«Ты виновен», – сказал голос. Голос ниоткуда, голос без звука.

Акрион замотал головой. Что произошло? Как вышло, что ещё вчера он играл царя Эдипа в Дионисовом театре, а нынче проткнул кого-то копьём? Как вышло, что он так поддался злобе, поддался гневу?

Поддался гневу.

«Проклятие Пелонидов – страстный гнев».

Акрион остановился. Перед ним возвышалась городская стена, жёлтая, пыльная, сложенная из грубых камней. Он всё-таки не заблудился. Оставалось пойти вдоль стены, никуда не сворачивая, и рано или поздно найдёшь постоялый двор.

Внутри Акриона тоже была стена. Куда крепче и выше. И он так же ходил вдоль неё, ходил больше дюжины лет, никуда не сворачивая.

В небе над крышами виднелись нежные лучи восхода – простёртая ладонь Эос, ветреной богини, что проводит каждую новую ночь с новым смертным любовником. Рождался день: здесь, в Эфесе; далеко на западе, в великих Афинах; на высоком Олимпе, откуда Аполлон следил за своим героем. В этот миг на восход глядели тысячи глаз. Глядела со страхом и надеждой Эвника. Глядела её мачеха Семела, лелея известные ей одной замыслы. Глядела заплаканными после бессонной ночи глазами Федра, и глядел измученный тревогой Киликий. Солнце поднималось для всех, кто мог его видеть.

Не видели восхода только мёртвые. Ликандр, которому Акрион пронзил сердце, и безвестный стражник, которому он разрубил горло.

И Фимения, оставшаяся в подземелье, умершая для всего мира раньше собственной смерти.

Акрион сделал шаг, другой. Солнце выглянуло из-за плоской крыши, лучи коснулись лица. Он опустил голову и увидел, что руки покрыты чужой кровью. Опять.

«Ты виновен», – повторил голос.

В этот миг стена, вдоль которой Акрион шёл много лет, рухнула.

«Дай мне сил, милостивый Феб, – подумал он, опускаясь на колени среди пустой улицы. – Аполлон, дай мне сил!»

Он всё вспомнил.

Эфес. Седьмой день месяца таргелиона, девять часов после восхода. День, который для кое-кого станет последним.

Осторожно ступая, девушка несла на голове поднос с горячим козьим окороком. В ладони у неё были зажаты ручки кувшинов: вино и вода. Первым делом она поставила на стол кувшины, затем, ловко балансируя подносом, сгрузила с него блюдо и невесть откуда достала чаши – к поясу, что ли, были приторочены? На блюде, кроме самого окорока, красовались щедро нарезанные краюхи хлеба и какие-то овощи, не то репки, не то крошечные тыквы. Мясо пахло так, что, кажется, можно было насытиться одним запахом.

Девушка ослепительно улыбнулась. Смуглая кожа, бархатные ресницы, ровные-ровные зубки.

– Сав силавад, – пропела она Кадмилу.

– Силавад виши, – откликнулся тот, подмигнув. «Как не пожелать самого лучшего такой милашке? – подумал он. – Береги себя, девочка, не попадайся на глаза богам и не ввязывайся в безнадёжные авантюры. Просто оставайся в этом кабаке, прислуживай странникам – проживёшь счастливую, и, возможно, по меркам людей, долгую жизнь».

Он проводил благодарным взглядом подавальщицу. Оторвал от мяса корочку – дымящуюся, розовую с исподу. Закинул в рот. Козлятина была жирная, нежная и густо перчёная. Кадмил спешно налил в чашу вина, добавил воды и сделал большой глоток. Стало совсем хорошо.

Мясо, вино и хлеб – что ещё надо для счастья? Ах да, неплохо, если жизнь не зависит от того, насколько чисто говоришь на чужом языке. Ещё было бы здорово не отчитываться за любой шаг тому, кого зовёшь «мой бог», не играть с людскими судьбами и ложиться спать каждый вечер. Да, пожалуй, порой мы хотим слишком многого.

Накануне Кадмил с Акрионом сняли комнату на втором этаже постоялого двора «У Торреба», что рядом с Медными воротами. Сейчас же сидели в кабаке, на первом этаже. Прочие столы пустовали: странники в эту пору редко навещали Эфес. Другое дело – осенняя пора, время охоты и сбора урожая, когда лидийцы сходились в город, чтобы поклониться Артемиде.

Акрион хмуро глядел на пустую чашу. Руки его свисали между колен.

