Но вот однажды в Тауроги прибыла в сопровождении конвоя из полусотни солдат панна Анна Борзобогатая-Красенская.

Браун принял ее отменно вежливо, поскольку так ему повелело письмо Стаховича, подписанное самим Богуславом и рекомендующее оказывать уважаемой воспитаннице княгини Гризельды Вишневецкой всяческое содействие. Девушка была и сама по себе не без шарма; с первой минуты по приезде она принялась строить глазки Брауну, так что угрюмый немец завертелся, как на угольях; также она стала командовать и другими офицерами, одним словом, начала распоряжаться в Таурогах, как в собственном доме. В первый же день она познакомилась с Оленькой, которая, правду сказать, смотрела на нее с недоверием, но приняла ее вежливо, надеясь услышать какие-нибудь новости.

Ануся же знала не так мало. Разговор начался с Ченстоховы, поскольку этого таурогские пленники жаждали прежде всего. Мечник навострил уши, чтобы ничего не упустить, и только время от времени прерывал рассказы Ануси восклицаниями:

— Слава всевышнему!

— Мне странно, — сказала наконец Ануся, — что до вас только сейчас дошли известия о чудесах пресвятой девы, это уже давнишняя история, я тогда еще была в Замостье, даже пан Бабинич еще за мной не приезжал — да нет! За несколько недель до того… Потом уже начали всюду бить шведов, и в Великой Польше, и у нас, а больше всех пан Чарнецкий, они от одного звука его имени бегут без оглядки.

— А! Пан Чарнецкий! — воскликнул, потирая руки, мечник. — Этот-то им задаст перцу. Я о нем слышал еще с Украины, солдат что надо!

Ануся же только ручками с платья как бы пылинку стряхнула и сказала как-то между делом, как о мелочи:

— Да ну! Со шведами покончено!

Старый пан Томаш выдержать уже не мог и, схвативши ее руку, совершенно утопил эту малость в своих огромных усищах и стал яростно целовать, а потом завопил:

— Ах ты, моя прелесть! Ах ты, моя красавица! Твоими устами да мед пить! Не иначе, как ангелок слетел к нам в Тауроги!

Ануся тут же стала покручивать пальцами кончики кос и, постреливая из-под бровей глазками, сказала:

— Да ну, какой из меня ангел! Ведь и коронные гетманы стали шведов бить, и все регулярное войско с ними, и все рыцарство, и собрали конфедерацию в Тышовцах, и король присоединился к ним, и издали послание короля сейму, и даже мужики бьют шведов, и пресвятая дева благословляет…

Она щебетала, как птичка, но от ее щебетанья сердце мечника совершенно растаяло, и хоть некоторые известия уже были ему не в новинку, мечник на радостях рыкнул на манер зубра; а по лицу Оленьки потекли обильные тихие слезы.

Увидев это, Ануся, имевшая от природы доброе сердце, мгновенно прыгнула к ней и, обвив руками ее шею, стала быстро говорить:

— Ты не плачь, вельможная панна… Мне тебя жалко, я этого видеть не могу… Чего ты плачешь?

И столько чистосердечия было в ее голосе, что недоверчивость Оленьки тут же растаяла, и бедная девушка заплакала еще пуще.

— Ты такая красивая у нас, вельможная панна, — утешала ее Ануся, — и плачешь…

— Я от радости, — отвечала Оленька, — и от горя, что мы тут сидим в проклятой неволе, ни дня, ни часа не знаем…

— Как это? У князя Богуслава?

— Да, у этого изменника! У этого еретика! — взорвался пан мечник.

А Ануся ему:

— И со мной произошло то же самое, и потому я не плачу. Я не возражаю вашей милости, что князь изменник и еретик, но зато он придворный кавалер и уважает наш пол.

— Чтоб его черти так уважали в пекле! — ответил мечник. — Ты еще не знаешь, на тебя, Ануся, он так не кидался, как на эту бедную девицу. Он ведь архишельма, и с ним Сакович такой же! Вот даст бог, гетман Сапега обоих пристукнет!

— Пристукнет так пристукнет… Князь Богуслав ужасно больной, и войско у него слабое. Правда, он напал внезапно и победил несколько хоругвей и забрал Тыкоцин и меня в придачу, но ему ли мериться силами с Сапегой. Вы мне можете верить, я обе армии видала… У пана Сапеги собрались самые большие рыцари, уж они справятся с князем Богуславом.

