Тут рядом же, но с другой стороны, раздался голос Гловбича:

— Пан Кмициц, я давно хотел сделать то, что делаю теперь!

— Ты об этом не пожалеешь!

— Век буду тебя благодарить!

— Послушай, Гловбич, почему князь не иноземный полк, а вас послал на казнь?

— Он хотел тебя опозорить при поляках. Чужие солдаты тебя не знают.

— А со мной ничего не должно было статься?

— Мне дан был приказ разрезать тебе веревки. А если бы ты кинулся спасать Сороку, мы должны были доставить тебя к князю для наказания.

— Стало быть, он хотел пожертвовать и Саковичем, — пробормотал Кмициц.

Между тем в Янове князь Богуслав, изнуренный лихорадкой и дневными трудами, лег уже спать. Он пробудился от глубокого сна, услышав шум перед домом и стук в дверь.

— Вельможный князь! Вельможный князь! — кричало несколько голосов.

— Князь спит! Не будить! — отвечали пажи.

Но князь сел на постели и крикнул:

— Огня!

Принесли огонь, одновременно вошел дежурный офицер.

— Вельможный князь! — сказал он. — Посол Сапеги взбунтовал хоругвь Гловбича и увел ее к гетману.

Наступило молчание.

— Бить в литавры и барабаны! — приказал наконец Богуслав. — Войско в строй.

Офицер вышел, князь остался один.

— Это страшный человек! — сказал он про себя.

И почувствовал, что у него начинается новый приступ лихорадки.

Можно себе представить, как удивлен был Сапега, когда Кмициц не только сам вернулся цел и невредим, но и привел с собой отряд в несколько десятков сабель и старого слугу. Дважды пришлось Кмицицу рассказывать, как было дело, во все уши слушали гетман и Оскерко, только нет-нет да руками который всплеснет или за голову схватится.

— Знай же, — сказал пану Анджею гетман, — кто в своей мести переходит всякие границы, у того она часто, как птица, ускользает из рук. Князь Богуслав хотел, чтобы поляки были свидетелями твоего бесчестья и позора, хотел этим еще больше унизить тебя, вот и перешел всякие границы. Но ты не хвались, ибо победу ты одержал по божьему соизволению. А все-таки должен я сказать тебе: он дьявол, но и ты дьявол! Нехорошо князь поступил, что надругался над тобой.

— Я над ним ругаться не стану и в мести, даст бог, не перейду границ!

— Ты совсем прости ему, как Христос прощал обидчикам, хоть, бывши богом, словом одним мог покарать жидовинов.

Кмициц ничего не ответил, да и времени у него не было не то что для разговоров, но даже для отдыха. Он изнемогал от усталости, однако принял решение в ту же ночь выехать к своим татарам, которые стояли в лесах и на дорогах за Яновом, в тылу войск Богуслава. Люди тогда умели спать и в седле. Приказал только Кмициц оседлать свежего коня да пообещал себе сладко поспать в дороге.

Он уже садился в седло, когда к нему подошел Сорока и вытянулся в струнку.

— Пан полковник! — обратился к нему вахмистр.

— Что скажешь, старина?

— Я пришел спросить, когда мне ехать?

— Куда?

— В Тауроги.

Кмициц рассмеялся.

— В Тауроги ты не поедешь совсем, со мной поедешь.

— Слушаюсь! — ответил вахмистр, стараясь не показать, как он доволен.

Поехали вместе. Путь был неблизкий, ехать пришлось через леса, окольными путями, чтобы не наткнуться на Богуслава; зато пан Анджей и Сорока отлично выспались и без всяких приключений прибыли к татарам.

Акба-Улан тотчас явился к Бабиничу и доложил, что было сделано в его отсутствие. Пан Анджей остался доволен: все мосты были сожжены, гати уничтожены; вдобавок разлились весенние воды, и поля, луга и низкие дороги обратились в вязкое болото.

У Богуслава не было выбора, он должен был драться и либо победить, либо погибнуть. О том, чтобы уйти, и речи быть не могло.

— Ну что ж, — промолвил Кмициц, — рейтары у него отборные, но конница это тяжелая. Толку от нее по этой грязи никакого.

Затем он обратился к Акба-Улану.

— Похудал ты! — сказал он татарину, ткнув его кулаком в брюхо. — Ничего, после битвы набьешь пузо княжескими дукатами.

— Бог на то сотворил врагов, чтобы мужам битвы было с кого брать добычу, — важно ответил татарин.

