Пресветлые небеса.

— Что же тогда это означает?

Ее полные губы приоткрылись, и язык девушки прошелся по ним, оставляя влажный след.

— Нечего сказать?

Медленно, очень медленно, он наклонился вниз.

Медленно, очень медленно, она отодвинулась, увеличивая расстояние меж их губами. Когда ее спина прильнула к матрасу, ей не осталось путей к отступлению. Но она не отвернулась, не оттолкнула его.

Наконец-то он оказался в миллиметре от нее. Оперся ладонями по обе стороны. Пряди ее волос ласкали его кожу. Боги, какая мука. Мука быть так близко физически и знать, что этот поцелуй это все, что им позволено…

"Еще", — молил его демон. — "Пожалуйста, еще"

Рейес был напряжен до крайности, все нервные окончания его тела пробудились к жизни.

— Что это означает? — настаивал он.

— Ты слишком много болтаешь, — Даника подняла на него взгляд, столь же острый, как и ее тон. Требуя. Желая. — Сделай это. Покончим с этим. Давай.

Он хотел бы, чтоб все было так просто. Сделать и больше никогда не думать об этом. Никогда больше этого не хотеть. Никогда не хотеть ее. Возможно, даже забыть ее, чтобы, если Аэрон потребует ее смерти, Рейесу было бы плевать. Не жаждать смерти себе самому.

— О чем ты думаешь? — спросила Даника, на этот раз более мягко.

Боги, как же она прекрасна. Даже раздраженная она лучилась такой прелестью, что на нее больно было смотреть. Длинные густые ресницы, а возле правой брови темнела единственная веснушка.

— Ты уже… ты передумал насчет поцелуя?

— Нет, — разве он мог, если желал этого сильнее, чем прихода нового дня? — Ты можешь не дать еще одного шанса. Хочу насладиться каждым мигом.

— Если мы собираемся сделать глупость, то с ней лучше скорее покончить. Будешь потом смаковать.

Явно устав ожидать его, она взяла в ладони его лицо и притянула к себе. Воин упал на нее, и она шумно выдохнула. Он глубоко вдохнул, втягивая каждую молекулу в свои легкие, клеймя себя ее сущностью.

— Это ничего не означает, — проговорила она.

— И даже менее того, — солгал он.

— Я буду ненавидеть себя потом.

— Я ненавижу себя сейчас.

Она открыла рот, чтоб ответить, но он прильнул к ее губам и проглотил слова.

«Боже Милостивый. Как я жила без этого?»

Даника запуталась пальцами в шелковистых волосах Рейеса, крепко впиваясь, оцарапывая ногтями кожу головы. Его язык оказался невероятно горячим, со вкусом мужской страсти. Его тело казалось высеченным из гранита в сравнении с нежностью ее изгибов.

По непонятной причине он прижал ладони к кровати и приподнялся так, что только их губы соприкасались. Нет. Нет, нет, нет. Она желала почувствовать тяжесть его веса, его жар, его силу и напряжение.

Ей не стоило этого желать. Ничто не должно иметь значения помимо ее семьи, ее свободы. Все же с момента, как она увидела Рейеса, лежащего без сознания, почти мертвого, она не могла думать ни о ком, кроме него. Неправильно, так неправильно. Хотя как это могло быть неправильным, если впервые за последние месяцы она ощутила покой? Как это могло быть неправильным, если она чувствовала себя по-настоящему живой?

«Еще чуть-чуть», — подумала девушка.

Едва любопытство будет удовлетворено, едва она точно удостоверится, что вкус этого мужчины — о Боже, его вкус! — не влияет на нее сильней, чем вкус любого другого, она сможет оттолкнуть его.

Позднее она будет вести себя как умная женщина, какой ее воспитала мать. Она будет вести себя ответственно, найдет способ удачно допросить Аэрона. Она покинет эту крепость, чтобы никогда не вернуться.

— Даника, — прошептал Рейес. — Ангел…

Ангел?

— Не останавливайся.

Его губы были мягкими, едва заметная щетина царапала ей щеки. Каждый раз, когда он поворачивал голову, погружаясь языком глубже, сильнее, и оцарапывая еще немного, импульсы наслаждения пробегали к ее соскам и развилке бедер.

Она застонала, не в силах сдержаться.

