Когда Карл XII узнал об объявлении Петром I войны со Швецией, Хилкова арестовали и конфисковали все имущество. Он отбыл «за крепким караулом» 18 лет в положении весьма тяжком. «Лучше быть, — писал он царю в 1703 г., — в плену у турок, чем у шведов: здесь русских ставят ни во что, ругают и бесчестят; караул у меня и у генералов внутри; купцов наших замучили тяжкими работами…» Но и в крепостном каземате он оставался резидентом русской разведки, не упускал случая сообщать в Россию свои наблюдения о шведской политике, внутренней и внешней. В 1711 году состоялся обмен большей части военнопленных, но Хилков, чувствуя, что смерть его близка, отправил вместо себя в Россию своего секретаря и переводчика посольского приказа Алексеея Маккиева — «от коего державе больше пользы пребудет», а сам остался в плену, где и умер.

^{Сапёрный пер., 13}

И другие Хилковы столетиями, из поколение в поколение, служили Отечеству верой и правдой. Князь Михаил Иванович Хилков, родившийся в 1834 году, вполне достоин своих героических и славных предков. Когда в начале царствования Александра II в первый раз рухнул железный занавес и российским гражданам был существенно облегчен выезд за границу, русские наводнили собой всю Европу. Баден-Баден стал общероссийской дачей. А князь Хилков уехал в Америку учиться железнодорожному делу. Там в очень короткий срок он прошел путь от рядового машиниста до, как бы мы сейчас сказали, топ-менеджера и изучил организацию строительства и эксплуатации железных дорог во всех деталях. Потом Хилков на три года (1882–1885 гг.) оказался в Болгарии, где работал министром общественных работ, путей сообщения, торговли и земледелия. А когда в России развернулось активное строительство железных дорог, Хилков вернулся на родину и стал одним из самых активных сподвижников Сергея Юльевича Витте в бытность того на посту министра путей сообщения. А когда Витте стал министром финансов, Хилков сменил его на этом ответственном посту. 1895–1905 годы — время министерства Хилкова, самые важные годы в истории наших железных дорог. В 1891 году началось строительство Транссиба — главной дороги страны. Уже в 1904-м эта дорога сыграла важнейшую роль в переброске наших войск на Дальний Восток. Кто-то из современников сказал, что князь Хилков — самый опасный противник Японии. Железнодорожники всегда помнили имя Хилкова — заслуги этого министра настолько велики, что ему прощалось даже княжеское происхождение. Очерки в железнодорожной прессе, посвященные ему, рисуют нам чуть ли не романтического супергероя. Авторы их не столь уж неправы.

Однако железными дорогами заслуги Хилкова не ограничиваются. Он стал едва не первым автомобилистом в нашей стране и в качестве министра путей сообщения многое сделал и для развития этого вида транспорта. Краткий перечень его автопутешествий вызывает уважение и сегодня, а ведь надо помнить, что в начале 1900-х автомобили и дороги были совсем не те, что ныне. К тому же и самому Хилкову было уже под 70 лет. Чтобы понять, как он выглядел в те годы, достаточно взглянуть на известную картину И. Е. Репина «Заседание Государственного Совета», где Хилков в числе прочих министров изображен на министерской скамье. Среди этюдов к картине есть и отдельный портрет Хилкова.

В Сапёрном переулке в доме № 10 жил барон Энгельгарт, у коего в «казачках» состоял крепостной — будущий украинский поэт Тарас Шевченко, о чем гласит мемориальная доска. Отсюда бегал он в Летний сад рисовать статуи, где и был замечен великим актером, знаменитым комиком Щепкиным, представлен Брюллову; тот написал портрет Щепкина и на вырученные от продажи деньги Тараса выкупили из неволи.

Тарас Григорьевич тоже много чего написал. В частности, есть у него такие строки: «Вы, дивчаточки, гуляйте, но не з москалями! Москали бо дюже злые — змеються над вами!» За точность воспроизведения цитаты не ручаюсь, но смысл сохранен.

