«Юристы вряд ли взялись бы организовать процесс по обвинению коммунизма в предумышленных преступлениях. В дискуссии участвовал кто угодно, только не законники. Но если виды на процесс в нюрнбергском стиле выглядят столь бледно, то зачем же сотрясать воздух понятием преступности? Одно объяснение часто мелькало в дискуссии. Первыми к нему прибегли сами соавторы [Куртуа] Николя Верт и Жан-Луи Марголэн, обвинившие Куртуа в «сенсационализме». Он, дескать, хотел продвинуть «Черную книгу» на массовом читательском рынке и заработать на этом и славу, и деньги.
Очень вероятно. Сегодня все превращено в товар. Даже еврейским холокостом давно торгуют. Это ходкий товар. И вовсе не потому, что люди (включая большинство самих евреев) до сих пор сочувственно переживают трагедию 6 миллионов безвинно погибших евреев и всего еврейского народа. А потому, что это грандиозная «horror story», то есть «жуткая история»…
Надо сказать, что изготовление товара для верхней части массового рынка дело довольно тонкое. Ведь здесь требуется продукт, удовлетворяющий низменные потребности и умственно очень облегченный, но в то же время позволяющий потребителю думать, что он удовлетворяет свои возвышенные потребности и приобщается к чему-то умственно элитарному. Ориентация на историко-эпические бестселлеры таит в себе огромные опасности для исторической рефлексии общества. Выйдя из монастырей и университетов на книжную ярмарку, историки вынуждены менять содержание исторического повествования и интерпретацию исторической картины (чтобы не сказать — действительности) в угоду примитивному, но претенциозному вкусу потребителя… Историческая литература этого рода возникает за пределами научной общины, но быстро коррумпирует ее»134.
В второй части статьи А.С. Кустарев разбирает вопрос, куда сдвигается сознание интеллигентного читателя, а за ним и тип мышления историков, выполняющих заказ рынка. Он пишет: «Два элемента в нынешней фазе антикоммунистической кампании указывают на возврат магического сознания. Это вера в чудодейственную силу «символического судебного процесса» и убеждение в том, что судить можно не только «человека», но и «идею», и даже «символ». Судебный процесс имеет сильный оттенок магического заклятия. В особенности та фаза судебного процесса, где решается вопрос о «виновности». Мера пресечения уже лишена магической энергии за исключением одного случая — когда виновному назначается смертный приговор; магический смысл полностью возвращается в этот акт в том случае, если казнь на самом деле не совершается или совершается символически. Так вот, символический суд над коммунизмом и требования вынести ему формальный смертный приговор есть прежде всего магическое действо. Это попытка заклясть, заговорить призрак. Это особенно заметно, когда от обвинений в адрес физических лиц (Ленин, Дзержинский, Сталин, Ягода, Иванов, Петров, Сидоров) мы незаметно переходим к обвинениям в адрес юридических лиц, сначала прямых участников репрессий (ЧК), потом косвенных (ВКП(б), потом подозреваемых в сочувствии (Французская компартия или компартия Галапагосских островов) и, наконец, идеологии.
В конце средних веков во Франции имела место занятная вспышка правового мистицизма: устраивались судебные процессы над животными — лошадьми, собаками, свиньями. Этот красочный эпизод безумно интересен для истории культуры. Не случайно он имел место в «начале модерна», когда еще сильные пережитки магического сознания комбинировались с религиозным духом и рационализмом правового сознания. Как мы говорили, рациональное правовое сознание (другая ипостась научного сознания) с тех пор сильно укрепилось, но теперь его влияние пошло на убыль» (там же).
Тот факт, что в РФ, насколько можно было судить по прессе, «Черная книга» была встречена практически полным молчанием, можно считать хорошим признаком. Людям стало стыдно — слишком уж низкопробная халтура. «Верхняя часть массового рынка» у нас до таких кондиций еще не дозрела. Надо даже удивляться тому, что Союз правых сил, партия исключительно интеллигентская, пошла на совершение такой пакости, это ей уважения никак не прибавило. Но даже и они об этой своей акции особенно не шумят. А.Н.Яковлев, правда, отметился, но ему, видно, терять уже нечего.