— А конница Богуслава стоит против вас?

— Несколько сот сабель, и конница отборная, а вчера еще полк пехоты прислали, и он окопался.

— Неужто нельзя выманить их в поле?

— Не выходят.

— А если обойти да в тылу оставить, а самим пробиться на Янов?

— Они на самой дороге стоят.

— Что-то надо придумать! — Кмициц стал поглаживать рукой чуприну. — А набеги учинять на них вы пробовали? Далеко ль они за вами шли?

— Да так с полверсты, дальше не хотели.

— Надо что-то придумать! — повторил Кмициц.

Однако в ту ночь он ничего не придумал. Зато на следующий день подъехал с татарами к стану, лежавшему между Суховолей и Яновом, и увидел, что лишнего прибавил Акба-Улан, сказавши, будто пехота с той стороны окопалась: там были небольшие шанцы, только и всего. В них можно было долго обороняться, особенно от татар, которые под огнем неохотно шли в атаку, однако о том, чтобы выдержать осаду, и речи быть не могло.

«Будь у меня пехота, — подумал Кмициц, — я бы напролом пошел…»

Но о том, чтобы привести пехоту, и думать было нечего, — не так уж много было ее у самого Сапеги, да и времени не оставалось, чтобы ее подтянуть.

Кмициц подъехал так близко, что пехота Богуслава открыла по нему огонь: но он, не обращая внимания на стрельбу, разъезжал под пулями, разглядывал, озирался кругом, и татары, хоть они под огнем держались хуже, принуждены были ехать с ним в ногу. Потом выскочила конница и стала заходить сбоку. Пан Анджей отскакал тысячи на три шагов и вдруг повернул назад и ринулся на нее.

Но всадники тоже повернули на всем скаку и понеслись назад, к шанцам. Напрасно татары послали им вслед тучу стрел. С коня упал только один, да и того подобрали и увезли товарищи.

На обратном пути Кмициц, вместо того чтобы направиться прямо в Суховолю, помчался на запад и доехал до Каменки.

Болотистая река широко разлилась, весна в тот год была на редкость многоводна. Кмициц посмотрел на реку бросил в воду несколько изломанных веточек, чтобы определить быстроту течения, и сказал Улану:

— Обойдем их по реке и ударим с тыла.

— Кони не поплывут против течения.

— Вода медленно течет. Прямо еле-еле. Поплывут!

— Кони закоченеют, и люди не выдержат. Холодно еще.

— Люди поплывут, держась за хвосты. Это ведь ваш татарский обычай.

— Закоченеют люди.

— В бою разогреются.

— Ну ладно.

Как только спустились сумерки, Кмициц велел нарубить пуки лоз, сухого камыша и тростника и привязать к бокам лошадей.

Когда зажглась первая звезда, в воду, по его приказу, бросилось около восьмисот всадников и пустилось вплавь вверх по реке. Сам пан Анджей плыл впереди: однако он скоро смекнул, что они так медленно подвигаются вперед, что и за два дня не минуют шанцы.

Тогда он приказал переправляться на другой берег.

Это было опасное предприятие, По ту сторону реки берег был низкий и болотистый. Лошади, хоть и легкие, по брюхо уходили в болото. Все же отряд понемногу подвигался вперед, люди поддерживали друг друга.

Так прошли они с полсотни саженей.

Звезды показывали полночь. Но тут до слуха их долетели отголоски далекой пальбы.

— Бой начался! — крикнул Кмициц.

— Мы потонем! — ответил Акба-Улан.

— За мной!

Татары не знали, что делать, когда вдруг заметили, что конь Кмицица вынырнул из болота, ступив, видно, на твердый грунт.

И в самом деле начался песчаный перекат. Вода была лошадям по грудь, но грунт был твердый. Пошли резвей. Слева мигнули далекие огни.

— Это шанцы! — тихо сказал Кмициц. — Мимо! В обход!

Через минуту они и в самом деле миновали шанцы. Тогда снова свернули налево и снова бросились в реку, чтобы выйти на сушу за шанцами.

Больше сотни лошадей увязло у самого берега. Но люди почти все выбрались. Пешим Кмициц велел сесть позади всадников и двинулся к шанцам. Две сотни охотников он еще раньше оставил с приказом беспокоить противника с фронта, пока он будет заходить ему с тыла. При подходе услышал сперва редкие, а там все более частые выстрелы.