– Но как же вы вернетесь в замок, сеньор? – тихо спросила Сара. – Стража удивится, что вы пришли так скоро и пешком.

– Поблизости есть подземный ход, который ведет в подвалы замка. Я вернусь этим путем.

– Отчего же в таком случае не вывести нас этой дорогой? – изумилась Катрин. – Это было бы гораздо проще…

– Возможно, но я не должен это делать по двум причинам. Во-первых, вы не уйдете далеко без лошадей, однако ни одну лошадь нельзя провести через подземелье. Во-вторых… не обижайтесь, но я не имею права выдавать чужакам тайну, от которой зависит безопасность замка. А теперь довольно слов, я сейчас открою дверь… Когда вы окажетесь в глубине двора, я зажгу факел.

Дверца отворилась с легким скрипом, и на фоне светлеющего неба возник низкий овальный свод.

– Идите! – не прошептал, а выдохнул Жан де Краон. – Стена слева от вас.

Женщины, пригнувшись, нырнули в проход. Катрин поддерживала Сару за плечи, а свободной рукой нащупывала стену. Это было нелегко, потому что приходилось нести и узел с вещами. Каменная стена была холодной и влажной. Катрин спотыкалась, но мало-помалу глаза ее привыкли к темноте.

Через несколько секунд в овальном проеме двери, от которой они уже успели отойти, показался красноватый огонек. Жан де Краон держал факел так, чтобы его лицо было хорошо видно. Твердым, решительным шагом он направился в другую сторону двора.

– Вот и угол, – прошептала Катрин, почувствовав, что стена поворачивает.

Над их головами по выступу стены расхаживал часовой. Катрин слышала медленные тяжелые шаги солдата. Сердце ее билось так, что готово было выскочить из груди. Сара все тяжелее обвисала на ее руке, по-видимому, дойдя до предела изнеможения. Скрежетанье железных подошв о камень вдруг смолкло. Должно быть, солдат остановился. Катрин услышала, как он прокашлялся, а затем снова двинулся вперед. Тогда она еле слышно спросила:

– Тебе плохо? Как же ты ослабела!

– Я не спала несколько ночей из-за крыс и уже два дня ничего не ела. И еще…

– Что?

Катрин почувствовала, что Сара дрожит.

– Ничего, – ответила она глухо. – Я расскажу тебе обо всем позднее… когда приду в себя. Я тоже открыла тайну сира де Реца. Если б ты знала, как мне не терпится вырваться из этого проклятого замка! Я поползла бы отсюда даже на коленях!

Катрин, не говоря ни слова, зажала ей рот. Разговаривая с Сарой, она не выпускала из виду старого Краона: видела, как он открыл дверь конюшни, а потом появился во дворе, сидя на лошади и держа вторую в поводу. Теперь он приближался к ним. Копыта звонко стучали по булыжнику. Вскоре он оказался между ними и караулкой, откуда сразу же выскочил стражник.

– Открывай! – повелительно крикнул старик. – У меня дела в аббатстве.

– Слушаюсь, монсеньор!

Ворота открылись со страшным скрипом, но маленький мост опустился беззвучно. Без колебаний Катрин, увлекая за собой Сару, пристроилась прямо перед лошадьми, чтобы стражник не увидал их, когда станет запирать ворота. Впрочем, в этом непроглядном мраке ничего нельзя было разглядеть. Вскоре они миновали ров и вступили на постоянный мост. Стражник крикнул вдогонку:

– Не прикажете ли сопровождать вас, монсеньор? Уж очень темная нынче ночь!

– Ты же знаешь, Мартен, я люблю темные ночи, – ответил старый сир.

С Луары задувал ветер, и Катрин полной грудью вдыхала холодный воздух. В ограде замка было теплее, но здесь все было пронизано запахом мокрой травы. Это был сладкий запах свободы! Поддерживая Сару, которая все не могла унять дрожь, Катрин двинулась по дороге, ведущей в деревню. Сзади слышался мерный стук копыт, внушая надежду на благополучный исход. Обе женщины остановились за аркбутаном, у самой церкви. Вскоре старый сеньор нагнал их и спрыгнул на землю.

– Нельзя терять ни секунды. Кто-нибудь мог нас увидеть. Я привел для вас Морган, госпожа Катрин. Говорят, вы с ней нашли общий язык… Пусть это будет моим прощальным подарком. Это славная кобыла, выносливая и надежная. Езжайте, и да хранит вас Господь!