— Тебе нравиться мой поцелуй? — поинтересовался он. — Я не делаю тебе больно?

— Нравится. Не делаешь.

Сжимая его напряженные плечи, она думала, что не стала бы возражать против капельки боли. Она жаждала, чтобы его зубы вцепились в нее, а его тело придавило ее. Погрузилось в нее.

— Я рад.

Его язык скользнул между зубов, и приласкал небо.

Так приятно, но все же она нуждалась в большем. Возможно, ей нужно все, что он может дать. Она определенно желала, чтобы он терся об нее — почему он этого не делает? Желание начало угасать. Почему его голос звучит так спокойно? Так …бесстрастно?

Эти вопросы сразу уменьшили ее пыл, и она начала замечать и другие мелочи. Она развела ноги, но он не прильнул в предложенную колыбель. Она вцепилась в него, отчаянно прося о большем, а он оставался отстраненным, касаясь ее только языком. Она снова и снова вздыхала, его же дыхание было размеренным.

Даника вжалась в подушку, отпрянув от Рейесовых губ. Она по—прежнему тяжело дышала; он дышал совершенно нормально. Она подняла взгляд, не зная, что и подумать.

— Ты начал это, — сердито произнесла она. Он затеял это, но по-настоящему не принял участия. — Почему? И не плети чепухи про желание положить конец потребности во мне. Ясно, что ты не хочешь меня.

Говоря это, она чувствовала, как нарастает ярость в груди.

Его глаза распахнулись. Обычно они были такими темными, что, казалось, зрачки поглотили радужку. Сейчас же они искрились и переливались, подобно бурлящему океану чувств… оттенок багрянца обрамлял черноту.

Глаза демона.

Она сглотнула. Напоминание о зле внутри него устрашило ее. А все же желание осталось. Тело ныло и испытывало страстный голод. К нему, только к нему. Почему?

Чем больше она пыталась уверить себя, что он такой же, как и все мужчины, тем сильнее она убеждалась в обратном. Он был Рейесом, сплавом мужчины и демона, влекущим и отпугивающим ее одновременно. Он был плюсом и минусом в одной чувственной обертке, а вкус его поцелуя в одно и то же время переносил ее на вершину небес и в глубины инферно.

Он пришел из ее ночных кошмаров, но превратился в ее фантазию, летящую на прозрачных крыльях сквозь каждую частичку ее естества. Он был единственным, кого она желала, и тем, от кого должна была бежать.

Что по-настоящему она знала о нем, помимо того, что он одержим демоном? То, что все остальные казались блеклыми и слабыми в сравнении с ним: поникшие гвоздики вокруг одинокой розы с шипами. Никто другой не разжигал в ней подобного огня. Она так долго замерзала, и только он сумел согреть ее.

Совершенно ясно, что это тепло пьянило, увлекало дальше по этой тропе искушения. Не сам Рейес. Да, она обвиняла тепло. Пока что. Альтернатива слишком пугала ее.

— Просто слезь с меня, — дивясь собственному спокойствию, проговорила девушка.

— Я действительно хочу тебя, — ответил он, и в его голосе слышалась мука, словно ему иголки забивали под ногти.

— Обманщик, — она повторила его более ранние обвинения, упираясь ему в плечи.

Он не поддался. Нахмурился.

— Остановись, ангел. Ты не хочешь, чтобы я отпускал тебя.

Ангел. Он опять назвал ее ангелом. Там, в подземелье, он даже назвал ее своей. Она старалась не смягчаться. Мужчины и раньше называли ее нежными словечками, но ни один не произносил их с таким «ты-принадлежишь-мне-и-только-мне» подтекстом.

— Ты не знаешь, чего я хочу, — буркнула она, — а меня ты определенно не хочешь.

Будь рад этому, ты, идиот.

Стыд отразился в его жестких чертах. Стыд и скорбь. Его взгляд упал на ее плечо, туда, где на футболке зияла дыра, открывая кожу.

— Я хочу тебя. Богами клянусь в этом.

Когда он говорил это, его тело соприкоснулось с ее. Он не был возбужден. Ее щеки запылали. Когда он впервые пришел к ней, его пенис был таким твердым и набухшим, что выпирал сквозь ткань джинсов. Единожды вкусив ее, он сник. Разве я так ужасно целуюсь?