Так, в земледелии еще в несравненно большей степени, чем в промышленности, низкий уровень производства вступает в постоянные конфликты с социалистическими и даже кооперативными (колхозными) формами собственности. Бюрократия, которая в последнем счете, выросла из этого противоречия, в свою очередь, углубляет его.

В советской политической литературе можно нередко встретить обличения «бюрократизма», как некоторых дурных привычек мысли или приемов работы (обличения всегда направлены сверху вниз и являются приемом самозащиты верхов). Но чего нельзя встретить совершенно, это исследований о бюрократии, как правящем слое, об ее численности и структуре, об ее плоти и крови, об ее привилегиях и аппетитах, о поглощаемой ею доле народного дохода. Между тем она существует. И тот факт, что она так тщательно прячет свою социальную физиономию, свидетельствует, что у нее есть специфическое сознание господствующего «класса», который, однако, далек еще от уверенности в своем праве на господство.

Представить советскую бюрократию в точных цифрах совершенно невозможно, притом по причинам двоякого порядка: во-первых, в стране, где государство – почти единственный хозяин, трудно сказать, где кончается административный аппарат; во-вторых, в интересующем нас вопросе советские статистики, экономисты и публицисты хранят, как уже сказано, особенно сосредоточенное молчание. Им подражают и «друзья». Отметим мимоходом, что на 1.200 страницах своего компилятивного труда Веббы совершенно не остановились на советской бюрократии, как социальной категории. Не мудрено: ведь они писали, в сущности, под ее диктовку!

Центральный государственный аппарат насчитывая 1 ноября 1933 г., по официальным данным, около 55.000 лиц руководящего персонала. Но в это число, которое за последние годы чрезвычайно возросло, не включены, с одной стороны, военно-морское ведомство и ГПУ, с другой – кооперативный центр и ряд так называемых общественных организаций, вроде Осоавиахима и пр. Каждая из республик имеет, кроме того, свой собственный правительственный аппарат. Параллельно с государственным, профессиональным, кооперативным и прочими генеральными штабами, отчасти переплетаясь с ними, высится могущественный штаб партии. Мы вряд ли преувеличим, если исчислим командующую верхушку СССР и республик в 400 тысяч душ. Возможно, что сейчас это число поднялось уже до полумиллиона. Это не просто чиновники, а так сказать «сановники», «вожди», правящая каста в собственном смысле слова, правда, иерархически разделенная, в свою очередь, очень важными горизонтальными перегородками.

Полумиллионную верхушку поддерживает тяжелая административная пирамида с широким и многогранным основанием. Исполнительные комитеты областных, городских и районных советов, вместе с параллельными органами партии, профессиональных союзов и комсомола, местными органами транспорта, командным составом армии, флота и агентурой ГПУ должны дать число, приближающееся к двум миллионам. Надо не забыть еще председателей советов 600.000 сел и деревень!

Непосредственное управление промышленными предприятиями сосредоточено было в 1933 г. (более поздних данных нет) в руках 17.000 директоров и заместителей. Весь административно-технический персонал заводов, фабрик и шахт, в том числе и низшие его звенья, до десятников включительно, составлял около 250.000 душ (из них, правда, 54 тысячи специалистов без административных функций в собственном смысле слова). Сюда надо присоединить партийный и профессиональный аппараты на заводах, где управление ведется, как известно, по типу «треугольника». Цифра в полмиллиона для администрации промышленных предприятий общесоюзного значения не будет в настоящий момент преувеличенной. Надо прибавить еще управленческий персонал предприятий отдельных республик и местных советов.

В другом разрезе официальная статистика указывает для 1933 г. свыше 860 тысяч администраторов и специалистов всего советского хозяйства в целом; в том числе: в промышленности – свыше 480 тысяч, на транспорте – свыше 100 тысяч, в сельском хозяйстве – 93 тысячи, в торговле – 25 тысяч. Сюда вошли, правда, и специалисты без административной власти; но не вошли ни колхозы ни кооперация. И эти данные за последние два с половиной года также оставлены далеко позади.

