Лисбет чувствовала, что явившийся ей во сне человек без лица — Стивен Войку, но не была до конца в этом уверена. Сосредоточиваясь на том, чтобы вызвать образ этого человека, она будто вновь увидела его взгляд, его глаза. Они были точь-в-точь, как глаза… Так, может, это предзнаменование? Знак, что он еще вернется? Что он и вправду тем или иным образом присутствует в ее постели?
Невозможно «отменить» ночи любви — они были и останутся навсегда. Лисбет подошла к арке, возле которой Стивен впервые прижал ее к себе, поцеловал ее, и дотронулась до стены.
Она стояла — обнаженная, худая, с торчащими ребрами и ключицами. Ее волосы, прекрасные и светлые, почти такие же белые, как у Стивена Войку, струились по плечам и спине. Лисбет даже казалось, что она одета волосами, подобно ее любимым героиням из старых сказок и легенд, леди Годиве или Рапунцель. О да… «Рапунцель, Рапунцель, проснись, спусти свои косоньки вниз».
Ветер пробирался сквозь щелястое окно старого эркера. Дрожа, Лисбет торопливо надела трусики и джемпер. Принимать душ было уже некогда, да и слишком холодно. Она взяла флакон туалетной воды и хорошенько побрызгала под мышками. Придется этим ограничиться, к тому же перед сном она ополоснулась в душе.
Лисбет поспешила в крошечную старомодную ванную, облицованную уложенными в шахматном порядке плитками черного и белого кафеля (никаких «новаций», иначе «Фейлер и Фейлер» поднимут квартплату), и сделала быстрый, но профессиональный макияж. Порой Лисбет сама удивлялась, каких результатов можно достичь при помощи нескольких простых вещей: губной помады, румян и карандаша для бровей. У нее было хорошо «вылепленное» лицо — слишком хорошо. Лисбет каждый раз прямо диву давалась, насколько без краски ее лицо напоминает череп, выпуклый белый лоб, туго обтянутые кожей скулы, полное отсутствие румянца — нигде ни кровинки, даже губы бледные-бледные. Абсолютная белизна, под глазами слегка тронутая серым. И вот этот карандашный рисунок Лисбет каждый день оживляла, превращая в разноцветную пастель. Как модели, ей случалось работать с лучшими визажистами, лучшими художниками-гримерами в этом бизнесе — с настоящими художниками. У них Лисбет выучилась проводить контуры, смешивать тона, скрывать недостатки, подчеркивать достоинства. Несколько мгновений — и в зеркале шедевр: ее лицо. Она знала, что теперь действительно соответствует тому эпитету, которым ее все и всегда награждали: красивая.
Она надела свою любимую юбку — длинную серую юбку из кашемира с лейблом французского дизайнера, но приобретенную в благотворительном магазине (вещи в нем стоили дешевле, а выручка перечислялась в фонд по борьбе с артритом). Юбка прекрасно сочеталась с джемпером.
Лисбет собрала подарки и уложила их в пакет из магазина, чье название одновременно веселило и раздражало ее: «Для душа и для души». Затем она надела серую шубку из искусственного меха, кашемировую шапочку подходящего оттенка, взяла перчатки и проскользнула в сапожки. Сапожки были красивые, из серой лайки, гладкие, как масло. Она побоялась, что может их испортить, если опять пойдет снег… Но ей слишком нравились эти сапожки: обладавшие вполне ощутимым весом, они легонько подталкивали ее вперед, придавая ее походке большую уверенность и в то же время слегка притягивая к земле.
Лисбет сунула документы, свидетельствующие о том, что ее доходы совсем не велики, в сумочку внушительных размеров (там лежали косметика, ключи и кошелек). Стоило ей выйти из квартиры, как в холле сразу же возник Ферди Фейлер, словно бы поджидавший ее появления. Неужели он подслушивал, как она собирается? С невнятным бормотанием Ферди втиснулся в лифт, рассчитанный на двоих. Теперь его тело было совсем близко, не отделенное от девушки даже стеной.
— Я, пожалуй, спущусь по лестнице, — пролепетала Лисбет, уступая узкий лифт без боя.
Толстяк почти касался боками панелей красного дерева. Он опять что-то пробормотал, все еще не нажимая на кнопку. Лисбет бегом стала спускаться по лестнице, представляя себе, что, возможно, Ферди Фейлер так и будет торчать в лифте, точно сосиска в тесте, ожидая ее возвращения.
