В оздоровлении экономических взаимоотношений с деревней состояла несомненно наиболее острая и неотложная задача НЭП'а. Ближайший опыт показал, однако, что и сама промышленность, несмотря на свой обобществленный характер, нуждается в выработанных капитализмом методах денежного расчета. План не может опираться на одни умозрительные данные. Игра спроса и предложения остается для него еще на долгий период необходимой материальной основой и спасительным коррективом.
Легализованный рынок, при помощи упорядоченной денежной системы, начал выполнять свою работу. Уже в 1923 году, благодаря первому толчку из деревни, промышленность стала оживляться, причем сразу обнаружила высокие темпы. Достаточно сказать, что продукция за 1922 и 1923 года удваивается, а к 1926 году уже достигает довоенного уровня, т.е. возрастает более чем в пять раз по сравнению с 1921 годом. Одновременно, хотя и гораздо более скромными темпами, повышаются урожаи.
Начиная с переломного 1923 года обостряются наметившиеся уже раньше в правящей партии разногласия по вопросу о взаимоотношении между промышленностью и сельским хозяйством. В стране, исчерпавшей в конец свои накопления и запасы, промышленность не могла развиваться иначе, как путем заимствования хлеба и сырья у крестьян. Слишком большие натуральные «принудительные займы» означали, однако, умерщвление стимула к труду: не веря в будущие блага, крестьянин отвечал на хлебные экспедиции города посевной забастовкой. Но и слишком малые изъятия грозили застоем: не получая промышленных продуктов, крестьянство возвращалось к хозяйству для собственных потребностей и возобновляло старые кустарные промысла. Разногласия в партии начались с вопроса о том, сколько взять у деревни для промышленности, чтоб приблизить период динамического равновесия между ними. Спор сразу осложнился вопросом о социальной структуре самой деревни.
Весною 1923 г., на съезде партии, представитель «левой оппозиции», которая тогда впрочем еще не носила этого имени, демонстрировал расхождение промышленных и сельско-хозяйственных цен, в виде угрожающей диаграммы. Тогда же это явление было впервые названо «ножницами», именем, вошедшим после того в мировой словарь. Если дальнейшее отставание промышленности – говорил докладчик – будет все больше раздвигать эти ножницы, то разрыв между городом и деревней неизбежен.
Крестьянство строго различало совершенную большевиками демократическую аграрную революцию и их политику, направленную на подведение фундамента под социализм. Экспроприация помещичьей и государственной земли принесла крестьянству свыше полумиллиарда рублей золотом в год. Однако, на ценах государственной промышленности крестьяне переплачивали гораздо большую сумму. Пока баланс двух революций, демократической и социалистической, связанных крепким октябрьским узлом, сводился для крестьянства с минусом в сотни миллионов, союз двух классов оставался под знаком вопроса.
Распыленный характер крестьянского хозяйства, унаследованный от прошлого, обострился еще более в результате октябрьского переворота: число самостоятельных дворов поднялось в течение ближайшего десятилетия с 16 до 25 миллионов, что естественно повело к усилению чисто-потребительского характера большинства крестьянских хозяйств. Такова одна из причин недостатка сельскохозяйственных продуктов.
Мелкотоварное хозяйство неизбежно выделяет из себя эксплуататоров. По мере того, как деревня стала оправляться, дифференциация внутри крестьянской массы стала возрастать: развитие вступило на старую хорошо накатанную колею. Рост кулака далеко обогнал общий рост сельского хозяйства. Политика правительства, под лозунгом: «лицом к деревне» фактически повернулась лицом к кулакам. Сельско-хозяйственный налог ложился на бедняков несравненно тяжелее, чем на зажиточных, которые к тому же снимали сливки с государственного кредита. Избытки хлеба, имевшиеся главным образом у деревенской верхушки, шли на закабаление бедноты и на спекулятивную продажу мелкобуржуазным элементам города. Бухарин, тогдашний теоретик правящей фракции бросил по адресу крестьянства свой пресловутый лозунг: «обогащайтесь!». На языке теории это должно было означать постепенное врастание кулаков в социализм. На практике это означало обогащение меньшинства за счет подавляющего большинства.
