Да, зимой эту работу еще можно было терпеть. Но когда наступало лето, в его абсолютно непроветривающейся кабинке начинало ужасно вонять мочой. Иногда ему казалось, что остаток своей жизни ему тоже придется провести, аккуратно складывая полотенца, выдавая их посетителям, усердно работая щеткой в надежде получить четверть доллара чаевых, и при всем этом делать безразличное лицо, показывая изо всех сил, что эти центы не играют никакой роли в благосостоянии его семьи, что он, несмотря на работу в таком месте, не потерял человеческое достоинство и гордость.

Приближалось лето.

Он молча остановился посреди комнаты, слушая, как в мойке на кухне стучат капли воды. Когда через десять минут вернулась жена, он жестоко и бессмысленно избил ее. А затем, прижав к себе ее тело, качал ее, плачущую, как маленького ребенка, громко причитал и не мог понять, отчего нахлынула на него волна этой слепой злобы и ярости, и как могло случиться, что он сейчас чуть не убил единственного на свете человека, которого искренне любил.

Был теплый, солнечный апрельский день. В парке напротив университета за шахматным столиком сидело четверо грузных, если не сказать толстых мужчин. Все были в черных шерстяных свитерах. Двое играли в шахматы, а двое других, постоянно вмешиваясь в игру, давали кучу разных советов. В таком составе они собирались каждое воскресенье и очень привыкли друг к другу. Со стороны практически невозможно было отличить игроков от советчиков, и казалось, что игра идет в четыре руки.

Со счастливой улыбкой на лице в парк вошел юноша лет семнадцати. Он шел пружинящей походкой, жадно вдыхая свежий весенний воздух молодыми, здоровыми легкими. По дороге он засматривался на девушек, вернее, на их красивые ножки, заманчиво выглядывающие из-под мини-юбок. Ему всегда нравились женские ножки, они пробуждали в нем мужчину, делали его сильным, смелым и толкали на подвиги.

Поравнявшись с шахматным столиком, он вдруг громко завизжал и резким взмахом ладони сбил фигуры на землю. Довольно ухмыляясь, он медленно направился прочь, а пожилые шахматисты, вздыхая и чертыхаясь, принялись подбирать фигуры с земли, чтобы снова начать свою игру, словно это была единственная важная вещь, ради которой они еще жили на свете.

Полдень – время безделья.

Воскресенье, город вяло шевелится. Гровер Парк закрыт для движения транспорта, и только велосипедисты кружат по извилистым дорожкам между зарослями дикого винограда и сердолика. Повсюду слышен девичий смех. Разве можно не любить этот город с пустыми воскресными улицами, тянущимися от горизонта до горизонта?

Они сидят в кафетерии по разные стороны столика. Тот, что моложе, – в водолазке и в джинсах. На его более взрослом собеседнике синий костюм и белая рубашка без галстука. Они беседуют тихими, сдавленными до хрипоты голосами.

– Извини, – говорит человек в костюме, – но что я могу поделать?

– Ну, понимаешь, – говорит молодой, – я думал, раз это так близко, понимаешь?..

– Да, все это так, Ральфи, но...

– Один укольчик за два доллара, Джей...

– Два доллара – это два доллара.

– Но я подумал, может, один раз...

– Я бы тебе помог, Ральфи, но, к сожалению...

– Но ведь я еду завтра к матери, ты же знаешь, ее легко раскрутить!

– Ну, как поезжай к ней сегодня.

– Да я бы так и сделал, но ведь она уехала в Сэндз Спит. У нас там родственники. Отец отвез ее туда сегодня утром.

– Но ты же увидишь ее завтра. После этого и приходи ко мне.

– Так-то оно так, Джей, но... Я чувствую себя очень плохо, понимаешь?

– Это скверно, Ральфи.

– Конечно, но это не твоя вина.

– Я и сам это знаю.

– Я тоже, я тоже...

– Я, как и все, – занимаюсь бизнесом.

– Конечно, Джей, кто говорит иначе? Разве я побираюсь? Если бы я не мог тебе вскоре отдать, разве стал бы просить? Такая мелочь, а?..

– Два доллара не так уж мало.

– Может, для других это и не мелочь, Джей. Но мы ведь достаточно долго знаем друг друга, ведь правда же?

– Правда.

– Я же твой постоянный покупатель, Джей. Ты же знаешь...

– Да.

