УИЛЬЯМ ГОЛДИНГ

Белокурый мальчик спустился со скалы и направился к лагуне. Хотя он снял школьный свитер и нес его в руке, серая рубашка на нем взмокла от пота, а волосы прилипли ко лбу. На развороченной в джунглях полосе, которая длинной просекой пролегла почти до самого берега, было жарко, как в парной. Он с трудом пробирался среди лиан и сломанных стволов, когда вдруг какая-то птица — вспышка красного и желтого — метнулась вверх с колдовским криком, и тут же эхом откликнулся другой крик:

— Эй! Подожди!

Заросли на краю просеки затряслись, и дробью осыпались дождевые капли.

— Подожди минутку. Я догоню.

Белокурый остановился и подтянул гольфы таким обыденным движением, что джунгли на мгновение показались не страшнее рощи в Англии.

— Тут лианы такие — двинуться не могу!

Кричавший выбрался из зарослей, пятясь задом, и по грязной кожаной куртке скребнули ветки. Шипы тянувшихся за ним лиан расцарапали его пухлые голые ноги. Он наклонился, извлек занозы и повернулся. Он был ниже белокурого и очень жирный. Глядя под ноги, он осторожно вышел вперед и тогда поглядел на белокурого через толстые стекла очков.

— А где тот человек с мегафоном?

Белокурый пожал плечами.

— Это остров. Во всяком случае, я так думаю. Вон там — риф, видишь? Взрослых здесь, наверное, нигде и нет.

На лице жирного проступил испуг.

— А пилот? Правда, он был не в пассажирском салоне, он был в кабине.

Белокурый, щурясь, приглядывался к рифу.

— Все остальные — дети, — продолжал жирный. — Наверное, кое-кто из них выбрался, да?

Небрежной походкой белокурый пошел дальше. Всем своим видом он старался показать, что ему решительно наплевать, есть кто рядом или нет, но жирный поспешил за ним.

— Неужели взрослых совсем нет?

— Я думаю так.

Белокурый сказал это торжественно, но затем его обуял восторг. Прямо посреди просеки он встал на голову и ухмыльнулся жирному.

— Никаких тебе взрослых!

Жирный на секунду задумался.

— А пилот?

Белокурый опустил ноги и сел на распаренную землю.

— Улетел, я думаю, когда сбросил нас. Приземлиться он не мог. На самолете с колесами здесь не сядешь.

— Нас подбили!

— Он-то вернется обратно. Жирный покачал головой.

— Когда мы пошли вниз, я взглянул в окошко. Я увидел ту часть самолета. Оттуда пламя так и било. — Он окинул просеку взглядом. — А все это фюзеляж наделал.

Белокурый протянул руку и потрогал зазубренный пень.

— А что с ним стало? — спросил он. — Куда он делся?

— Буря сволокла его к морю. Вокруг деревья падали — ужас! А кое-кто, наверное, остался внутри. — Поколебавшись, он продолжил: — Как тебя зовут?

— Ральф.

Жирный ждал, что и ему зададут тот же вопрос, но белокурый смутно улыбнулся, встал на ноги и зашагал к лагуне.

Жирный шел за ним по пятам.

— Вокруг, наверное, еще много наших. Ты никого не видел?

Белокурый покачал головой и пошел быстрее, но, зацепившись за сук, полетел на землю.

Жирный, тяжело дыша, остановился над ним.

— Моя тетушка не велела мне бегать — объяснил он. — У меня астма.

— Фигас-сма?

— Астма. Задыхаюсь я. Во всей школе у меня одного была астма, — сказал он не без гордости. — А очки я ношу с трех лет.

Он снял очки и протянул их Ральфу, мигая и улыбаясь, затем принялся протирать стекла о грязную куртку. Внезапно он изменился в лице. Размазывая по щекам пот, он стал торопливо прилаживать очки.

— Фрукты… — Он беспокойно завертел головой. — Это все от них. Я думаю… — Он нацепил очки, полез напролом через завалы сучьев и присел на корточки. — Я на минутку…

Ральф осторожно высвободился из лиан и, пригибаясь, стал красться среди ворохов листвы и сучьев. Не прошло и нескольких секунд, как за его спиной послышалось пыхтенье жирного, и Ральф поспешил к рядку деревьев, оставшихся между ним и лагуной.

