Но то была Мелита. Мягкая ладонь легла ему на плечо, волосы защекотали шею.

– Поел уж? – спросила она. – А я посмотреть хотела. Люблю смотреть, как ты ешь.

– Ещё налюбуешься, – сказал он, ухмыльнувшись, и с трудом повернулся, чтобы встретить её губы поцелуем. Мелита обошла изголовье, устроилась рядом на ложе, уютно подобрала ноги.

– Как ты?

– В полном порядке, – ответил он бодро. – Точно в Аргосе говорят: «шёл за шерстью, а вернулся стриженым», ха-ха-ха!

– Не стриженым вернулся, а обезглавленным, – вздохнула она. – Ох, не представляешь, как я наплакалась. Каждый день у биокамеры сидела. А ты лежал под водой, как мёртвый, и никаких улучшений. Трубки из раны во все стороны торчали. Наверное, Локсий ни над кем так не старался.

– Ещё как он постарался, – проворчал Кадмил, тут же растеряв показную бодрость. – Обратно меня в человека превратил, ты ведь знаешь?

– На время же, – умоляюще возразила Мелита. – Не навсегда!

– Неизвестно, – покачал он головой. – Может, на очень долгое время. Считай, что почти навсегда.

– Да и плевать, – Мелита прижалась к нему, погладила по мокрым волосам. – Мне даже легче будет знать, что ты рядом. Нигде не летаешь, не лезешь под стрелы, сидишь здесь спокойно. У меня под бочком…

Кадмил закрыл глаза. О придуманные боги эллинов, как же она его любит! Наверняка понимает, что теперь рухнули все надежды, что ему почти наверняка не суждено вновь стать Гермесом. И уж точно ничего не светит ей самой. Но всё равно надеется на счастье, пусть обычное, маленькое. Длиной в короткий человеческий век. Да и сейчас уже счастлива: был бы рядом Кадмил, и ворочался бы в животе ребёнок. Кстати, когда им там, детям, положено начинать двигаться? Наверное, позже. Вообще, неизвестно, что там растёт, и как будет ворочаться…

Мелита придвинулась к нему, неторопливо и сладко поцеловала в губы. Легонько огладила кончиками пальцев лицо. В несколько маленьких поцелуев спустилась вниз по шее и осторожно коснулась губами шрама. Кадмил издал тихий протяжный вздох. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы она продолжала. Но вышло бы нечестно: то, что предстояло сказать, нужно было сказать сейчас. Он сосчитал до двух дюжин и, набрав побольше воздуха, произнёс:

– Любовь моя, мне нужен доступ к хранилищу.

Мелита замерла. Медленно отстранилась и села, опираясь на руку, так что выглянуло из-под складок гиматия голое плечо.

– Зачем это? – спросила она.

Кадмил тоже уселся на ложе, неловко задев ногой столик, отчего жалобно звякнула посуда.

– Локсий и Орсилора думают, что алитею разработали боги, – объяснил он. – Такорда, или Ведлет, или кто-то ещё. По всей вероятности, тот, кто правит наиболее отдалёнными странами. Потому что практики очень опасны и могут привести к энергетическому коллапсу.

– И что? Пусть думают, тебе-то какое дело?

Цвет глаз Мелиты менялся от случая к случаю. При ярком солнце он был светлым, как ореховая скорлупа. Ранним утром, когда только-только проснулась – зеленовато-коричневым, как морские водоросли. Если злилась, огорчалась или боялась – тёмным, словно старое вино, выдержанное в пифосе с просмоленной пробкой.

Сейчас её глаза были черней обугленного дерева.

– Локсий ошибается, – сказал Кадмил убеждённо. – Я уверен, что мы имеем дело с сопротивлением людей. С организованной, серьёзной силой. И необходимо спуститься с Парниса, чтобы это доказать. Провести расследование. Выяснить… – он запнулся, словно хотел выговорить что-то непристойное, – выяснить правду.

Мелита опустила глаза и уставилась на блюдо с объедками.

– Вот как, – проронила она.

Кадмил машинально взглянул на блюдо и перевёл взгляд обратно на её лицо, которое словно бы опустело, лишилось эмоций. Мелита молчала, не двигаясь. Только мелко подрагивали кончики волос, завитые смоляными пружинками.

– Сегодня первую ночь спала спокойно, – сказала она тихим, невыразительным голосом. – Первую ночь за два месяца. Думала: вот ожил, выздоравливает. Думала: наконец-то ему ничего не грозит. Наконец-то побудет со мной. А тебе, значит, в хранилище нужно? Больше ничего не нужно тебе?

