— Как насчет доставки товаров? Она бесплатная?

Голос сообщил:

— Доставка товаров, полученных по исполненным желаниям, бесплатна в пределах пространственных секторов с первого по третий и временных зон с сорок второй по шестьдесят пятую включительно.

— Великолепно! — вскричал Хейери Первый. — Адрес: дом 217, Западная Тридцать пятая улица, город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, почтовый индекс 10011. Подвальный этаж. — Затем, уголком глаза взглянув на опечаленного Махаса, он торопливо добавил:

— Доставьте также на дом весь этот хлам, — и широким жестом обвел горы хлеба и металла.

На панели замигали непонятные иероглифы; из динамика понеслось что-то невнятное. Поднялся слепящий смерч, в котором закружились батоны хлеба и серебра. Внезапно в открытое окно ворвался ураганный ветер: это воздух с улицы стремился заполнить образовавшийся вакуум. Махаса и Хейери швырнуло о пол. Вновь их ослепил удивительный луч. Ультразвук перешел в слышимый звук и загремел. Оглушенные и ослепшие, с нервами, напряженными до предела, два человека пытались сохранить ясность мысли. Лишь тонкие нити удерживали их на грани обморока. А потом нити оборвались…

…Через некоторое время на выставке снова воцарились темнота и безмолвие. Сквозь окна с улицы не проникало ни единого луча света, на панели агрегата, созданного Хейери Первым, не горели красные, зеленые, янтарные контрольные лампочки. Лишь слабый грохот уличного движения на Сорок второй улице нарушал гробовую тишину.

Махас первым пришел в себя. Он встал, потянулся, зажег спичку и огляделся. Зал был пуст, если не считать детища Хейери и маленькой горки обгоревших спичек возле включенного штепсельного разъема. Он наклонился над Хейери и принялся его тормошить.

— Хейери, Хейери! Вставай! Да очнись же наконец!

Тот с трудом поднялся и сел. Зажав голову руками, он простонал:

— Что случилось?

Его компаньон затряс головой.

— Не знаю. Надо полагать, мы дали маху. Придется все-таки поговорить с Эрни насчет того, что он нам подсунул в тех мешках. Уф, ну и страшилище тут стояло!

Хейери, не соглашаясь, замотал головой,

— Нет, Махас, ты не прав. Машина была красивая. Я прямо обалдел. Но мне припоминается, что я говорил насчет своих желаний.

— Да, да и я тоже. — Тут Махас споткнулся о спаренный штепсельный разъем. — Дело не только в том, что мы обалдели. На всей Сорок второй улице нет света. Пока полицейские не установили, кто это сделал, нам надо отключить эту штуку.

Хейери Первый кивнул головой и полез за отверткой в карман.

— Надо вначале отключить это, прежде чем они починят свет на улице.

Он отправился в подвал. Махас потащился вслед за ним. Совместными усилиями они отключили трансформатор, свернули черный кабель в небольшой моток и покинули выставку тем же путем, каким пришли.

Вдоль всей Сорок второй улицы возле смотровых колодцев копошились линейные монтеры, автомашины сердито урчали, огибая выставленные у открытых люков красные фонари. Усталые и измученные, два человека пешком прошли шестнадцать кварталов и добрались до мастерской. Перед дверью (которая несколько выперла наружу, хотя они этого не заметили) Махас остановился, пошарил по карманам и выругался с досады:

— Вот, черт возьми, Хейери! У тебя ключ с собой? Я, должно быть, где-то потерял свой…

Однажды жарким летним вечером Клаузнер прошел через ворота, обогнул дом и очутился в саду. Добравшись до маленького деревянного сарайчика, он отпер дверь и закрыл ее за собой.

Стены внутри были некрашеные. Слева стоял длинный деревянный верстак, а на нем среди груды проводов и батарей, среди острых инструментов чернел ящик длиною фута в три, похожий на детский гробик.

Клаузнер подошел к ящику. Крышка у него была поднята; Клаузнер наклонился и начал копаться в бесконечных цветных проводах и серебряных трубках. Он схватил лежавший рядом листок бумаги, долго рассматривал, положил обратно, заглянул в ящик и снова стал перебирать провода, осторожно подергивая их, чтобы проверить соединений, переводя взгляд с листка на ящик и обратно, проверяя каждый провод. За этим занятием он провел почти час.

