— Книга. — Он почувствовал, как в груди у него потеплело.

— Еще какая! Настоящая, из довоенных, а не какая-то ксерокопия. И знаешь, как называется?

— «Алиса в стране чудес». — Он много слышал об этой книге и давно уже мечтал ее заполучить.

— Нет, еще лучше. Это одна из невероятно забавных книг, написанных в 1960-е годы, да и сохранилась отлично, даже обложка цела. Это самоучитель типа «Как я успокоил свои нервы при помощи лукового сока» или что-то в этом роде. Или «Как я заработал миллион долларов, потому что работал на ФБР и вел двойную с половиной жизнь». Или…

Адамс прервал ее:

— Коллин, однажды я выглянул из окна и увидел белку.

Она пристально посмотрела на него:

— Не может быть!

— Все дело в хвосте. Хвост-то уж никак нельзя перепутать. Круглый, пушистый и серый как щетка для мытья бутылок. А прыгала она вот так. — Он провел в воздухе волнистую линию, чтобы объяснить ей, а заодно лишний раз попытаться удержать в памяти увиденное. — Я тогда завопил и послал наружу четырех железок. — Он пожал плечами. — Впрочем, они возвратились ни с чем и сказали мне: «Мы ничем не видели, о повелитель» или какую-то чушь в этом роде.

Адамс помолчал. Разумеется, это была гипнотическая галлюцинация — он слишком много пил и слишком мало спал. Ему это было прекрасно известно.

Железки тоже знали об этом. А теперь уже и Коллин поняла.

— Ну ладно, просто допустим, что это было…

— Напиши своими словами, что ты тогда почувствовал. Напиши от руки на бумаге. Постарайся обойтись без диктофона. Опиши, какие чувства вызывала у тебя эта шустрая, живая белка. Твои чувства, а не редактора. И…

— И тогда Броз первый раскритикует меня в пух и прах! А так я бы постарался записать эту речь на лингве, а затем загрузить ее в «чучело», чтобы она попала в программу. Но в любом случае Женеву мне не обойти, потому что я ведь не собираюсь сказать: «Ну давайте же, парни, вперед!». Я скажу… — Он помолчал немного, чувствуя, что нервы его уже не так напряжены. — Я постараюсь. Обещаю. — Он встал с кресла. — Я даже напишу все от руки. Я разыщу эти… ну, как ты их называешь?

— Шариковые ручки. Ты так запоминай: на небе тучка, монеток кучка выходит ручка.

Он кивнул:

— Может, ты и права. Я воспользуюсь своей рукописью для загрузки «чучела» — это все равно нагонит на меня хандру, но, по крайней мере, меня не будет выворачивать наизнанку от отвращения.

Он обвел глазами библиотеку в поисках… как она говорила?

Редактор, все еще работая в режиме повтора, продолжал попискивать:

«…и это крошечное создание, наделенное доброй толикой здравого смысла. Я даже и не подозревал, что это существо столь разумно, и, думаю, нам есть чему у него поучиться». Он все еще продолжал монотонно бубнить, внутри редактора тысячи микроскопических деталей решали поставленную задачу при помощи информации, записанной на дюжине дискет. Так могло продолжаться бесконечно, но Джозеф Адамс был слишком занят, чтобы все это выслушивать.

Он уже нашел ручку, и теперь ему не хватало лишь листка чистой бумаги.

Черт побери, она у него наверняка есть! Он жестом подозвал к себе железку, ожидавшего Коллин, чтобы проводить ее до аэромобиля.

— Передай всем, — приказал он, — что нужно найти такую бумагу, чтобы на ней можно было писать. Обыщите все комнаты и даже спальни, в том числе и те, которыми давно уже не пользовались. Я хорошо помню, что видел где-то пачку или пакет бумаги. Ее тоже нашли при раскопках.

Железка тут же по радио оповестил своих собратьев, и Адамс почувствовал, что во всех пятидесяти с лишним комнатах железки сдвинулись с мест, на которых замерли после выполнения очередного задания. И он, господин, седьмым чувством ощутил, что здание ожило и туман одиночества несколько рассеялся. Хоть это и были всего лишь те, кого чехи по-дурацки окрестили «роботами», что в переводе с их языка, означает «рабочие».