Берег оперяли высокие пальмы. Отчетливые на ярком фоне, они стояли и прямо, и навалившись друг на друга, и откинувшись в стороны, и их зеленые веера были футах в ста от земли. Терраса, на которой высились пальмы, поросла грубой травой; повсюду пучился дерн, развороченный корнями упавших деревьев, валялись гнилые кокосовые орехи и торчали пальмовые побеги. Позади чернел лес и виднелся коридор просеки. Ральф стоял, взявшись за серый ствол, и щурил глаза на мерцавшую воду. Там, примерно в миле от берега, белые буруны наползали на коралловый риф, а за ним разливалась темная синева открытого моря. Внутри неровной коралловой дуги лагуна была спокойная, как горное озеро, синяя всех оттенков, сумеречно-зеленая, лиловая. Узкий пляж, чуть изогнутый, как лук, казался нескончаемым, потому что слева от Ральфа перспектива пальм, пляжа и воды сходилась где-то в неопределенной точке, и над всем этим стояла почти зримая жара.

Он спрыгнул с террасы. Черные ботинки утонули в песке, огнем обожгло солнце. Он ощутил тяжесть одежды и яростно стряхнул ботинки, затем двумя рывками сдернул гольфы. Вспрыгнув на террасу, он скинул рубашку и постоял среди похожих на черепа кокосовых орехов, в зеленой пестроте теней, скользивших по его коже. Он расстегнул «змейку» на ремне, стащил шорты вместе с трусами и выпрямился, глядя на воду и ослепительный пляж.

Он был довольно большой — ему шел тринадцатый год — и уже утратил детскую выпуклость животика; и, однако, еще не превратился в нескладного подростка. Судя по ширине и массивности плеч, со временем из него мог бы получиться боксер, но едва приметная кротость в глазах и линиях рта не предвещала в нем дьявола. Он легонько побарабанил пальцами по стволу пальмы; заставив себя, наконец, поверить, что остров ему не снится, он засмеялся от счастья и встал на голову. Ловко перевернувшись, он упал на колени и обеими руками пригреб к груди горку песка. Затем он откинулся назад и посмотрел на воду горящими глазами.

— Ральф… — Жирный слез с террасы и осторожно сел на ее край, как на скамейку. — Прости, что я так долго. Эти фрукты…

Он протирал очки и быстро прикладывал их к вздернутому носику. На переносице дужка выдавила розовую птичку. Он критически посмотрел на золотистое тело Ральфа, затем вниз, на свою одежду.

— Моя тетушка… — Он решительно рванул молнию и стащил куртку через голову. — Вот!

Ральф покосился и ничего не сказал.

— Я думаю, нужно узнать, кого как зовут, — сказал жирный, — и составить список. И собрание устроить.

Ральф не понял намека, и жирный был вынужден продолжать.

— Мне все равно, какое у меня будет прозвище, — сказал он доверительно. — Лишь бы не звали так, как в школе.

— А как тебя звали?

Жирный оглянулся, наклонился к Ральфу и шепнул:

— Хрюшка.

Ральф взвизгнул от восторга. Он вскочил на ноги.

— Хрюшка! Хрюшка!

— Ральф, ну пожалуйста… — Хрюшка сцепил руки в ужасном предчувствии. — Я же тебе сказал… я не хочу…

Ральф закружился в горячем воздухе пляжа, развернулся, как истребитель с занесенными назад крыльями, и обстрелял Хрюшку из пулемета:

— Ду-ду-ду-ду!

Он бросился на песок возле Хрюшкиных ног и лежал, корчась от хохота.

— Хрюшка!

Хрюшка нехотя улыбнулся, польщенный даже и таким признанием.

— Ну ладно… только другим не говори…

Ральф хихикнул в песок. На лице Хрюшки опять появилась гримаса боли.

— Я на полсекундочки…

Хрюшка почти бегом кинулся к лесу. Ральф встал и рысцой пустился направо по берегу.

Здесь пляж резко прерывался: огромная платформа розового гранита, квадратные очертания которой были лейтмотивом ландшафта, решительно раздвинула лес, пролегла через террасу и песок и сползла в лагуну, как мол, выступая из воды на четыре фута. Верх платформы был покрыт тонким пластом земли с грубой травой и затенен молодыми пальмами. Чтобы вырасти в гигантов, им не хватало земли, и когда деревья достигали примерно двадцатифутовой высоты, они падали и засыхали, исчертив платформу узорами скрещенных стволов, на которых было бы очень удобно сидеть. Пальмы — те, что еще стояли, — образовали зеленую крышу, подсвеченную дрожащей путаницей бликов. Ральф вскарабкался на платформу. Почувствовав прохладу, он прикрыл один глаз и решил, что тени на его теле действительно зеленые. Он вышел на край, обращенный к морю, и посмотрел вниз. Вода была прозрачной до дна и яркой от тропических водорослей и кораллов. Взад-вперед носилась стайка блестящих рыбок. У Ральфа вырвался восторженный возглас: