У нас был самый удивительный в мире дом. Ферма, хлев, пастбища и хозяйственные постройки располагались в конце такой древней тропы, что я находила вдоль нее наконечники стрел, появившиеся раньше, чем на эти земли пришли индейцы-чероки. Когда-то очень давно медведи зимовали неподалеку от фермы в пещерах у ручья, пока их не прогнали белые пришельцы. Я могла заглянуть под каменный выступ и, присев на корточки, представить бурую шубу и острые когти того, кто повелевает всеми дикими душами.

И моей в том числе. Дух медведя заворожил меня и предопределил мой жизненный путь.

Когда я была ребенком, в Тайбервилле не существовало детского сада, дошкольного учреждения или центра, где родители могли бы оставить ребенка днем. Не было также и детских площадок с ярким пластиковым оборудованием с закругленными безопасными краями. Отец один раз в неделю привозил меня на детскую площадку перед птицефабрикой Тайбера. Там я весело играла с тремя десятками ровесников, ежеминутно рискуя жизнью на металлических качелях и горках с массой острых углов.

Это еженедельное событие, носившее название “Время для игр маленьких жителей”, задумано, спонсировано и воплощено в жизнь руководством птицефабрики, поставлявшим, помимо сладостей и пунша, идеи. Предполагалось, что “Время для игр” позволит обитателям самых дальних ферм влиться в цивилизованный мир города, а их детям промоют мозги, и они станут твердо верить в том, что Тайберы добрые и прогрессивно мыслящие работодатели.

Я полагаю, что именно Джон Тайбер настоял на том, чтобы его пятилетняя дочка Джанин посещала это мероприятие. Вероятно, ему хотелось, чтобы все поверили, что Тайберы, несмотря на их всеобъемлющий контроль над городом, были самыми обычными людьми. Но Джанин уже понимала, какое место она занимала в этом мире. Она считала себя принцессой птицефабрики. А мы оставались всего лишь голодранцами.

Джанин одевали в красивые комбинезоны и костюмчики, белокурые волосы собирали в аккуратный конский хвост. Она начинала визжать, если хотя бы одна пылинка садилась на ее носочки с оборочками. Дочка мистера Джона получала все, что ей хотелось, – печенье, качели без очереди, чужую игрушку.

– Мое, – заявляла она и отталкивала любого прочь со своего пути.

Я старалась ее не замечать, несчастную, проклятую богом грешницу. Считала себя лучше ее, потому что была послушной девочкой. Когда леди протягивали пакетики с мармеладными горошинами, моим любимым лакомством, я отдавала свою долю. Ведь я дала клятву бедности и самопожертвования, но в то же время надеялась, что господь, под впечатлением от моего благородного поступка, пошлет мне еще мармелада. Но этого никогда не случалось.

Первое время казалось, что Джанин почувствовала: меня лучше оставить в покое. Я росла высокой и крепкой. Мои мускулы окрепли, потому что я много помогала маме и папе в курятниках. Но Джанин была маленькой, быстрой и хитрой, так что однажды ей удалось выхватить у меня из рук то, что никому не дозволялось трогать. Это была “Ночь перед Рождеством”. Маленькую книгу в твердом переплете с классической поэмой мне подарил отец на Рождество. Я уже выучила стихи наизусть. После Рождества прошло уже полгода, но я всюду носила книгу с собой.

– Моя, – прошипела Джанин, схватила мою книгу и побежала прочь.

Я преследовала ее до двери здания, за которой она скрылась. Ее мать, элегантная уроженка Атланты Одри Тайбер, не дала мне войти внутрь.

– Нет-нет, – заворковала миссис Тайбер, помахивая рукой с бриллиантовым кольцом, в которой она держала длинную сигарету. – Оставайся во дворе. Ты слишком грязная, чтобы войти внутрь.

– Джанин взяла мою книжку, мэм, – сказала я.

– Уверена, что она ее вернет.

И дверь захлопнулась у меня перед носом.

Я молча ждала у качелей. Вокруг меня шумно играли ни о чем не подозревающие дети. Им и в голову не приходило, что они будущие наемные работники для птицефабрики Тайбера или фермеры, кому предстоит трудиться на него по контракту. Такое же будущее ожидало и меня. Во всяком случае, с точки зрения Тайберов. От тревоги и ярости у меня заныл живот. Моя книга. Моя любимая книга. Книги – это святое. Папа всегда так говорил. Наконец Джанин вышла на улицу. Книжки у нее не было.