В сумраке ночи его жесткое лицо казалось мертвенно-бледным. Он стоял, возвышаясь над ней на целую голову, и ветер трепал концы его капюшона. Она прошептала:

– Мне страшно за вас, сеньор. Если он узнает…

– Я уже сказал вам, что мне можно его не опасаться. Да и… даже если бы он осмелился, что с того? Теперь у меня осталось только одно желание – обрести вечный покой. Может быть, в нем я найду забвение.

В голосе его прозвучала такая горечь, что Катрин забыла все старые обиды.

– Я не знаю, что случилось этой ночью, мессир, – сказала она мягко, – но, может быть, я могу что-нибудь сделать…

– Ничего! Помочь мне никто не может. Увиденное мной в покоях Жиля превосходит по ужасу все, что может представить себе человеческое воображение. Я старый солдат, госпожа Катрин, и навидался всякого. Разжалобить меня трудно. Но это дьявольское пиршество… эти упившиеся разнузданные подонки, эта оргия вокруг…

Он остановился, словно устрашенный самими этими словами, которые срывались с его губ, а затем, сделав над собой усилие, договорил:

– …вокруг ребенка… мальчика с распоротым животом, чьей кровью упивался Жиль, утоляя свою чудовищную страсть! Вот во что превратился человек, из которого я, как мне казалось, вырастил истинного воина! Вот кем стал Жиль де Рец, обладающий правом въезжать верхом в Реймсский собор, сопровождая священный сосуд с елеем для помазания на царство французских королей! Вот он, мой внук… чудовище, порожденное самим адом и обреченное на вечное проклятие! Мой внук… последний из моего рода!

Из груди старого сира вырвалось рыдание, а Катрин, потрясенная до глубины души, застыв от ужаса, слушала, как стихает в ее душе эхо этих страшных слов. Она понимала, что старик, чьим единственным преступлением была безумная любовь к внуку, никогда не оправится от потрясения. Чудовищная тайна Жиля раздавила его. Он поднес руку к глазам и вытер слезы тыльной стороной ладони, однако, прежде чем Катрин успела пролепетать слова ненужного утешения, заговорил сам, хриплым, но твердым голосом:

– Теперь вы понимаете, почему я не хочу, чтобы ваш ребенок появился на свет в этом проклятом, обесчещенном месте. Сын Монсальви не должен родиться в мерзостном замке Шантосе! Уезжайте, мадам, уезжайте как можно скорее… Но поклянитесь мне, что никому не откроете тайну, которую я узнал себе на горе!

Катрин схватила морщинистую руку старика и прильнула к ней губами. Рука была мокрой от слез и мелко подрагивала.

– Клянусь! – произнесла она. – Никто никогда не узнает! Благодарю вас за себя, за Сару и за мое дитя, которое благодаря вам родится свободным. Я не забуду…

Он прервал ее жестом.

– Нет, нет, забудьте! Вам надо забыть… забыть всех нас, и как можно быстрее. Отныне наш род проклят и клонится к своему упадку. А вам, госпожа Катрин, нужно идти своим путем, который навсегда расходится с нашим. Постарайтесь обрести счастье!

Прежде чем она смогла ответить, Жан де Краон исчез в кромешном мраке ночи. Женщины, дрожа, слышали, как его легкие шаги удаляются по направлению к лесу. Стоявшие рядом лошади в нетерпении били землю копытом. Катрин сжала в кулак руку с надетым на указательный палец кольцом, словно бы пытаясь обрести мужество перед опасной встречей со стражниками, охраняющими мост. Подняв голову, она посмотрела на бегущие по небу облака. Зловещий крик козодоя разбудил дремавшее эхо. Приладив свой узел к луке седла, она потрепала гриву Морган, которая ответила ржанием на ее ласку.

– Ну… ну, красавица моя! Сейчас поедем… Стой спокойно!

Для Сары старый сир выбрал крепкого добродушного жеребца, способного без труда нести на себе обладавшую внушительным весом цыганку. Это был не слишком резвый, но надежный конь, получивший довольно неблагозвучную кличку Рюсто (Мужлан). Старый Краон хромал, и конюхи, очевидно, не удивились, когда он выбрал эту лошадь – сильную, но не склонную к бешеным скачкам во весь опор.

Катрин, сама начинавшая уставать, не без труда помогла Саре взгромоздиться на Рюсто, а затем вскочила в седло Морган, которая сегодня ночью демонстрировала необыкновенно благодушное настроение.