Но есть в этой книге и в ее обсуждении один мотив, который может служить для нашей темы хорошим учебным материалом. Этот мотив, несовместимый с нормами рациональности, очень силен в мышлении значительной части нашей интеллигенции. Суть его в том, что если человек поверил в какую-то этическую оценку (типа «коммунисты расстреливали невинных»), то он отказывается рационально рассуждать обо всех других сторонах реальности. Оценка довлеет над ним, вытесняя и меру, и здравый смысл в отношении даже очень далеких от данной этической проблемы вопросах.
Этот эффект хорошо разобрал Н.Хомский на материале одной темы «Черной книги» — именно как учебное упражнение. Речь идет о «преступлениях» не в СССР, а в Китае, что делает для нас обсуждение даже проще. Структура явления от этого не меняется.
Н.Хомский не разбирает сам текст «Черной книги», это не имеет смысла. Он берет одну из наиболее серьезных рецензий на нее — «видного ученого, философа, политолога и приверженца социал-демократических идей» Алана Райана, опубликованную в «New York Times Book Review» (2000, № 1). Оценка Райана такова: эта книга — обвинительный акт, «подсчет трупов, оставшихся после колоссального, полностью провалившегося эксперимента — социального, экономического, политического и психологического». Коммунизм — абсолютное зло, не искупленное даже намеком на какое-нибудь достижение хотя бы в одной области, нагромождение «абсолютно напрасных, бессмысленных и необъяснимых страданий».
Н.Хомский рассматривает логику этого вывода. Он пишет: «Как и другие авторы, Райан резонно выбирает в качестве Вещественного доказательства № 1 голод в Китае 1958-61 годов, который, как он сообщает, унес жизни от 25 до 40 миллионов человек». Выбор этого случая для нас тем более ценен, что он стал предметом большого научного труда «экономиста Амартьи Сена, чье сравнительное исследование голода в Китае и соответствующего опыта демократической Индии удостоилось особого внимания, когда он несколько лет назад получил Нобелевскую премию», — пишет Хомский135.
Таким образом, рассуждения А.Сена и, на их основе, А.Райана — не дешевый продукт «желтой прессы», по ним можно судить о состоянии мышления влиятельной части научно-гуманитарной элиты. Приведем теперь длинную цитату из Н.Хомского, которая насыщена его цитатами из А.Сена. Он пишет:
«В своих трудах начала 80-х годов Сен отмечал, что Индия после освобождения от британского правления не переживала подобных случаев голода. Он объясняет различие между Индией и Китаем в период после Второй мировой войны преимуществами индийской «политической системы с ее культурой оппозиции и традициями состязательности в журналистике»…
Приведенный пример вполне способен послужить «обвинительным актом» в адрес тоталитарного коммунизма… Но прежде чем мы закроем обвинительный том, у нас может возникнуть желание обратиться ко второй части индийско-китайских сравнений, приводимых Сеном, а об этой части почему-то никогда не было слышно, несмотря на ту центральную роль, которую она играет в аргументации автора, и вопреки тому четкому акценту, который он на ней делает.
Когда 50 лет назад началось планирование экономического развития, Индия и Китай имели «разительно схожие черты», в том числе и уровень смертности, отмечают Сен и его соавтор Жан Дрез, «но сейчас нет сомнений, что в Китае по сравнению с Индией показатели заболеваемости и смертности значительно ниже, а продолжительность жизни, уровень образования и другие социальные показатели существенно выше». С 1949 по 1979 годы «Китай… достиг поразительно высокого уровня развития здравоохранения и обеспечения населения продовольствием», в то время как «в Индии никаких сопоставимых изменений не произошло»… Если бы Индия приняла такие же социальные программы, как Китай, то «в середине 1980-х годов там регистрировалось бы в год примерно на 3,8 миллионов смертей меньше». «Это указывает на то, что примерно каждые восемь лет в Индии дополнительно умирает больше людей — в сравнении с китайскими показателями смертности — чем общее количество жертв гигантского голода в Китае (даже при том, что это был самый массовый голодомор столетия в мире)». «Индия, судя по всему, умудряется каждые восемь лет складывать в свои шкафы больше скелетов, чем Китай в его самые позорные годы».
