– Я буду каждый день возносить молитву Господу, да дарует он вам счастье! – сказал брат Жан, благословив Катрин. – Буду молить и ту, которую мы все любили, ибо не сомневаюсь, что ныне обретается она среди праведников на Небесах.

Коричневая ряса монаха растворилась в сумраке церкви. Следом ушел мальчик-певчий, предупредив, что собирается закрывать двери. Свидетели и новобрачные вышли на заснеженную улицу. Поднявшийся ветер мел поземку, и с крыш падали крупные комья снега. Дома стояли безмолвно, но откуда-то доносились далекие звуки виолы и лютни. Сентрайль пожал плечами:

– Во дворце веселятся! Главный камергер устраивает бал, который больше похож на вакханалию. Вероятно, сейчас там уже все перепились. Впрочем, для города это к лучшему. Когда Ла Тремуйль мертвецки пьян, он не так опасен.

Час спустя Катрин сидела в высоком кресле в кабинете Жака Кера. У ее ног на бархатной подушке примостился Арно. Оба внимательно слушали Сентрайля, который, расхаживая по комнате, обрисовывал им положение вещей. Свадебный ужин оказался недолгим: отчасти потому, что капитан твердо решил выехать из города до рассвета, отчаcти по причине скудных запасов. В деревнях уже свирепствовал голод. Война разорила крестьян, и даже богатые города стали ощущать недостаток продовольствия. Жак Кер, человек зажиточный, дальновидный и запасливый, также вынужден был ограничивать себя, а потому самым заметным блюдом свадебного стола было капустное рагу – кушанье сытное и здоровое, но весьма далекое от изысканности. Катрин едва к нему прикоснулась, но зато вознаградила себя сушеным виноградом, поданным на десерт.

Теперь же, когда за здоровье новобрачных был выпит последний бокал сансерского вина, Сентрайль сделал еще одну попытку вразумить друга, объяснив ему истинное положение вещей. Арно и в самом деле пришел в состояние опасного возбуждения при виде боевых доспехов и походного снаряжения капитана.

– Лучше всего вам было бы остаться в этом доме, – говорил Сентрайль, – и мэтр Кер разделяет мое мнение. Когда вернется королева Иоланда, она сумеет убедить короля, что политика Ла Тремуйля пагубна и для него самого, и для Франции. С ее помощью ты добьешься справедливости и…

– Я с тобой совершенно не согласен, – прервал капитана Монсальви, – не может быть и речи, чтобы мы оставались здесь. Надеюсь, друзья не сочтут нас неблагодарными, если я скажу, что больше не могу сидеть взаперти. Бездействие для меня невыносимо, я задыхаюсь в четырех стенах… Ты слишком хорошо меня знаешь и не можешь не понимать, что праздная спокойная жизнь внушает мне отвращение. Враги осмелились напасть на меня, и я должен отомстить.

– Это глупо. Я уже объяснял тебе, что ты ничего не сможешь сделать.

– Но я могу вернуться в родную Овернь, в мои горы. Там мои земли, мои крестьяне, мощная крепость. Там меня ждут. В Оверни и нигде больше должен увидеть свет мой сын.

– Ты сошел с ума… В наше-то время тащить по большим дорогам беременную жену…

В ту же секунду Катрин прильнула к Арно, обняв его за шею и не давая времени ответить.

– Если он уедет, я поеду вместе с ним!

Монсальви обнял ее нежно и бережно, как хрупкую вазу.

– Родная моя, он прав. А я говорил как самовлюбленный эгоист. Сейчас зима, на дорогах небезопасно. Нашему мальчику осталось ждать всего два месяца. Для него и для тебя будет лучше побыть здесь, в надежном месте. Я же поеду…

В тоне молодого человека звучало искреннее раскаяние, однако Катрин резко отстранилась от него, и глубокая складка перерезала ее лоб.

– Так вот какова твоя любовь? Едва нас соединил Господь, как ты уже заговорил о расставании и об отъезде… Разве не ты произнес перед алтарем: «Пока не разлучит нас смерть…»?

– А ребенок?

– Ребенок? Это твой сын! Он будет настоящим Монсальви, истинным мужчиной! А я, его мать, хочу быть достойной вас обоих. Не Сентрайль прав, а ты: лучше нашему мальчику родиться на соломе, но на земле своих предков, чем в мягкой постели в чужом доме, вдали от тебя. Уезжай, если хочешь, только знай, что я все равно последую за тобой, даже если ты мне запретишь, как последовала за тобой в Руан и в Сену… как последую за тобой в могилу, если это понадобится.

