А потом грянет катастрофа.

Интересно бы посмотреть на нее со стороны, если только удастся убраться подальше от этих мест.

«Слушайте все», — заявил бы он по Мегалингву 6-У. И все эти маленькие шестеренки внутри машины закрутятся, и слова его преобразятся, даже самое простое высказывание будет подкреплено логически продуманными деталями, которые придадут ему правдоподобие. Потому что посмотрим правде в глаза, думал он, рассказ этот может показаться слишком неожиданным и неубедительным. Все, что попадает в Мегалингв 6-У просто в виде нейтрального высказывания, выходит на телевизионные экраны как официальное заявление. Которое человеку в здравом уме, а особенно тем, кто уже пятнадцать лет отрезан от мира в подземных убежищах, не придет в голову ставить под сомнение. Но что самое парадоксальное, слова эти с важным видом произносит сам Йенси, и это будет выглядеть иллюстрацией древнего афоризма «Все, что я говорю — ложь». А чего этим удастся достичь? Само собой, в конце концов на него обрушатся женевские чиновники. Это не удивительно, Джозеф Адамс говорил про себя голосом, с которым уже так свыкся, как и все, кто работал на Йенси долгие годы. Суперэго, как называли эти довоенные интеллектуалы, или внутреннее "я", или, как говорили в средние века неотесанные мужланы — совесть.

Стэнтон Броз, окопавшийся в своем напоминающем крепость замке в Женеве подобно алхимику в остроконечном колпаке, подобно сгнившей, разложившейся морской рыбине, бледно-серебристой сдохшей макрели с затуманенными глаукомой глазами. Впрочем, разве Броз выглядит так на самом деле?

Только дважды в жизни он, Джозеф Адамс, видел Броза воочию. Броз старый, ему что-то около восьмидесяти двух. Но он не худой, он отнюдь не похож на швабру, на которую полосками надета поджарая, иссохшая плоть.

Восьмидесятидвухлетний Броз весит целую тонну, ходит вразвалку, разговаривает пронзительным голосом, брызгая при этом слюной, и все же его сердце все еще бьется, потому что, само собой разумеется, сердце у него искусственное, так же как селезенка и все остальное.

И все же истинный Броз еще живет. Потому что его мозг настоящий, заменителя ему нет. Хотя в те довоенные времена в Фениксе существовала специализированная фирма, занимавшаяся чем-то вроде продажи «настоящего заменителя серебра» — так он называл новые и значительные природные явления, появившиеся в широком спектре «подлинных подделок», которых было тогда великое множество — целая вселенная.

И эта вселенная, размышлял он, в которую, как вы думаете, можно попасть через дверь в надписью «вход», пройти через нее и затем выйти из двери в надписью «выход»… Эта вселенная, подобно кучам реквизита в московских студиях, неисчерпаема, за комнатой начинается новая комната, и «выход» из одной комнаты — «вход» в другую.

И вот теперь, если Верн Линдблом не ошибается и если человек из частного детективного агентства Уэбстера Фута правильно все понимает, то, вероятно, открывается какая-то новая дверь, открывается настежь, и открывают ее дрожащие от старости руки, тянущиеся из Женевы. Этот образ в мозгу Адамса разрастался, становился все более пугающим, он уже видел перед собой эту дверь, в которую ему предстояло скоро войти. И столкнуться там Бог знает с каким кошмаром — новым заданием, непохожим на тот безликий, бесформенный туман, заполняющий его изнутри и обволакивающий снаружи, но…

Слишком отчетливо. Документ надиктован с безукоризненным произношением в этом волчьем логове, Женеве. К таким документам прислушивается иногда не только генерал Холт, но и маршал Харенжаный, который, будучи военачальником Красной Армии, уж никак не напоминает добрую фею. Но этот пошатывающийся слюнявый старый мешок, набитый искусственными органами, — Броз, ненасытно поглощавший один внутренний орган за другим, истощая и без того скудный их запас, был глухим.

Глухим в полном смысле этого слова. Он давно уже перестал слышать, а от пересадки искусственных органов слуха отказался. Он предпочел быть глухим.