Потом он взялся за переднюю стенку ящика, где было три шкалы, и начал настройку. Следя за механизмом внутри, в то же время он тихонько говорил сам с собой, кивал головой, иногда улыбаясь, между тем как его пальцы продолжали быстро и ловко двигаться.

— Да… да… Теперь вот это… — говорил он, скривив рот. — Так, так… Но так ли? Да, а где моя схема?.. Ах, вот… Конечно… да, да… Все правильно… А теперь… Хорошо… Да… Да, да, да…

Он весь ушел в работу, движения у него были быстрыми, чувствовалось, что он сознает важность своего дела и едва сдерживает возбуждение.

Вдруг он услышал, что по гравию кто-то идет, выпрямился и быстро повернулся. Дверь открылась, вошел человек. Это был Скотт. Всего лишь доктор Скотт.

— Ну и ну, — произнес доктор. — Так вот куда вы прячетесь по вечерам!

— Привет, Скотт, — сказал Клаузнер.

— Я проходил мимо и решил — зайду-ка узнаю, как вы себя чувствуете. В доме никого не было, и я прошел сюда. Как сегодня ваше горло?

— Все в порядке. Прекрасно.

— Ну, раз уж я здесь, я мог бы и сам взглянуть.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я здоров. Совершенно здоров.

Доктор ощутил некоторую напряженность. Он взглянул на черный ящик на верстаке, потом на Клаузнера.

— Вы так и не сняли шляпу, — заметил он.

— Да неужели? — Клаузнер поднял руку, стянул шляпу и положил ее на верстак.

Доктор подошел поближе и наклонился, чтобы заглянуть в ящик.

— Что это? — спросил он. — Вы монтируете приемник?

— Нет, так кое-что мастерю.

— Что-то довольно сложное.

— Да.

Клаузнер, казалось, был возбужден и озабочен.

— Но что же это такое? — снова спросил доктор.

— Да есть тут одна идея.

— Но все же?

— Кое-что, воспроизводящее звук, и только.

— Бог с вами, дружище! Да каких только звуков за целый день работы вы не наслушаетесь?!

— Я люблю звуки.

— Похоже на то, — доктор направился было к двери, но обернулся и произнес: — Ну, не буду больше вам мешать. Рад слышать, что у вас все в порядке.

Но он продолжал стоять и глядеть на ящик, очень заинтересованный тем, что мог придумать его чудак-пациент.

— А в самом деле, для чего эта машина? — спросил он. — Вы пробудили во мне любопытство.

Клаузнер посмотрел на ящик, потом на доктора. Наступило недолгое молчание. Доктор стоял у двери и, улыбаясь, ждал.

— Хорошо, я скажу, если уж вам так интересно.

Снова наступило молчание, и доктор понял, что Клаузнер не знает с чего начать. Он переминался с ноги на ногу, трогал себя за ухо, смотрел вниз и наконец медленно заговорил:

— Дело в том… принцип тут очень простой. Человеческое ухо… Вы ведь знаете, что оно не слышит всего; есть звуки, высокие или низкие, которые наше ухо не в состоянии уловить.

— Да, — произнес доктор. — Это так.

— Ну, вот, короче говоря, мы не можем услышать высокого звука с частотой свыше 15 тысяч колебаний в секунду. У собак слух гораздо тоньше, чем у нас. Вы знаете, наверно, что можно купить свисток, издающий такие высокие звуки, какие вы сами не услышите. А собака тотчас же услышит.

— Да, я когда-то видел такой свисток, — подтвердил доктор.

— Конечно, есть звуки и еще более высокие, выше, чем у этого свистка! На самом деле это вибрации, но я привык называть их звуками. Разумеется, вы тоже не можете их услышать. Есть и еще более высокие, еще и еще — бесконечная последовательность звуков… Миллион колебаний в секунду… и так далее, насколько хватит чисел. Это значит — бесконечность… вечность… за пределы звезд…

С каждой минутой Клаузнер все больше оживлялся. Он был тщедушным, нервным, его руки находились в непрестанном движении, большая голова склонялась к левому плечу, словно у него не хватало сил держать ее прямо. Лицо его было безбородое, бледное, почти белое, он носил очки в железной оправе. Выцветшие серые глаза смотрели озадачивающе, отрешенно. Это был слабый, жалкий человечек, блеклая человеческая моль. И вдруг она забила крылышками и ожила. Доктор, глядя в это странное бледное лицо, в выцветшие серые глаза, почувствовал в этом чудаке что-то неизмеримо чуждое, словно дух его витал где-то очень далеко от тела.