– Ты всегда помогал мне, Джей.

– Но сейчас я не могу, Ральф. Не могу. Если я тебя сейчас вот так просто пожалею, то вскоре начну бесплатно раздавать товар на улице.

– Но кто об этом узнает? Я буду нем, как рыба. Клянусь богом!

– Мир слухами полнится, Ральфи, ты – отличный парень. Я говорю это от чистого сердца. Но ничем помочь не могу. Если бы я знал, что у тебя нет денег, то даже не пришел бы на встречу с тобой.

– Да, но всего лишь два доллара!

– Тебе два, другому два, все складывается в довольно большие суммы. Кто сегодня станет рисковать?

– Ну, конечно, конечно. Но все же...

– Ив такое время ты просишь дать тебе товар бесплатно.

– Нет, нет. Я лишь прошу дать мне его авансом до завтра. А завтра я получу деньги от своей старухи. Вот и все.

– Извини.

– Джей! Джей, но разве я тебя просил о чем-то подобном раньше? Разве я когда-нибудь приходил к тебе пустой? Скажи!

– Нет, не приходил.

– Разве я тебе когда-нибудь жаловался на некачественный товар, который ты иногда мне даешь...

– А ну-ка, постой, когда это ты получал от меня дерьмовый товар? Ты что же, хочешь сказать, что я всучиваю тебе всякую дрянь?

– Нет-нет. Кто это говорит?

– Мне показалось, ты только что это сказал.

– Нет-нет, что ты!

– Тогда что ты мне хотел сказать?

– Я только хотел сказать, что в то время у всех по городу был дрянной товар. Тогда еще была страшная жара. В прошлом июне. Ты помнишь прошлый июнь? Тогдабыло ужасно трудно достать что-то порядочное.

– Да, я прекрасно помню прошлый июнь.

– Я не жалуюсь. Даже когда дела шли неважно, я тоже не жаловался.

– Ну?

– Помоги же мне, Джей...

– Не могу, Ральфи.

– Джей, пожалуйста...

– Нет.

– Джей!

– Нет, Ральфи, нет. И не проси.

– Завтра у меня будут деньги, клянусь богом!

– Нет.

– Завтра я увижу свою мать!

– Нет.

– Я принесу тебе деньги! О'кей? Ну, дай же!

– Мне пора, Ральфи. Езжай к матери.

– Джей, пожалуйста, Джей, мне очень плохо. Я не вру, пожалуйста...

– Иди к маме и возвращайся с деньгами.

– Джей!

– Тогда и поговорим.

– Джей!

– Пока, Ральфи.

Сумерки быстро сгущались над городом, опускаясь с небес и окутывая Калмз-Пойнт, заполняя даже самые узкие щели между трубами на крышах домов. Огоньки желтого света заблестели в окнах, красными, синими и оранжевыми огнями зажглись неоновые рекламы, своей яркостью скрывая ветхость и убожество домов. Сигналы светофоров переключались в бешеном ритме, видимые издалека в темноте улиц. Цвета городской ночи... Такое зрелище нельзя не любить.

Патрульный в растерянности.

Женщина – в истерике, из пореза над левым глазом течет кровь. Патрульный полицейский не знает, что ему первым делом нужно предпринять: то ли вызывать скорую помощь, то ли подниматься наверх арестовывать человека, ранившего эту женщину. Подъехавший на патрульной машине сержант быстро разрешает дилемму, мучающую полицейского.

Женщина утверждает, что человек, который ее ранил, – ее муж. Она не хочет возбуждать никакого уголовного дела. От полиции ей нужно совсем другое. Сержант прекрасно знает, что такое бандитское нападение на человека, и ему наплевать, хочет женщина возбуждать дело или нет. Но стоит прекрасная, теплая, воскресная, апрельская ночь, и сержант с большим удовольствием постоял бы на улице с женщиной, (которая, кстати, недурно выглядит, стоя в одних бикини и нейлоновой рубашке), чем подниматься наверх и арестовывать какого-то мужика.

Женщина очень взволнована, так как ее муж заявил, что хочет покончить с собой. Муженек ударил ее молочной бутылкой, а потом закрылся в ванной и включил воду, вопя на весь дом, что сейчас наложит на себя руки. Женщина заявила, что любит его и не хочет, чтобы он умирал. Поэтому она почти голая выбежала на улицу позвать на помощь ближайшего полицейского, чтобы он спас ее мужа.