— Как там все было на самом деле? — спросил он и затянулся дымом.

Анника на мгновение закрыла глаза, воспроизводя по памяти впечатление, возникшее у нее, когда она вошла в Голубой зал.

— Сначала вид меня просто ошеломил. Нестерпимо яркий свет, масса людей. Еда невкусная, первая перемена вообще была несъедобной. Но там тепло, нет промозглого холода, как часто говорят…

В конце концов она оказалась за одним столом с Боссе, работавшим в другой вечерней газете. Они встречались и раньше, например когда писали об убийстве Мишель. Карлссон в замке Юкстахольм. Тогда они непринужденно болтали, подначивали друг друга и пили.

— Правду говорят, что журналистов всегда сажают за колонну, чтобы они ничего не видели?

Анника кивнула:

— Чистую правду. За три с половиной часа мы так и не узнали, что происходило за главным столом. По телевизору все видно намного лучше. Тебе хотелось бы там побывать?

— Ты и в самом деле видела убитых?

Анника тяжело вздохнула и собралась с мыслями.

— Только одну в Золотом зале — там умерла фон Беринг.

Она умолкла, вспомнив взгляд женщины, неестественную неподвижность ее тела.

— Я видела, когда в нее выстрелили, потом я упала на пол рядом с ней…

Голос ее дрогнул, в горле появился булькающий хрип, который она попыталась замаскировать глотком кофе.

— Но убийцу я в тот момент не видела, то есть я не видела, как она стреляла.

Янссон закурил следующую сигарету.

— Но как же ты помогала составлять фоторобот?

— Я столкнулась с убийцей за несколько секунд до выстрелов — она наступила мне на ногу.

Анника поставила пластиковую чашку на пол и стянула с ноги сапог. На стопе вздулась иссиня-багровая шишка размером с пятикроновую монету. Кровоподтек был отчетливо виден сквозь колготки.

— Вот это да! — сказал Янссон.

— Фоторобот опубликуют завтра, могу держать пари. Им надо свериться с другими свидетельскими показаниями.

— Как они это делают? Кто-то рисует портрет?

Анника почувствовала, что из плеч ушло свинцовое напряжение.

— Нет, сейчас строят компьютерное изображение. Сидишь в старом здании полицейского управления на Королевской улице, в обычном офисе с тремя компьютерами. Работать они начинают с человеком, который, по их мнению, может дать им лучшее описание. После того как ты расскажешь им все, что видел, тебя просят снова рассказать то же самое, но в обратном порядке. Это позволяет нарыть новые детали. Когда рассказываешь о чем-то в хронологическом порядке, то стараешься соблюсти логику, чтобы рассказ не терял связности…

Анника понимала, что ее несет, но не могла остановиться; слова лились из нее, как из шлюза, долго перегороженного воротами. Янссон слушал, кивал и курил, и это успокаивало.

— Потом мне предложили сделать перерыв на пятнадцать минут. Я попила кофе, а когда вернулась, портрет был уже готов, и мне предложили сказать, что в нем не так. Я сказала, что прическа. Полицейский рассмеялся и сказал, что девять из десяти женщин всегда начинают с того, что не соответствует прическа. Я продолжала вносить изменения. Мне пришлось вносить их до тех пор, пока картинка меня не удовлетворила. Это заняло много времени…

— И он сидел за компьютером и рисовал носы?

Анника отпила остывший кофе и отрицательно покачала головой.

— Там есть специальная компьютерная программа — в ней заложены сотни носов разных форм, которые можно поворачивать и менять их размер. Потом идут глаза, губы и так далее…

— Вот это да, — еще раз сказал Янссон.

Анника смяла пластиковую чашку и вдруг поняла, что Янссон спрашивает, чтобы успокоить ее, а не потому, что его интересуют фотороботы.

— Спасибо, — тихо сказала она.

Ночной редактор затушил сигарету в пепельнице и резко встал.

