– За убийство двоих горожан из Гридля решением Верховного Суда Ко́нтэмстоу вы приговорены к казни, – бесстрастно сообщил он.

Ведьмарь уже прекратил атаковать и пребывал в оцепенении. Ни ускользнуть, ни защитить себя он не пробовал. А Седой четким, отработанным движением взял противника за плечо, вонзил тому меж ребер лезвие и отступил. Колдун захрипел, обмяк, рухнул на дорогу. Но самое ужасное, он распластался в луче света – так, чтобы Эрсиль встретила его стекленеющий рыбий взгляд.

К горлу поднималась тошнота. Эрсиль не могла шелохнуться, не могла отгородиться от желтоватого воскового лица, от зеркальных дождевых капель, стекавших по нему.

В довершение ко всему из таверны выкатилась толпа каких‑то оголтелых молодцов. Протоптавшись по мертвецу, они прыснули в разные стороны и затерялись во мгле. Охотник и не думал гоняться за ними, вместо этого он крикнул хозяина заведения. Тот бочком‑бочком вылез на крыльцо и затянул со слезами в голосе:

– Пощадите невинного Боба! Ни при чем я, ни при чем! Мне деваться некуда, вот и пустил их. Я вам благодарен, избавили нас… Молиться за вас обещаю!

– Угомонись, Ломоть. Нам нужно позаботиться о покойном.

Кому‑кому, а Седому хладнокровия было не занимать. Он невозмутимо очистил клинок тряпицей и сунул его в ножны.

Приметив на поясе Охотника пистолет и перевязь со вторым, парным кинжалом, трактирщик утратил те крохи самообладания, что умудрился еще сберечь.

– Это как же? Похоронить?! – затрясся Боб. – А вдруг он того – очухается?! Да и прикапывать же его непросто… Кол там осиновый воткнуть, чесноком натереть… Он вроде бы… морокун?!

– Вы, милейший Ломоть, переволновались сегодня, – фыркнул Седой, запахивая плащ. – Неужели в бабкины сказки верите?

– Но я же… но он же… он тарабарщину бесовскую нес! – Толстяк покосился на мокнущий труп с опаской.

– А вам не померещилось? По мне, так он обыкновенный гнусный разбойник и поплатился за свои злодейства, только и всего. – Седой похлопал трактирщика по спине. – А уж если затрепыхается, поленом его по виску – и порядок.

– Как же, сударь?.. – булькнул посеревший хозяин.

– Да пошутил я, – отмахнулся Седой. – С дыркой в сердце не оживет.

– Да‑да, сударь, но это ж колдун!

Эрсиль слушала их, чувствуя себя немногим лучше бездыханного чародея.

– А тут нет разницы: колдун, не колдун – без сердца не убежит. – Седому надоело церемониться с перепуганным хозяином. – Твои ребяческие страхи меня не интересуют, ясно?

– Ясно, сударь, ясно! Сделаю, как велите… – залебезил трактирщик. – Я обустрою вам спальню, пожалуйте за мной. Или вы в Тэрлин немедленно? До него и пешком всего ничего.

– Нет, я переночую здесь, – отрубил Седой. – А теперь иди за лопатой. Усопшего надо предать земле. И заодно, пока ты будешь трудиться, побеседуем не о колдунах, а о бандитах.

Трактирщик обреченно уковылял, а когда возвратился, накладные карманы его куртки выразительно топорщились. Мнительный Боб не надеялся на свою удачу и предусмотрительно запасся чесночком.

Схватив мага поперек туловища, Седой двинулся к лесу, трактирщик – за ним. А в грязи осталась лежать раздавленная коричневая шляпа с железными клепками на тулье.

Эрсиль зажмурилась. Ее знобило так, словно она сидела по уши в ледяном озере.

«Чего раскисла, балда? Радуйся, ухлопали волшебника, не обнаружат тебя. А ну, без хныканья! Не время для щенячьего скулежа…» – на все корки ругала себя Эрсиль, чтобы немного очнуться. К счастью, ее одиночество было долгим. Худо‑бедно она собралась с мыслями и даже сочинила нечто наподобие плана.

Наконец у обочины захрустели ветки. В озаренный полукруг шагнули коренастый запыхавшийся Ломоть и высокий бесшумный Седой. Они проследовали в дом, не удосужившись соскоблить чернозем с перепачканных сапог.

Через полчаса Эрсиль кое‑как выползла из кустов. Она до того закоченела, что не сумела быстро разогнуться. Спрятавшись за углом, Эрсиль размяла поясницу, шею. Наклонилась, выпрямилась, неловко подпрыгнула.