– Где моя книжка? – негромко спросила я.

– Она моя, – ответила Джанин и упорхнула прочь.

Ослепленная яростью, я отвела тяжелые металлические качели как можно дальше назад и отпустила их. Они ударили Джанин по затылку. Она упала и потеряла сознание. Я подбежала к ней и в ужасе уставилась на нее. Несколько секунд она не двигалась. На белокурых волосах под конским хвостом показалась кровь.

Джанин получила сотрясения мозга и рану, на которую наложили десять швов. Миссис Тайбер навсегда отлучила меня от детской площадки. В тот день на меня обрушились истерические крики и обвинения, а я заработала репутацию упрямого, безжалостного, не останавливающегося ни перед чем борца за литературную справедливость. На самом деле я так испугалась, что едва могла говорить.

Но хуже всего стало то, что миссис Тайбер унизила моего отца, когда он пришел забирать меня.

– Том Пауэлл, – громко обратилась она к нему, – если ты понимаешь, кто дает тебе возможность зарабатывать на хлеб с маслом, то научишь своего ребенка вести себя как полагается. Хорошие манеры и доброе сердце – это та малость, что мой муж вправе требовать от своих работников.

– Мэм, я сожалею о том, какими методами воспользовалась дочка, – ответил отец самым бархатным голосом.

– Это оправдание, а не извинение!

– Мне больше нечего вам предложить, мэм.

– Я сделаю так, что ты лишишься своего контракта, Том Пауэлл. Посмотрим, каково тебе придется, когда тебе нечем станет платить по счетам, а шериф отберет у тебя ферму!

– Не стоит со мной так разговаривать, миссис Тайбер, – спокойно ответил отец, но я запомнила беспокойство, затаившееся в его глазах, и то, как он держал свою старую соломенную шляпу. Как будто он стоял перед судьей. И в эту секунду я поняла, что никогда в жизни не совершу больше ничего, что оставило бы отца на милость Тайберов.

По дороге домой я расплакалась.

– Не плачь, не надо. Ты не сделала ничего слишком плохого, – мягко успокоил меня отец. Он ничего не понял. – Давай заедем в кампус и посмотрим на Медведицу.

В трудные времена скульптура поднимала ему настроение. В этот день на морде Железной Медведицы красовалось свежее пятно красной краски, а сзади кто-то привесил дохлую мышь. Папа отбросил мышь в сторону, и мы уселись на лужайке возле железной лапы.

– Как ты думаешь, Медведице стыдно за то, что она так выглядит?

– Не знаю. – Я с сомнением покачала головой.

– Она знает, из чего сделана. Никто не может этого изменить. – Вероятно, отец подозревал, что я видела его унижение. Он достал сигарету из мягкого кожаного кисета, который он всегда носил в нагрудном кармане рубашки, и закурил. – А внутри все в порядке.

Я подняла глаза на неуклюжее создание, стараясь представить себе, как скульптура оживает и косолапо идет по улицам к просторному дому Тайберов с белыми колоннами, где жила Джанин. Я представила себе, как Медведица мгновенно съедает ее. Понаслаждавшись короткое мгновение этой греховной фантазией, я взяла отца за руку.

– Я попаду в ад, – констатировала я.

Он улыбнулся.

– Нет, не попадешь. Медведица говорит, что ты поступила правильно.

– Ты и в самом деле думаешь, что она может говорить?

– Конечно, может. Она считает, что есть сила в молчании и сила в неподвижности. Медведица разговаривает с нами не так, как ты думаешь. Она подсказывает нам то, во что нам трудно поверить. Медведица не станет мириться с невежеством.

Слезы снова покатились из моих глаз. Я отвернулась от папы и про себя задала Медведице вопрос: “Подскажи, что мне надо сделать, чтобы люди нами гордились?” Ответа не последовало, или я его не расслышала.

Позже папа спросил мистера Джона о моей книге, и оказалось, что миссис Тайбер выбросила ее. Мистер Джон не предложил купить мне такую же, потому что жена накричала на него, обвинила в том, что он заставляет дочь играть с белыми голодранцами. А после того как мистер Джон отказался разорвать контракт с моим отцом на поставку бройлеров, она хлопнула дверью и уехала к матери в Атланту.