— Да, — сказал он, — но этого недостаточно.

Он вышел, и Анника осталась одна в курилке, глядя сквозь покрытое никотином стекло на утреннюю суету в редакции. Начинался новый день.

Томас вдруг увидел, как колеблются на потолке спальни отсветы уличных фонарей. Его разбудил какой-то звук, который он никак не мог вспомнить. Несколько секунд он лежал неподвижно, прежде чем окончательно проснулся.

Снаружи доносился какой-то грохот — то ли от автобуса, то ли от грузовика — обычный городской шум, повседневный городской стресс. Колеблющиеся отсветы превращали дом в баржу, вечно качающуюся на волнах. Рев автомобильных двигателей делал из спальни резонатор, концертный зал, в котором непрерывно играла музыка уличного движения. Эта квартира надоела ему до тошноты, до того, что ему хотелось кричать. Как было бы хорошо навсегда убраться отсюда!

Усилием воли он оторвал взгляд от колеблющегося светового пятна на потолке и скосил глаза в сторону.

Анники не было.

Она не пришла домой.

В душе шевельнулась тревога: что могло случиться? Почему она вечно подвергает себя опасности? Освещение нобелевского банкета не могло занять всю ночь, не так ли? О чем там можно писать, кроме ожерелья королевы Сильвии?

Он снова уставился в потолок и тяжело сглотнул.

Это было давно знакомое противное чувство. В последнее время он часто ощущал раздражение, оно не давало покоя, как камешек, попавший в ботинок. Анника никогда не считалась с тем, что она жена и мать!

В этот момент он услышал, как открывается входная дверь. По полу пробежал прохладный ветерок, словно стремясь уравнять температуру в отапливаемой спальне и на зимней улице.

— Анника?

Она включила свет и на цыпочках вошла в спальню.

— Привет, — прошептала она. — Я тебя разбудила?

Он приподнял одеяло и изобразил на лице улыбку.

Это не ее вина.

— Нет, — ответил он. — Где ты была?

Она села на краешек кровати, не сняв свой уродливый жакет. Выглядела Анника как-то странно.

— Ты не слышал вечерние новости?

Томас взбил подушку и сел.

— Я смотрел спортивные новости по третьему.

— На нобелевском банкете была стрельба. Я оказалась рядом и все видела. Всю ночь я провела в полиции.

Он посмотрел на жену так. словно она находилась где-то далеко, вне пределов досягаемости. Если он протянет руку, то не сможет к ней прикоснуться — просто не дотянется.

— Как такое могло случиться? — запинаясь, спросил он.

Она вытащила из потрепанной безобразной сумки газету. В нос Томасу ударил запах свежей типографской краски.

Потеряв дар речи, Томас принялся рассматривать фотографию, на которой были изображены мужчина и женщина с поднятыми бокалами. Темноволосая женщина и совершенно лысый мужчина. Оба смеются, оба превосходно, празднично одеты.

— Убили лауреата по медицине?

Анника перегнулась через мужа и ткнула пальцем в женщину:

— Она была убита, Каролина фон Беринг. Она была председателем Нобелевского комитета Каролинского института. Я видела, как она умирала.

Она сбросила жакет, вздохнула и, сгорбившись, свесила голову на грудь и как будто начала похрапывать.

Она вдруг стала такой близкой, что ему захотелось немедленно успокоить жену.

— Анки, — сказал он, притянув Аннику к себе. Одежда зашуршала, когда она упала на мужа. — Теперь все хорошо, все позади, ты снова здесь, со мной.

Она поднялась, потянулась за жакетом, потом встала и вышла в холл.

Эта определенная ею дистанция снова вызвала у Томаса раздражение, смешанное с разочарованием и горечью.

— Я встречался с Пером Крамне из департамента, — преувеличенно громко сказал он. — Для меня это был удачный день!

Ему показалось, что он услышал звук открываемой дверцы холодильника. Анника налила себе воды.

Она не ответила Томасу.