Я вспоминал книжные премудрости. Киан — действовал.

Шерстинки вокруг замершей на волчьем лбу ладони потекли в стороны, растворяясь в мареве теряющего форму пространства: мутно-серое мерцание окутало контуры тела, спелёнатого сетью, и полностью скрыло от неискушённых наблюдателей происходящее волшебство, значит, пора менять Уровни зрения и спускаться пониже, туда, где сплетаются Кружева.

Не изумрудные, как у Мостов, не синие, как у урождённых магами, не белоснежные с жёлтыми вкраплениями, как у обычных существ, не обременённых Силой. Нити оборотней всегда были и будут серебристо-стальными, гладкими и сверкающими, способными отразить... Любое желание их обладателя. Собственно, на этом и построена механика изменения: метаморф наделён могуществом сдвигать скользящие Узлы своего Кружева куда заблагорассудится. Конечно, он не в силах сотворить из двух заложенных природой обликов третий, но в отведённых границах обладает завидными возможностями. А потому многие оборотни похожи друг на друга: следуют традициям, подгоняя и подстраивая свой изначальный вид под бытующие среди племён представления о красоте. Обычно этим грешат женщины, но и мужчины не отстают. А что в итоге? Множество общих черт, по которым распознать оборотня легче лёгкого. Пришлось целым племенам удаляться в малообитаемые местности, вступать во Внешний Круг Стражи, чтобы не дать себя обнаружить. Но отказываться от некогда заведённых устоев никто не собирается: раз предки были чёрноволосы и желтоглазы, то потомки будут стараться сохранять тот же облик. Возможно, в чём-то они и правы, не мне судить. А если учесть, что стремящихся выделиться считают выскочками и всячески не одобряют, зачем нарочно идти против правил? Разумнее и безопаснее быть таким же, как все...

Вот, снова начинаю завидовать. Но никак не могу избавиться от сего вредного чувства, хоть вой и бейся головой о стену! Даже выбирая подчинение правилам, оборотни всё равно ВЫБИРАЮТ, а не принимают неизбежное. Они вольны отказаться — на свой страх и риск, но именно вольны. У меня выбора не было: с момента рождения я нахожусь по другую сторону непреодолимой стены. Кое-как удалось прорубить в ней окошки, но они — самое большее, чего можно ожидать. Дверь не появится никогда. И какой прок мне в моей крови, если самый глупый, бесталанный и неопытный метаморф не задумываясь творит со своей плотью чудеса, а я не могу ни обустроить поудобнее, ни сломать клетку, в которую заключён? Вот уж воистину дракон, как в народных преданиях: сижу в глубокой пещере на куче сокровищ. Приятно сознавать, чем обладаешь, но если нет возможности употребить себе на пользу или для удовлетворения каприза даже самую мелкую монетку, зачем нужны горы золота? Не-за-чем.

Кружево и его искажённое отражение в смежном Пласте пространства — зрелище невероятно прекрасное и удивительное. А когда серебристые нити и их тени начинают двигаться навстречу друг другу, соприкасаются, становятся единым целым, пересекают невидимую границу и вновь расстаются, меняясь местами, остаётся лишь восхищённо затаить дыхание. Впрочем, Киан не торопит изменение: именно минуты встречи двух Кружев и есть время, в течение которого возможно всё. Ну, почти всё.

Пласты прорастают друг в друга тысячами тончайших волосков, сливаются так плотно, что граница, прежде незыблемая и нерушимая, исчезает, превращаясь в Приграничье — пространство истинной свободы, не знающее ни одного закона, кроме исполнения воли. Воли своего создателя.

Плоть метаморфа, попавшая в Приграничье, податлива и одинакова в каждой своей горсти: лепи, как пожелаешь. Именно, «как», потому что каркас задан Кружевом, а вот сколько материи осядет на Нитях и скопится в Узлах, решать самому существу. Я чувствую присутствие Киана, а Нирмун наверняка видит внешние слои сознания направляющего там, где отчётливо прорисовывается маршрут движения и отмечаются значимые вешки. Можно было бы подглядеть, но предпочитаю наблюдать за результатом: так честнее.

Если плоть оборотня плавится, собираясь принять новую форму, то чуждая материя остаётся неизменной и в Приграничье: сеть выдавливается из клубящегося туманом метаморфа наружу. Медленно, осторожно, чтобы не терять ни капли изменяющегося тела... Конечно, массу можно восстановить, но только основательно подкрепившись и не раньше следующей пары Обращений: придётся сварить кисель, потом вылить в форму, дождаться застывания и всё повторить сначала.

