— Зеленых веток подбросили, — пробормотал Ральф. — Вот было бы здорово! — Он прищурил глаза и повернулся кругом, чтобы осмотреть весь горизонт.

— Там!

Джек крикнул так громко, что Ральф даже подпрыгнул.

— Что? Где? Корабль?

Но рука Джека указывала на пологий склон, спускавшийся к равнинной части острова.

— Конечно, там! Они залягут там, наверху… Где ж еще? В самую жару… — Ральф ошеломленно смотрел на восторженное лицо Джека. — …они забираются наверх. Заберутся там в тень и лежат, пока жарко, как коровы у нас дома.

— Я думал, ты корабль увидел! — Мы подкрадемся к одной из них… раскрасим лица, чтобы они нас не заметили… окружим и…

Ральф уже не мог сдержать негодование.

— Я же тебе про дым говорил! Ты что, не хочешь, чтобы тебя спасли? Тебе не нужно? Только и знаешь: свиньи, свиньи, свиньи!..

— Но ведь мясо нам нужно!

— Весь день я работаю, и со мной никого, кроме Саймона, а ты… ты пришел и даже не взглянул на хижины!

— Я тоже дело делал…

— Да, но тебе это нравится! — закричал Ральф. — Охотиться ты и сам хочешь! А для меня это…

Они стояли на ярком пляже лицом к лицу, изумленные силой собственного раздражения… Ральф первый отвел глаза, притворившись, что его заинтересовала возня малышей на песке. Из-за платформы доносились крики купавшихся охотников.

— От людей мало толку. — Ему хотелось объяснить, что люди всегда оказываются иными, чем думаешь. — Один Саймон помогает. — Ральф показал на хижины. — Остальные удрали. Все. А он работал со мной наравне. Вот только…

— Саймон всегда под рукой.

Они направились к хижинам.

— Малость поработаю, — пробормотал Джек, — а потом уж искупаюсь.

Но когда они подошли к хижинам, Саймона там не было.

— Смылся, — сказал Ральф.

— Осточертело ему это, — отозвался Джек. — Купаться пошел.

— Чудной он какой-то. Смешной.

Джек кивнул — то ли в знак согласия, то ли просто так, — и, не сговариваясь, они повернулись и пошли к бассейну.

— Потом, — сказал Джек, — когда искупаюсь и перекушу, я заберусь на ту сторону горы и посмотрю, нет ли там следов. Пошли вместе, а?

— Что ты! Ночь скоро!

— Может, успею…

И они шли рядом — два мира чувств и переживаний, два замкнутых в себе мира.

— Попалась бы мне свинья!

— Вот вернусь и буду достраивать хижину.

Они посмотрели друг на друга с недоумением, любя и ненавидя. Теплая соленая вода, брызги, веселые крики, смех — всего этого как раз хватило, чтобы снова примирить их.

Вопреки их предположениям Саймона не было среди купавшихся. Когда Ральф и Джек побежали к берегу, чтобы оттуда взглянуть на вершину, он было пошел за ними, но остановился. Он постоял, нахмурясь, перед горкой песка на пляже, где кто-то пытался построить себе домик. Затем он решительно повернулся и с деловым видом направился в лес. У этого худенького мальчика был острый подбородок и такие яркие глаза, что Ральф, обманутый ими, считал Саймона неутомимым весельчаком и проказником. Длинные космы жестких волос почти совсем прикрыли его низкий и широкий лоб. Шорты Саймона превратились в лохмотья; как Джек, он ходил босиком. И до этого смуглый, теперь он покрылся черно-коричневым загаром, лоснившимся от пота. Некоторое время он шел по просеке, затем, пройдя мимо высокой скалы, на которую забирался Ральф в первое утро, свернул направо в заросли. Он привычно шагал среди плодовых деревьев, где за пищей, хоть и несытной, нужно было лишь руку протянуть. На деревьях были сразу и цветы и плоды, всюду проникал густой аромат спелости и стоял могучий гул несметных полчищ пчел. Здесь Саймона настигли собиравшие плоды малыши. Перебивая друг друга, они невразумительно кричали и тянули его к деревьям. В лучах вечернего солнца среди пчелиного гула он отыскивал плоды, до которых малышам было не дотянуться, срывал самые лучшие и, не глядя, передавал их вниз в снова и снова протягиваемые руки. Оделив всех, он перевел дух и оглянулся. Малыши прижимали к груди плоды и следили за ним с каким-то загадочным выражением на лицах.