Однако снаружи туман подступал и царапал оконные стекла. И Адамс знал, что стоит Коллин уйти, как туман начнет еще настойчивее скрестись и стучаться в окна.

Как он хотел, чтобы уже наступил понедельник и он оказался в Агентстве, в Нью-Йорке, вместе с другими людьми Йенси! И тогда жизнь не ограничивалась бы движением мертвых, а точнее, неживых вещей, а стала бы…

— Я скажу тебе, — неожиданно вырвалось у него, — я люблю свою работу.

Мне необходима работа — кроме нее, у меня ничего нет. Я не говорю об этом.

— Он указал на комнату, в которой они находились, и на тусклое окно, за которым уже ничем нельзя было разглядеть.

— Она для тебя как наркотик, — проницательно заметила Коллин.

— Допустим, — кивнул он, — если воспользоваться этим давно вышедшим из употребления словечком. Я позаимствую его у тебя.

— Сделка состоялась, — ласково сказала она. — Может, ты и в самом деле должен поработать на машине?

— Нет, — сказал Джозеф. — Думаю, ты была права — я буду работать самостоятельно. Не хочу, чтобы мои мысли записывал посредник.

В любой момент мог появиться любой из его железок с листком чистой бумаги. Он был уверен, что она где-то у него есть. А если все-таки это не так, то можно будет выменять ее у соседа, отправиться к нему с визитом в сопровождении и под охраной железок. Поместье соседа находится южнее и принадлежит Феррису Гранвиллю. У Ферриса наверняка есть бумага, он говорил об этом со мной на прошлой неделе, когда мы беседовали по видеоканалу. Он заперся в поместье и пишет свои никому не нужные мемуары.

Ненужные независимо от того, где происходили описанные в них события — на земле, под землей или за ее пределами.

Если верить часам, пора спать. Но если отключали электричество, то положиться на них никак нельзя. Вполне может оказаться, уныло размышлял Николас Сент-Джеймс, что на самом деле пора вставать. Обмен веществ в его теле после стольких лет жизни под землей уже ничего не мог ему подсказать.

Он слышал, что течет вода в ванной — она примыкала к их комнатушке № 67-Б в «Том Микс», они пользовались ею вместе с соседями. Жена принимала душ, и поэтому Николасу пришлось изрядно порыться на туалетном столике, прежде чем он нашел ее наручные часы. Впрочем, они показывали то же время, что и настенные — ну что ты будешь делать! И все же ему совершенно не хотелось спать. Он понял, что ему не дает покоя история с Мори Соузой; мысль о нем не выходила у него из головы, не позволяя думать ни о чем другом. Наверное, так себя чувствуют больные мешочной чумой, когда поселившийся в них вирус распирает голову до тех пор, пока она не разорвется, как бумажный мешок. Может быть, я и в самом деле заболел, подумал он. В самом деле. Еще сильнее, чем Соуза. А Мори Соуза, семидесятилетний главный механик их подземного муравейника, умирал.

— Я уже выхожу, — крикнула ему из ванной Рита. Однако из душа по-прежнему лила вода, а она все не выходила. — Я имею в виду — ты можешь войти, почистить зубы или пополоскать, или что там тебе нужно.

Мне нужно заболеть мешочной чумой… Впрочем, тот исковерканный железка, которого они чинили последним, не был должным образом продезинфицирован. А может, я подцепил вонючую усушку, и это она сушит меня, и я уменьшаюсь в размерах, и моя голова (подумать страшно!) станет крошечным шариком, хотя черты лица и сохранятся. Ну да ладно, сказал он сам себе и начал расшнуровывать ботинки. Он почувствовал настоятельную необходимость вымыться, он даже примет душ, несмотря на то, что расход воды в «Том Микс» с недавних пор строго ограничен — кстати, по его собственному распоряжению. Если не удается поддерживать чистоту — человек обречен, думал он. Николас попытался сообразить, откуда именно появилась грязь, и вспомнил о металлическом контейнере с какими-то изготовленными вручную штуковинами. По халатности этот контейнер не смогли катапультировать — у оператора дрогнула рука, он не смог повернуть рукоятку, — и полтора центнера загрязненных, горячих веществ высыпалось на них. Горячих от радиоактивности и зараженных бактериями. Прекрасное сочетание, подумал он.