Последние грузила падают на соломенную подстилку кладовой, и Киан убирает ладонь из мерцающего марева:

— Теперь сам.

Вновь поражаюсь теплу, пропитавшему два коротеньких слова. Сколько нежности и терпения... И такой замечательный наставник тратит своё время и силы на прислуживание кузену? Или я чего-то не понимаю?

— Киан — умелый направляющий. Один из лучших, — подтверждает Ксо у меня за спиной.

— Так почему он не занимается тем, что умеет, а...

— Потому что твёрдо убеждён: мне присмотра и заботы требуется больше, чем всему молодняку, вместе взятому, — улыбается «милорд Ректор». — Я же всё-таки родился во Вторую волну, можно сказать, совсем недавно.

— Во Вторую... Что это было за время?

— Время пришествия второго Разрушителя. — Кузен щурит глаза, не позволяя рассмотреть, какие тени в них мечутся. — Последнего до тебя.

Это было безумно давно. А может быть, только вчера... Для меня вернее такой ответ, ведь моя сущность всё та же, первая и единственная, возможно, чуть выцветшая и обветшавшая, но сохранившая свою самую главную черту. Хорошо, что память не спешит возвращаться, иначе я бы легко и быстро сошёл с ума: смотреть на вполне взрослого Ксаррона и помнить его ребёнком... Бр-р-р! Только не это! К тому же возникает вопрос...

— А что же тогда твой слуга думает обо мне?

Кузен растягивает губы в улыбке:

— Спроси. Или трусишь?

— Вовсе не трушу. Просто...

Киан поднимается на ноги и укоризненно замечает:

— Одному из Старейших простительно вести себя, как пожелает, но любому взрослому постыдно корчить из себя дитя ещё ребячливее, чем те, с которыми он беседует.

Старейший? Это он обо мне? Что за чушь?! Однако пояснения не следует: направляющий помогает своему новому подопечному встать и уводит, бережно кутая в плащ. Следом направляемся и мы с Ксо.

— Когда собираешься? — спрашивает кузен, останавливаясь в дверях отведённой для «милорда Ректора» комнаты.

— Сегодня уже не успею. Завтра, ближе к вечеру.

— Помочь чем-нибудь?

— Как обычно: снаряжение и звонкие монеты. Если не жалко.

— Для дела мне никогда и ничего не жалко, — устало произносит Ксо. — Помнишь своё обещание? Не тяни принца назад через силу. Сколько времени тебе понадобится, чтобы понять? День? Неделя?

— Думаю, хватит и минуты.

Кустистые брови взлетают вверх.

— Даже так?

— Я задам вопрос, на который есть только один правильный ответ, и посмотрю, что получится.

Кузен молчит, разминая пальцами складки подбородка, потом кивает:

— Действуй, как решил. Удачи желать не буду: в таких делах важнее упрямство, а его у тебя с избытком. Вечером обговорим все подробности, а пока дай мне придумать, как чинить уже наломанное!

Он захлопывает дверь, оставляя меня в коридоре, но не в одиночестве: на лестничную площадку с вопросом в глазах поднимается Лита. Ну да, всё верно, время к обеду, пора узнать, какие яства господа желают откушать. Впрочем, застолье подождёт. Столько, сколько понадобится.

— Иди-ка сюда, красавица, и поведай, какие травки и корешки помогают твоим волосам так роскошно чернеть!

Заскорузлые смуглые пальцы призывно погладили кружку. Призыв относился не к чему иному, как к содержимому пузатого, украшенного по бокам липкими потёками кувшина и, вопреки надеждам и чаяниям призывающего, не имел ни малейшего успеха у владельца посудины, на треть заполненной сваренным ещё весной элем.

Владельцем был я, страждущим утоления вечной жажды — посетитель трактира «Багровый голубь», проживающий в одном из окрестных поселений, коих, к моему скромному счастью, было не так уж много: всё-таки предгорья не лучшее место для честных людей. Хотя... уж каким-каким, а честным мой собеседник не смог бы выглядеть даже под покровом очень тёмной ночи. Если же вспомнить, на какие хитрости сей умелец пускался, лишь бы добраться до дармовой выпивки, и сколько совершеннейшей чуши понарассказывал... Впрочем, и поделом мне: нужно было тщательнее подходить к созданию «легенды». То бишь к выдуманной с глубокого бодуна истории, объясняющей моё нынешнее пребывание в трактире, а также описывающей кое-какие детали из жизни человека, которого я играл. Нет, не так: в которого играл.