— Видишь? Я тебе говорил? — обратился мечник к Оленьке.

— Я князя Богуслава знаю давно, — продолжала Ануся, — он родственник обоих князей Вишневецких и семьи Замойских; один раз он приезжал в Лубны, когда сам князь Иеремия ходил на татар в Дикое Поле. Поэтому и сейчас он приказал меня не трогать, потому что запомнил, что я в том доме была своим человеком и приближенной княгини. Я была еще малюсенькая! Не то что сейчас! Господи, да кто бы тогда мог ожидать, что он будет изменником! Но вы не печальтесь все равно, мои дорогие, он или уже не вернется, или же мы отсюда как-нибудь выберемся.

— Да мы уже пробовали, — сказала Оленька.

— И вам не удалось?

— Да как же оно удастся, — ответил мечник. — Мы выдали свою тайну одному офицеру, про которого думали, что он нам сочувствует, а оказалось, что он готов скорей помешать нам, чем помочь. Тут у них за старшего Браун, его сам черт не уговорит.

Ануся опустила глаза.

— Может быть, мне удастся. Надо только подождать, пока пан Сапега подойдет, чтобы было где найти убежище.

— Дай-то бог, да поскорее, — отвечал пан Томаш, — у нас-то среди его людей множество родни, знакомых и друзей… Да! Там же у меня и старые товарищи, вместе у славного Иеремии служили, пан Володыёвский, Скшетуский и Заглоба.

— Я их знаю, — с удивлением сказала Ануся, — но их нет у пана Сапеги. Ах, если бы они там были, в особенности пан Володыёвский (пан Скшетуский ведь женат), я бы тут не очутилась, потому что пан Володыёвский не сдался бы, как пан Котчиц.

— Это большой рыцарь! — воскликнул пан мечник.

— Гордость целого войска! — добавила Оленька.

— Господи! Уж не погибли ли они, если вы их не видели?

— Да нет! — ответила Ануся. — Мы бы давно услыхали о смерти таких рыцарей, но мне ничего не говорили… Вы их не знаете… Они не сдадутся никогда… Разве что пуля их возьмет, а человеку с ними не справиться, ни с паном Скшетуским, ни с Заглобой, ни с паном Михалом. Хоть пан Михал маленький, я помню, что о нем сказал князь Иеремия, что если бы судьба Речи Посполитой зависела от боя один на один, то он бы выбрал на этот бой пана Михала. Ведь это он Богуна зарубил… Нет, нет! Пан Михал всегда за себя постоит.

Мечник, довольный, что ему есть с кем поговорить, начал ходить большими шагами по комнате, вопрошая:

— Ну, ну. Вельможная панна так хорошо знает пана Володыёвского?

— Мы же столько лет были вместе…

— Ну!.. Небось и без амуров не обошлось?

— Я в этом не повинна, — сказала Ануся, напуская на себя скромный вид, — но ведь с тех пор пан Михал наверняка женился.

— А вот и не женился.

— А хоть бы и женился… Мне все равно!..

— Дай вам боже, чтобы вы соединились… Но меня волнует другое — что это ты говоришь, что их нет у пана гетмана, ведь с такими солдатами викторию одержать легче.

— Там есть еще кое-кто, он всех собой заменит.

— Это кто такой?

— Пан Бабинич с Витебщины… Вы что, о нем не слышали?

— Нет, и это мне странно.

Ануся начала рассказывать историю своего путешествия из Замостья и все, что с нею приключилось по дороге. Пан Бабинич же вырастал, по мере того как она говорила, в такого великого героя, что мечник терялся в догадках, кто же это такой.

— Я ведь знаю всю Литву, — говорил он. — Тут есть семейства, которые прозываются похоже как то: Бабонаубки, Бабилло, Бабиновские, Бабинские и Бабские, но про Бабиничей я не слышал. И я думаю, что это фамилия вымышленная, так многие поступают из тех, кто ушел в партизаны, чтобы неприятель не мстил семье и имуществу. Хм! Бабинич! Это какой-нибудь огневой рыцарь, если он сумел так отличиться у пана Замойского.

— О! Какой еще огневой! Ах! — воскликнула Ануся.

Мечник пришел в хорошее настроение.

— И даже так? — спросил он, становясь перед Анусей руки в боки.

— Ну, уж вы, милостивый государь, бог знает что тут же себе вообразили.