Задыхаясь, она умолкла. Лицо ее разрумянилось от волнения, грудь вздымалась под зеленым сукном платья, а глаза горели негодующим огнем. Внезапно Арно расхохотался. Встав на одно колено, он за плечи притянул к себе Катрин и крепко сжал в объятиях.

– Черт возьми! Мадам де Монсальви, вы говорите, как сказала бы моя мать!

А затем добавил с нежностью:

– Ты победила, любовь моя! Мы вместе встретим опасность, холод, темень, войну. Да простит мне Господь, если я поступаю неразумно.

Сентрайль переводил взгляд с одного на другого:

– Значит, ты принял решение?

Арно гордо выпрямился:

– Да, принял. Мы поедем вместе.

– Очень хорошо. В таком случае тебе следует знать все. Впрочем, у дурных вестей длинные ноги. Странные вещи происходят в Оверни. Ла Тремуйль объявил графство своим владением…

Арно вздрогнул. Лицо его медленно залилось краской, а черные глаза загорелись гневным огнем.

– Овернь? Но по какому праву?

– По праву сильного. Ты помнишь, что первым браком он был женат на вдове герцога Беррийского, Жанне Булонской, наследственной владычице Оверни. Умирая, она завещала графство племяннику, Бертрану де Латуру.

– Ты мне будешь рассказывать! – проворчал Монсальви, пожимая плечами. – Латур из нашей семьи. Его жена, Анна де Вентадур, племянница моей матери. Нас связывает не только свойство, мы близкие родственники.

– Именно так! Однако это не мешает Ла Тремуйлю объявить графство своим, как наследство от первой жены. Разумеется, это противоречит вассальному праву, но разве он когда-нибудь считался с этим? Ему плевать на законные права овернцев.

– Объявить графство своим и завладеть им на самом деле – это две разные вещи, – возразил Монсальви. – Что, собственно, может сделать Ла Тремуйль? Для завоевания Оверни нужны конница, пехотинцы, артиллерия. Войска не станут исполнять распоряжения главного камергера.

Сентрайль, который нервно расхаживал между окном и большим глобусом, остановился возле шара на подставке и запустил его легким движением руки.

– Ты знаком с Родриго де Вилла-Андрадо? – с притворной кротостью спросил он.

– С этим испанским наемником? Конечно. Мы вместе с ним служили под началом маршала де Северака. Храбрый воин. Но при этом хищный зверь. В жестокости с ним не сравнится даже голодный волк, и он пьянеет от крови, как другие от вина.

– А еще он пьянеет при виде золота, – резко бросил Сентрайль. – Ла Тремуйль выложил кругленькую сумму в оплату за его услуги. Испанец со своими головорезами вошел в Овернь, а его лейтенанты Валет и Шапель разоряют Лангедок и Геводан. Эти двое поднимаются в горы навстречу Родриго, а тот спускается вниз. Ты все понял?

Лицо Арно де Монсальви из красного сделалось восково-бледным. Плотно сжав губы, так что на углах их обозначились резкие морщины, и втянув ноздри, он стал медленно подниматься, не сводя глаз с Сентрайля. Испуганная Катрин почти физически ощущала душившее его бешенство. Нависая над Сентрайлем, который был ниже на целую голову, Монсальви тихо произнес:

– На моей земле бесчинствует кастильский шакал, а ты говоришь мне об этом только сейчас? И предлагаешь остаться здесь нежиться в покое и тепле, тогда как моих родных, быть может, уже…

– Я сам узнал об этом лишь сегодня утром. Да и если бы мне рассказали раньше, что бы это изменило? Давно ли ты так окреп, что способен без посторонней помощи сесть на лошадь?

Арно, опустив голову, отступил, но лицо его было по-прежнему искажено гневом. Катрин же внезапно почудилось, будто какая-то угрожающая враждебная сила вторглась в мирный кабинет Кера. Черная угловатая тень витала по комнате, прикасаясь ко всем предметам, задевая углы и цепляясь за потолок – словно испанский наемник, вооруженный до зубов, вошел сюда, принеся запах разорения и пожара. Она почувствовала, как холодная рука сжимает ей сердце. Будто сквозь туман, донеслись до нее слова Арно, обращенные к хозяину дома.