безыменскому Ильзе Браун, сестра Евы, с которой вместе они жили в подаренном Гитлером доме в Мюнхене.

Из всего сказанного следует, что сладенькая «лав-стори» о возвышенной любви повелителя рейха и скромной Золушки из мюнхенского фотоателье — не более чем пошлый миф, сочиненный желтой прессой на потребу публики. В обстановке интриг, доносов, демонстративных проявлений чувств и грандиозной показухи, которая царила на нацистском Олимпе, не могло быть места простой человеческой любви.

Заветной мечтой Евы Браун было — после того как фюрер осуществит все свои великие замыслы — поехать в Голливуд и там сняться в главной роли в фильме, посвященном небывалой любви Адольфа Гитлера и Евы Браун [132]. Похоже, что она всю жизнь репетировала эту роль. Жизнь оказалась талантливым драматургом, и финальные кадры сценария этого будущего фильма получились весьма эффектными. Однако все же не настолько эффектными, как показано во многих фильмах и описано во многих книгах, где супруги Гитлер рука об руку удаляются в свои апартаменты — в вечный покой.

В действительности дело обстояло не совсем так: сначала Гитлер окончательно попрощался со своим преемником на посту канцлера — Геббельсом и его супругой. Прощание происходило в кабинете Геббельса. Затем фюрер пересек коридор и приемную и скрылся в своем кабинете.

Через несколько минут туда, постучавшись, вошел Линге. Фюрер стоял, облокотившись руками на стол и низко наклонив голову. Когда вошел Линге, он поднял голову и недовольно спросил: «Что еще?» Линге доложил, что фрау Геббельс просит его зайти к ней еще раз. (Одна из секретарш Гитлера не успела с ним попрощаться и, не посмев обратиться прямо к Линге, попросила об этом Магду Геббельс). После того как он снова вернулся в кабинет, Ева Браун, попрощавшись с обеими секретаршами и поварихой, удалилась в свою комнату (незадолго до того она призналась Гертруде Юнге, что ей нестерпимо страшно). В свою, а не в кабинет Гитлера! Возможно, там хранилась ее ампула с ядом. Комната Евы Браун через другую дверь сообщалась с апартаментами фюрера (см. схему рис. 13). Вошла ли она туда, или ее, уже мертвую, перенесли в кабинет — мы никогда не узнаем.

Гертруда Юнге в своих воспоминаниях [133] описывает, как она посетила кабинет Гитлера сразу после того, как из него вынесли трупы: «На круглом столике, рядом с квадратом розового шелка, лежал маленький револьвер Евы. На полу, возле кресла фрау Гитлер, я увидела желтую металлическую ампулу из-под цианида. Она была похожа на пустой футляр от губной помады… Я не могла вынести горького миндального запаха яда».