Саймон отвернулся и пошел по едва приметной тропинке. Вскоре вокруг сомкнулись густые заросли. Неожиданные здесь бледные цветы покрывали длинные стволы до темного полога. Внизу было тоже темно, и лианы свисали к земле, словно канаты на затонувшем корабле.

Потом стало светлее. Лианам уже не нужно было так высоко тянуться за светом, и они сплелись огромной циновкой, завесившей опушку; здесь гранит выходил почти к самой поверхности земли и давал расти лишь маленьким кустикам и папоротнику. Опушка была кругом обнесена стеной душистого темно-зеленого кустарника, и внутри ограды, как в чаше, разлилась жара и плескался солнечный свет. Рухнувшее дерево-гигант, захватив край опушки, легло кроной на еще стоявшие деревья, и на нем, до самой его вершины, проворный плющ будто напоказ развесил красные и желтые побеги.

Саймон остановился. Как и Джек, он искоса глянул через плечо — нет ли кого за спиной — и быстро посмотрел вокруг, чтобы убедиться, что он абсолютно один.

Несколько мгновений он шел крадучись. Затем нагнулся и заполз в самую гущу лиан. Он оказался в природном шалашике, отгороженном от опушки просвечивающим пологом листвы. Он сел на корточки, раздвинул листья и окинул опушку взглядом. Ничто не двигалось, только две яркие, пестрые бабочки плясали одна вокруг другой в горячем воздухе. Затаив дыхание, Саймон прислушался. На остров надвигался вечер; крики ярких фантастических птиц, пчелиный гул и даже стенания чаек, слетавшихся к своим гнездам на скалах, стали тише. Вдали от берега дробившиеся на рифе океанские валы создавали слабый фон, почти неслышный, как стук собственного сердца.

Саймон отпустил листья. Стрелы медовых лучей солнца уже не касались земли; они скользили над кустами, задевая зеленые бутоны-свечки, подбирались к темной крыше листвы, а внизу под деревьями сгущалась тьма. С угасанием света тускнели буйные краски, и знойная жара сменялась прохладой. Похожие на свечки бутоны зашевелились. Их зеленые створки чуть раздались, и белые кончики цветов нежно потянулись вверх, навстречу свежему воздуху.

Солнечный свет покинул опушку и быстро сходил с неба. Разливалась темнота, затопляя проходы между деревьями, и все становилось расплывчатым и странным, как на морском дне. Бутоны-свечки распахнулись большими цветами, и они замерцали в свете первых звезд, пронизавшем лиственный полог. Пряный запах цветов растекался волнами и вступал во владение островом.

Веселое утро с его ярким солнцем, упоительным морем и сладостным воздухом было временем беззаботных игр, и жизнь казалось такой полной, что мальчики забывали на время о своих тревогах и надеждах на спасение. Ближе к полудню, когда потоки света падали почти отвесно, четкие утренние краски разглаживались в жемчуг и опал, а жара — будто солнце с высотой набирало силу — становилась разящей, как удар, и мальчики, увертываясь от него, мчались к деревьям и, подремывая, лежали в тени.

В полдень происходили странные вещи. Искрящееся море вздувалось и совершенно немыслимо расслаивалось полосами: коралловый риф вместе с несколькими чахлыми пальмами, которые цеплялись за его возвышенные участки, всплывал в небо, дрожал, рвался, словно бумажная лента, и растекался, как дождевые капли на проводах, или множился, будто обставленный нечетным набором зеркал. Иногда земля вдруг вырисовывалась там, где ее не было, и на глазах у ребят исчезала, как мыльный пузырь. Во всем этом Хрюшка научно опознал мираж; и поскольку никто не мог вплавь добраться до рифа через лагуну, где днем и ночью шныряли зубастые акулы, ребята постепенно привыкли к этим мистериям и перестали замечать их, как не замечали сверхъестественно пульсирующих звезд. В полдень видения погружались в глубину неба, и солнце глядело оттуда, как разгневанный глаз. Затем, к концу дня, мираж оседал; и по мере того, как клонилось солнце, все отчетливее проступала синяя линия горизонта. Это была еще одна пора относительной прохлады, омраченная, однако, близостью ночи. Сразу же после захода солнца на остров, как из огнетушителя, выливалась темнота, и на берегу, под далекими звездами, хижины наполнялись тревожной жизнью.