– На́виэв дэйр, – шепнула она.

В солнечное сплетение толкнулось нечто теплое и родное. Оно разлилось по телу, согрело и укрепило.

Придерживая капюшон так, чтобы он затенял левую щеку, Эрсиль проникла в обеденный зал. Там было душно, неопрятно и сумрачно. Потрескивали угли в очаге, на полу валялись опрокинутые лавки, щербатые миски, кружки и чьи‑то башмаки… Потолок в копоти, оленьи рога над камином – куда без них? – люстра тележным колесом, длинные столы и облупившаяся стойка – в целом ничего особенного.

Дабы не разгневать владельца «Клюки» нахальным вторжением, Эрсиль замерла у порога. Ей требовалось убедить хозяина в своей полнейшей безобидности. Ведь натирать почившего кудесника чесноком и уснащать его кольями – занятие серьезное, не для всех. А Ломоть, как поняла Эрсиль, человек впечатлительный, может огорчиться сильнее прежнего и наябедничать Седому.

На крутой лестнице, притаившейся в самой глубине таверны, вырос хозяин с масляной лампой в руке. Он грузно топал, почесывал рыжий затылок и что‑то бухтел себе под нос.

– Здравствуй, уважаемый господин, – негромко приветствовала его Эрсиль.

Трактирщик вздрогнул, зацепился за нее взглядом, насупился.

– Дармовой кормежки нет! – не очень дружелюбно известил он.

– Мне бы приютиться до утра, не обяжете ли?

– Ты что, нищебродка, свихнулась?! До чего настырная! Разок запамятуешь крюк навесить, так лезут вшивари всякие!

Толстяк подлетел к Эрсиль и начал выпихивать ее на улицу. Она протянула ладонь с тремя серебрушками, приготовленными заранее.

– Хорошо уж! – Трактирщик вырвал деньги у Эрсиль, точно завзятый ворюга. – Живей, живей! Видала, сколько натекло с тебя? Лишнюю монету назад не получишь!

Эрсиль усмехнулась краешком губ. За хозяином она вскарабкалась на верхний этаж и очутилась в тесном проходе. Слева располагалось четыре клетушки. Эрсиль проводили к дальней. Дважды она запнулась о скомканные обмахрившиеся коврики, и сопение Ломтя приобретало угрожающий характер.

– Доволоклись, колченогая миссис!

– Горелку поярче бы зажег, и ноги бы выправились, – процедила Эрсиль.

Каждый норовит ее оскорбить – надоело! Она скиталица, и что с того? Заплатить‑то – заплатила.

– Поговори у меня! – буркнул Ломоть, напирая на Эрсиль.

Она отпрянула и ушиблась о панели, обитые пыльным сукном. Трактирщик охнул и сипло предупредил:

– Помалкивай лучше обо всем тут, здоровее будешь. И не шуми, у нас сэр Охотник на постое.

Эрсиль кивнула и юркнула в каморку. Узкая койка, табурет, какие‑то мешки в углу – вот и все, чего удостоилась Эрсиль… Вот и все.

Она стряхнула плащ и ботинки, сменила рубаху, посетовав, что нет запасных штанов, надела колючие шерстяные носки и сухие, но расхлябанные сапоги. Засунув за голенище нож, Эрсиль опустилась на бугристый тюфяк и обернулась к окошку. Дождь избороздил струями мутное стекло. Она опять выжидала…

Давно минула полночь, когда Эрсиль выскользнула в коридор. Ее встретила синеватая мгла и въедливый скрип половиц. Соседняя дверь оказалась приоткрыта, за ней – никого. За второй – тоже. Эрсиль подкралась к третьей. Не заперто. Как многообещающе!

Из чехла, пришитого к изнанке матерчатого пояса, Эрсиль извлекла тонкий кинжал. Затем постаралась унять громкий стук сердца.

Тишина. На постели лежит он, ее враг, и ровно дышит. Недолго ему теперь… дышать.

Вокруг сгустилась чернота. Эрсиль подобралась ближе. Сегодня ей на удивление везло: он спал, вольготно раскинувшись, выставив одно колено. Слабость нахлынула на Эрсиль, словно безбрежное октябрьское море. Она покачнулась, неловко переступила. Седой пошевелился. Эрсиль скорее занесла стилет.

Короткий замах и… перехват. Седой вскочил и наискось ударил Эрсиль. Во рту появился железистый привкус крови, глухо звякнул выроненный клинок. Седой швырнул Эрсиль на пол, заломил ей руки за спину и туго скрутил ремнем. Все это заняло полминуты.