Когда Броз прослушивал все без исключения записи выступлений Йенси по телевизору, он ничего не слышал, Адамсу казалось отвратительным, что его ожиревшее, полумертвое тело получало аудиоинформацию прямо по кабелю при помощи электродов, которые много лет назад умело вживили в соответствующие участки стариковского мозга, единственного органа, принадлежавшего настоящему Брозу, поскольку все остальные были сработаны руками людей из особо прочных пластиков и металлов на заводах Корпорации Искусственных Органов. (До войны искусственные органы снабжались пожизненной гарантией, причем совершенно непонятно, что имелось в виду под словом «пожизненный» жизнь владельца или срок службы искусственного органа).

На подобные искусственные органы чисто формально могли претендовать и другие люди Йенси, более низкого ранга, поскольку под Ист-Парком имелся особый подземный склад органов, принадлежащий всем йенсенистам, а не только Брозу.

На практике все оказалось иначе. Потому что когда у Шелби Лана отказала почка (Адамс был частым гостем в его поместье в Оремне), то искусственной почки для него не нашлось, хотя, как было известно, на складе имелось три набора почек. Лан, умиравший в своей огромной спальне в окружении встревоженных железок, отказался в это верить. Он считал, что Броз присвоил себе три искусственные почки, на официальном языке называемые «приспособления». Он зарезервировал их за собой при помощи хитроумной «опережающей» заявки. Лан в отчаянии подал жалобу в Совет Реконструкции, поскольку заседавший в Мехико Совет занимался территориальными претензиями владельцев поместий. В роли судей выступали железки — по одному от каждого типа. Дело Лан не то чтобы проиграл, но и не выиграл, потому что умер в ожидании решения Совета. А Броз все еще живет и знает, что еще три раза его почки могут полностью отказать, и он все равно останется в живых. И каждый, кто решится подать иск в Совет Реконструкции, умрет, наверняка умрет, и судебное разбирательство прекратится само собой в связи со смертью истца.

Жирная свинья, подумал Адамс и увидел Нью-Йорк, шпили, послевоенные высотные здания, эстакады, тоннели и рой аэромобилей, таких же, как и его собственный, на которых люди Йенси летят в свои конторы, чтобы приступить к работе в начале недели.

А еще через мгновение его аэромобиль завис над особенно высоким административным зданием № 580 по Пятой авеню, в котором размещалось Агентство.

Впрочем, Агентством являлся по сути дела весь город; здания, окружавшие со всех сторон главное здание Агентства, точно в такой же степени были частью единого механизма, как и то, из которого Агентством руководили. Но именно в нем находилась его контора, здесь он сражался за место под солнцем со своими коллегами, принадлежавшими к тому же, что и он, классу общества. Он является высокопоставленным служащим, а в его портфеле, который он бережно взял в руки, находятся, как он прекрасно понимал, материалы первостепенной важности.

Может быть, Линдблом был прав. Может быть, русские начнут в ближайшие дни бомбить Карфаген.

Аэромобиль приземлился на посадочной площадке, расположенной на крыше Агентства, Адамс нажал кнопку, чтобы сбросить скорость и выключить двигатель и, не теряя ни секунды, по вертикальному спуску устремился к своей конторе.

А когда он, с портфелем в руках, вошел в контору, то совершенно неожиданно для себя оказался перед колышущейся, подмигивающей, зевающей и глазеющей на него тушей; щелеобразный ее рот кривился в усмешке — туша наслаждалась его растерянностью, радуясь возможности испугать своим внешним видом и занимаемым положением.

— Мистер Адамс, побеседуйте со мной немного.

Существо, которое каким-то невообразимым способом втиснулось в кресло за его столом, было не кем иным как Стэнтоном Брозом.

— Разумеется, мистер Броз, — ответил Адамс и почувствовал дурноту. Он поставил на пол свой атташе-кейс, удивляясь присутствию в конторе Броза и тому, что его внутренние органы ответили на присутствие шефа тошнотой. Он не испугался, он не был запуган, он даже не разозлился, что Броз пробрался сюда несмотря на хитроумные замки и расположился здесь по-хозяйски, потому что спазматические позывы к тошноте заглушили все остальные эмоции.