Кадмил вздохнул и осторожно потёр шрам. Шею снова заломило.

– Я бы хотел обратно свои силы, – признался он. – И ещё – чтобы ты стала, как я. В принципе, этого хватит.

Мелита сморгнула, откинула с лица волосы. Знакомым, почти детским жестом, от которого сердце Кадмила сжалось. Вот такую же растерянную, едва не плачущую девчонку он когда-то забрал из храма дельфийского оракула. Тогда она обрела новый дом, новые знания, новых друзей. А потом обрела любовь, которая стала, кажется, важнее всего прочего – и знаний, и друзей, и дома.

И теперь боится эту любовь потерять навсегда.

– Один раз уже тебя оплакала, – сказала Мелита ломким голосом, будто бы услышала его мысли. – Второй раз не выдержу. Понимаешь?

Он покорно кивнул.

– У тебя же отобрали способности. Погибнешь ведь... – растянула дрожащие губы, помотала головой. – Нет, не отпущу. Не могу.

Кадмил взял её за руку, сжал пальцы – холодные, точно она купалась в ручье:

– А я не могу так жить.

Он слегка испугался, услышав собственные слова, потому что не хотел говорить ничего такого. Даже думать не хотел. Но вот – поди ж ты – сказал.

– Это... – он сглотнул. – Это всё равно, что стать калекой. Прости, тебе такое слышать ужасно… И унизительно, наверное. Но я не в силах быть человеком. Теперь – не в силах.

Мелита отняла руку, сгорбилась, подперев кулаками подбородок. На скрещенных лодыжках играли солнечные зайчики, отражённые от оконных стёкол. Внизу, под полом, на третьем этаже звучали мерные глухие удары: в лаборатории шёл какой-то эксперимент. Хотелось что-нибудь сказать Мелите, утешить, успокоить. Но слова умирали, не родившись. Он сам был причиной её горя. Здесь не помогла бы и «золотая речь». Кадмил машинально считал доносившиеся из-под пола звуки, с каждым ударом чувствуя себя всё гаже. Он и забыл, каково это – чуять за собой вину. Будто побывал в нефтяной яме, пропитался едкими нечистотами, и самому себе противен от зловония, и никуда от него не деться.

Спустя сотню ударов наступила тишина: эксперимент, должно быть, кончился. Мелита тяжело, прерывисто вздохнула.

– Тебя ведь всё равно не остановить, – сказала она. – Да?

Кадмил пожал плечами:

– Если скажешь остаться – останусь.

«Вот ведь ляпнул, – подумал он тут же с отвращением. – Хуже не придумаешь. «О, взгляни, как я несчастен и виноват! Так и быть, поступлю по-твоему, чтобы ты тоже была несчастной и виноватой». Наверное, жизнь с Локсием сделала меня таким. Привык играть людьми. Всеми, постоянно, даже Мелитой. Смерть на меня, как же это бездарно».

Она искоса глянула на него. Усмехнулась и тут же всхлипнула.

– Чего ты? – удивился он. Мелита запрокинула лицо, помахала ладонью, чтобы высушить слёзы:

– Так смотришь, будто… Ах, не знаю. Как ребёнок, у которого отняли все игрушки.

Кадмил растерянно нахмурился. Мелита покачала головой:

– Да не терзайся. Я отлично понимаю, как тебе плохо.

– Правда? – недоверчиво спросил он.

– Правда.

– Ты самая моя любимая игрушка, – сказал Кадмил серьёзно.

– Ну, допустим... Ещё что-нибудь скажи.

– Самая умная, самая красивая игрушка. Ты же знаешь.

– Это уже говорил.

– Когда это… А, да, точно. Говорил. Ты… Ты самая дорогая моя игрушка. Дороже жизни, дороже всего.

Она вдруг протянула руку, схватила его ладонь и притянула к себе.

– Ого, – только и сказал Кадмил.

– А ты думал, – пробормотала Мелита. – Я два месяца терпела, и ещё неизвестно сколько терпеть придется, так хоть сейчас... Давай, ну!

Шуршали простыни, скрипело ложе. Где-то далеко снаружи протяжно кричала чайка. Солнце, вдоволь наглядевшись на любовников, скрылось за окном, и небо налилось послеполуденной нежной синевой. Время текло всё медленней и медленней, а потом застыло в одном-единственном прекрасном мгновении, ради которого стоило родиться на свет. И, если бы они могли, то сделали бы это мгновение бесконечным. К сожалению, такое невозможно, ибо, хоть Эрос и великодушен, но Кронос неумолим. Поэтому мгновение кончилось.