– Ешь давай, – сказал Кадмил, макая хлеб в подливу. – Неудобно, конечно, жрать сидя, но ничего не поделаешь. Здесь так принято, придётся потерпеть.

Тот вяло качнул головой:

– Не хочу.

Говорили негромко, чтобы не привлекать внимания эллинской речью.

– Хочешь-хочешь, – подбодрил Кадмил. – Надо набираться сил для подвигов. Ты герой Аполлона или кто?

Акрион нехотя протянул руку, взял маленькую тыкву и откусил кусок. Пожевав, сплюнул под лавку.

– Говно какое-то, – буркнул он.

– Вина глотни хотя бы.

Акрион смешал и выпил. Через минуту взгляд его чуть прояснился.

– Какой я герой? – сказал он с горечью. – Родную сестру не сумел уговорить. Всего-то надо было забрать её в Элладу. И того не смог.

Кадмил пожал плечами, обсасывая косточку:

– Я её, знаешь, не могу винить. Девчонка пережила страшное потрясение. Шутка ли – чуть не сжёг живьём собственный отец! Храм – единственное место, где она чувствует себя в безопасности.

– Всё-таки надо было идти тебе, о Долий, – с трудом произнёс Акрион. – Уж ты бы справился. Убедил её…

– Ну конечно, справился бы, – мирно согласился Кадмил, подливая себе вина. – А потом бы все вернулись в Афины. И там я – оп! – возвожу тебя на трон, караю Семелу, выступаю перед ареопагом и объявляю народу, что ты – законный царь, наследник Ликандра Пелонида. Может, мне и править за тебя после этого? А, герой?

Акрион потупился.

– Не взыщи, вестник, – сказал он хмуро. – Понимаю, что должен сам вершить свою судьбу. Просто… Просто не знаю, как быть дальше.

«Всё может решиться в любой миг, – подумал Кадмил. – Надо быть готовым. Не расслабляться».

– Я тебе скажу, как быть дальше, – сказал он. – Плывёшь обратно в Элладу. Заручаешься поддержкой Эвники. С её помощью созываешь народ на агору, выступаешь и говоришь всем о том, что Семела – подлая колдунья, которая погубила мужа и отреклась от сына. Мало того: пошла против божественной воли. Извратила обряды, творила непотребства, придумала новые, грязные и отвратительные ритуалы. Ну, и всё такое прочее, как я тебе рассказывал. Афиняне обязательно тебя поддержат.

– Алитея, – помрачнел Акрион. – Ну и мерзость… Никогда бы не подумал, что можно так оскорбить богов. Неужто мать приносила в жертву младенцев?

– И других подбивала, – серьёзно сказал Кадмил. – Дай ей волю – вы бы все через пару лет жертвовали Фебу детишек. Не хотел тебе сразу говорить, чтобы не расстраивать, но, раз уж дело зашло так далеко…

– Я должен знать правду, – с жаром сказал Акрион. – Не щади меня, Агорей.

– Для друзей – просто Кадмил.

– Кадмил, – поправился Акрион. – Что ещё мне стоит знать? Говори без утайки, всё стерплю.

«Смерть и кровь, – обречённо подумал Кадмил. – Насколько легче было бы действовать открыто. Не водить за нос этого бедного простофилю… Чтоб Локсию пусто было с его вечными тайнами».

– Лучше ты расскажи о том, что вспомнил, – возразил он. – И поешь уже, наконец.

Акрион покорно взял кусок мяса, с отсутствующим видом прожевал, запил из чаши.

– Страстный гнев, – сказал он. – Наше проклятие. В тот день... С утра всё шло не так. Отец велел выпороть троих рабов за то, что плохо убрали в башне. Ну, в той, где он спать любил. Много кричал на нас, дал пощёчину Эвнике, облил из ночного горшка мать. Не помню, отчего. Зато теперь вспоминаю, что он часто себя так вёл.

– Без причины?

Акрион развёл руками:

– Трудно сказать. Я глядел на него глазами ребёнка. Дети редко могут здраво судить о поступках родителей. Вот и в то утро я не стал задумываться насчёт его гнева. Пошёл в сад, стал играть с ножиком. Бросал в дерево. Тот никак не втыкался, всё отлетал в сторону. А я хотел научиться метать нож, как Горгий.

Он вздохнул. Хотел налить ещё вина, но кувшин был пуст. Акрион принялся крутить посудину в пальцах. Кадмил махнул подавальщице, та кивнула и пошла на кухню.