В Сапёрном переулке жили критик В. В. Стасов (в доме № 16, с 1895 по 1896 г.), критик А. Л. Волынский (в доме № 9/1, с 1909 по 1911 г.), режиссер Н. П. Акимов (в доме № 14, с 1927 по 1929 г.). Сапёрный переулок связан с именем Марины Ивановны Цветаевой, что для Петербурга — большая редкость. Она бывала здесь по крайней мере по трем адресам в домах № 10 и 21, а в доме № 13 в Сапёрном переулке жила Анна Яковлевна Трупчинская (урожд. Эфрон). Как не трудно догадаться, это старшая сестра Сергея Яковлевича Эфрона, мужа Марины Цветаевой. Вероятно, Цветаева, будучи в Петербурге, в Сапёрном переулке, не могла хотя бы на минутку не зайти и в дом № 13. Конечно, бывал здесь и Сергей Эфрон. А вместе с ним и его хороший знакомый Осип Мандельштам.

Разумеется, я не о той, что традиционно украшает стены неотапливаемых парадных, фасады «блочников», лестницы и заборы, про которые пел когда-то Высоцкий: «В общественном парижском туалете есть надписи на русском языке». Поступь времени отразилась только в том, что нынче наш продвинутый соотечественник вершит свои непечатные граффити и на английском, но это, в большинстве случаев, не меняет содержания билингвы, увековеченной с помощью баллончика с краской. Надо понимать, технические средства изменились, а уровень культурных запросов и воплощений остался на уровне лагерного «толчка». Я — о литературе действительной, запечатленной в барельефах и маскаронах.

Собственно, европейский маскарон и барельеф пришли в Россию в петровский век одновременно. Барельеф — на ворота Петропавловки и стены Летнего дворца, а маскарон в форме головок ангелочков — в московские храмы и Петропавловский собор. Расцвет классического маскарона начался с камеронова Царскосельского пандуса, а барельеф, не переживая резких подъемов и периодов забвения, развивался параллельно с маскароном, отражая все стилевые изменения, происходящие в архитектуре.

^{Дафна и Аполлон. Летний дворец Петра I}

^{Марс и Венера. Летний дворец Петра I}

Наивный, трогательный и смешной барельеф петровского барокко — багровокрасные с цыплячьими ручками и ножками богини, невероятные левиафаны и дельфины и прочие аллегории мастера Шлютера были прежде всего литературной новинкой, вернее, иллюстрацией к той не особенно известной в России западноевропейской и античной культуре, понятой на средневековый манер.

Вот Аполлон догоняет Дафну, а она превращается в лавр (почему-то на фоне моря и парусной лодки?). Вот Марс с рукою такой длинной, что, пожалуй, не сгибаясь может почесать свою пятку, покидает ложе Венеры. Эти иллюстрации к античным мифам — новинки для русского человека и по содержанию, и по форме!

Стремительное увеличение объема знаний, прежде всего гуманитарных, скоро сделали загадочное, однако близкое традиционному лубку и сказке, содержание первых барельефов привычным и понятным русскому читателю и зрителю. Знакомство с подлинным наследием античности и европейской архитектурой, открытие Российской Академии художеств, где все преподавание строилось по европейскому образцу, которое, в свою очередь, сводилось к изучению античного наследия и наследия Ренессанса, поставило русских художников вровень с европейскими. И если поначалу создателями действительных шедевров, которым мы пока и цены-то не знаем, были приглашенные мастера, то очень скоро изготовление барельефов на фасадах зданий стало уделом отечественных художников и ремесленников. Барельефы петровского барокко, где исполнение намного отставало от литературного содержания, сменились идеальными и по содержанию, и по форме барельефами павловских времен.

По ним, словно перелистывая листы каменной книги, можно изучать мифологию. С книгой, пожалуй, самое правильное сравнение. Барельеф всегда иллюстративен, и прочитать его может только тот, кто знает литературный источник. А грамотных людей в России стало много. Но если книгочейство требовало образования, наличия некоторого достатка, обеспечивающего досуг для этого времяпровождения, то барельефы, маскароны и прочая декоративная скульптура постоянно и бесплатно находились перед глазами петербуржцев всех сословий. И, скажем, сидящий на барской шубе лакей, пока барин взирал на сцену, сидя в партере театра, мог объяснять стоящим у подъезда извозчикам содержание декоративной скульптуры, рассказывая истории Мельпомены и Терпсихоры, Аида и Коры. Городская декоративная скульптура общедоступна! Пока ее еще много! Мы к ней попривыкли, но, как говорится, «что имеем — не храним, потерявши — плачем…». Как бы не потерять окончательно!