Он показался ей даже толще, чем в прошлую их встречу, и она подумала, что если он будет набирать вес такими темпами, то раздуется до невозможности и в конце концов превратится в одного из этих жирных типов, которые застревают в своих берлогах, и их приходится вырезать оттуда автогеном для оказания медицинской помощи. Лисбет передернуло. Нет, нужно спешить в главное почтовое отделение на станции «Пенсильвания» (оно единственное работает двадцать четыре часа в сутки, без выходных), чтобы вовремя отправить документы и не навлечь на «2 А» еще большую опасность. Было бы нелепо потерять квартиру из-за технического сбоя. Лисбет должна была ответить в течение шестидесяти дней, и шестидесятый день наступал как раз завтра. Ох, ну почему надо вечно все откладывать на потом? И ведь так всю жизнь: Лисбет вскакивала в поезд за минуту до отправления, оплачивала счета в последний момент, заполняла декларацию о доходах в полночь, приходила лечить зуб, когда его оставалось только вырвать, делала чистку лица, когда отмершие клетки уже почти превращались в чешуйки… Поистине, Лисбет Макензи всегда решала свои проблемы или обращалась за помощью в их решении… в последний момент.
Выйдя на Семнадцатую улицу, она заметила, что «ее» дерево качается на ветру. Клен очень сильно наклонялся вперед, и Лисбет испугалась, как бы он не рухнул… Может быть, чем нестись на почту сегодня, лучше завтра встать с утра пораньше и поехать в Куинс? Но вдруг начнется очередная метель? Нет уж, лучше отправить треклятые документы сегодня. Бывает, люди лишаются квартир, не успев вовремя послать нужные письма. Это несправедливо, но это факт. О таком случае даже писали в «Нью-Йорк таймс».
К тому же Лисбет отнюдь не была уверена, что для решения проблемы у нее есть еще и следующий день. Как, интересно, в этой конторе считают дни? Рабочие или календарные? Задержка на один день может стоить ей квартиры… Лучше не рисковать. «Отправь документы сегодня и спи спокойно, — подсказывал внутренний голос. — На вечеринку ты и так успеешь».
Лисбет направилась в сторону метро «Четырнадцатая улица», сердясь на себя за то, что не вышла раньше: теперь ей придется сделать крюк, сначала поехав в противоположную от Джесси сторону. Одинокая снежинка приземлилась ей на нос и растаяла.
Лисбет видела, как опускается снежинка — большая, прозрачная, кружевная. Эта единственная снежинка словно бы стала сигналом к перемене освещения: краски вечернего неба сгустились, из серого оно стало бордовым, затем опаловым, потом бледно-лиловым, словно задник для спектакля под названием «Снегопад». Лисбет не могла не вспомнить: когда Стивен уходил, тоже шел снег. Стив сказал, что ему просто надо съездить домой за книгами, за важными бумагами, за одеждой, чтобы иметь возможность вернуться к ней, к Лисбет, в ее квартиру, к подушкам и перинам, к пламени, колыхавшемуся в мраморном камине, — вернуться насовсем и никогда больше не покидать ее… в истинном значении этого слова.
Конечно же, он не вернулся. Не позвонил. А это и не требовалось: Лисбет сама все поняла. Она знала, что его не сбило такси и что у него не было сердечного приступа. Просто он попытался объясниться с женой, и ее печаль остановила его. Его словно парализовало, и он так и застрял, не в силах выбрать между той, которую некогда любил и на которой был женат, и той, что ждала его. Лисбет все поняла. Она могла чувствовать его любовь, как чувствовала теперь порывы ветра. Стиву не нужно ничего объяснять, они оба все понимают.
Ладно, значит, он ушел. Уже почти год назад. Лисбет, по мере своих сил, училась с этим жить. Она не была несчастна, не пребывала в депрессии. Когда звонил телефон, она уже не рассчитывала услышать его голос. На улице она больше не высматривала его, одетого в тот старый плащ.
Теперь она жила со своей собственной версией Стивена Войку, с его призраком, обитающим в ее памяти, с легкими волнами его молекул, которые, согласно законам времени и пространства, действительно присутствовали в атмосфере ее квартиры. Их общее прошлое обитало в квартире «2 А». Стив был рядом с Лисбет в параллельной вселенной, граничащей с ее сознанием. Так разве простое физическое присутствие что-то меняло?