В плену собственной политики правительство оказалось вынуждено отступать шаг за шагом перед требованиями мелкой буржуазии на селе. В 1925 году были легализованы для сельского хозяйства наем рабочей силы и сдача земли в аренду. Крестьянство поляризировалось между мелким капиталистом, с одной стороны, батраком, с другой. В то же время лишенное промышленных товаров государство вытеснялось из деревенского оборота. Между кулаком и мелким кустарным предпринимателем появился, как бы из под земли, посредник. Сами государственные предприятия в поисках сырья вынуждены были все чаще обращаться к частным торговцам. Везде чувствовался капиталистический прибой. Мыслящие элементы могли наглядно убедиться в том, что переворот в формах собственности еще не решает проблемы социализма, а только ставит ее.
В 1925 г., когда курс на кулака был в полном разгаре, Сталин приступил к подготовке денационализации земельной собственности. На заказанный им самим вопрос советского журналиста: «не было ли бы целесообразным, в интересах сельского хозяйства, закрепить за каждым крестьянином обрабатываемый им участок земли на десять лет?». Сталин ответил: «Даже и на 40 лет». Народный комиссар земледелия Грузии, по прямой инициативе Сталина, внес законопроект о денационализации земли. Цель состояла в том, чтоб внушить фермеру доверие к своему собственному будущему. Между тем уже весною 1926 г. почти 60% предназначенного для продажи хлеба оказалось в руках 6% крестьянских хозяйств! Государству зерна не хватало не только для внешней торговли, но и для внутренних потребностей. Ничтожные размеры экспорта вынуждали отказываться от импорта готовых изделий и урезывали до крайности ввоз машин и сырья.
Тормозя индустриализацию и нанося удары основной крестьянской массе, ставка на фермера успела в течение 1924-26 годов недвусмысленно обнаружить и свои политические последствия: она привела к чрезвычайному повышению самосознания мелкой буржуазии города и деревни, к захвату ею многих низовых советов, к повышению силы и самоуверенности бюрократии, к возрастающему нажиму на рабочих, к полному подавлению партийной и советской демократии. Рост кулачества испугал видных участников правящей группы, Зиновьева и Каменева, не случайно бывших председателями советов двух важнейших пролетарских центров: Ленинграда и Москвы. Но провинция и особенно бюрократия стояли твердо за Сталина. Курс на крепкого фермера одержал победу. Зиновьев и Каменев со своими сторонниками примкнули в 1926 г. к оппозиции 1923 года («троцкисты»).
Коллективизация сельского хозяйства не отрицалась, конечно, правящей фракцией «в принципе» и тогда. Но ей отводилось место в перспективе десятилетий. Будущий народный комиссар земледелия Яковлев писал в 1927 году, что, хотя социалистическое переустройство деревни может быть осуществлено только через коллективизацию, но «конечно не в один-два-три года, может быть, не в одно десятилетие». «Колхозы и коммуны – продолжал он – …являются в настоящее время и еще долгое время, несомненно, будут только островками в море крестьянских хозяйств». Действительно, в этот период в коллективы входило всего лишь 0,8% дворов.
Борьба в партии из-за так называемой «генеральной линии», прорвавшаяся наружу в 1923 году, приняла с 1926 года особенно напряженный и страстный характер. В своей обширной платформе, охватывавшей все проблемы хозяйства и политики, оппозиция писала: «Партия должна дать сокрушительный отпор всем тенденциям, направленным к упразднению или подрыву национализации земли, одного из устоев диктатуры пролетариата». В этом вопросе победа была одержана оппозицией; прямые покушения на национализацию были оставлены. Но вопрос не исчерпывался, конечно, формами собственности на землю.