На 250 тысяч колхозов, если считать только председателей и партийных организаторов, придется полмиллиона администраторов. На самом деле число их несравненно выше. Если прибавить совхозы и машинно-тракторные станции, то общее число командиров обобществленного земледелия далеко перевалит за миллион.

Государство имело в 1935 г. 113 тысяч торговых отделений; кооперация – 200 тысяч. Руководители тех и других являются, по существу, не торговыми служащими, а чиновниками государства и, сверх того, – монополистами. Даже советская печать время от времени жалуется на то, что «кооператоры перестали видеть в колхозниках своих избирателей». Как будто механизм кооперации может качественно отличаться от механизма профессиональных союзов, советов и самой партии!

Весь тот слой, который не занимается непосредственно производительным трудом, а управляет, приказывает, командует, милует и карает, – учителей и ученых мы оставляем в стороне, – должен быть исчислен в 5-6 миллионов душ. Эта суммарная цифра, как и вошедшие в ее состав слагаемые, ни в каком случае не претендует на точность: но она все же годится, как первое приближение. Она позволяет убедиться, что «генеральная линия» руководства – не бесплотный дух.

В разных этажах командующего слоя, следуя снизу вверх, прослойка коммунистов составляет от 20 до 90%. На всю массу бюрократии коммунисты, вместе с комсомольцами, образуют массив в 1,5-2 миллиона; сейчас, в виду непрерывных чисток, скорее даже меньше, чем больше. Это и есть костяк государственной власти. Те же коммунисты-администраторы образуют костяк партии и комсомола. Бывшая большевистская партия есть ныне не авангард пролетариата, а политическая организация бюрократии. Остальная масса членов партии и комсомола служит только для выделения из нее «актива», т.е. резерва для самопополнения бюрократии. Той же цели служит и беспартийный «актив».

Гипотетически можно принять, что к такому же, примерно, числу, какое мы приняли для бюрократии: пять-шесть миллионов душ, может быть меньше, приближается рабочая и колхозная аристократия: стахановцы, беспартийный актив, доверенные лица, родственники и свойственники. С семьями оба взаимопроникающие друг друга слоя составят до 20-25 миллионов. Мы сравнительно низко оцениваем численность семей по той причине, что в состав аппарата входят нередко и муж и жена, иногда также сын или дочь. К тому же женщинам правящего слоя гораздо легче ограничивать размеры своей семьи, чем работницам и, особенно, крестьянкам. Нынешняя кампания против абортов исходит от бюрократии, но не касается ее самой. 12%, может быть, 15% населения, – такова подлинная социальная база самодержавной верхушки.

Где отдельная комната, достаточная пища, опрятная одежда все еще доступны лишь небольшому меньшинству, миллионы бюрократов, больших и малых, стремятся использовать власть прежде всего для обеспечения собственного благополучия. Отсюда величайший эгоизм этого слоя, его крепкая внутренняя спайка, его страх перед недовольством масс, его бешеная настойчивость в удушении всякой критики, наконец, его лицемерно-религиозное преклонение перед «вождем», который воплощает и охраняет власть и привилегии новых господ.

Сама бюрократия еще несравненно менее однородна, чем пролетариат или крестьянство. Между председателем сельсовета и сановником Кремля – пропасть. Существование низовых чиновников разных категорий протекает, в сущности, на очень примитивном уровне, уступающем жизни квалифицированного рабочего на Западе. Но все относительно: уровень окружающего населения значительно ниже. Судьба председателя колхоза, партийного организатора, низового кооператора, как и более высоких начальников совершенно не зависит от так называемых «избирателей». Каждым из чиновников выше стоящее начальство может в любой момент пожертвовать, чтоб успокоить недовольство. Но зато каждый из них может при случае подняться ступенью выше. Все они – по крайней мере, до первого серьезного толчка – связаны круговой порукой с Кремлем.