Она упомянула субъекта в переулке.

— Он сказал: «Пятьдесят баксов за…» — Нина усмехнулась. — Не маловато ли? Я что, похожа на шлюху? На дешевую шлюху?

Нина почувствовала непреодолимое желание сделать то, чего поклялась не делать: исповедаться перед Джесси, поделиться с ней леденящими душу подробностями сегодняшнего приключения с этим дундуком. Может, рассказав Джесси о самом ужасном, она сумеет изгнать дьявола? Вот только хватит ли у них времени…

А Джесси как хозяйку внезапно охватило чувство ответственности. На ее улице, а возможно, прямо возле ее подъезда ошивались двое, мягко говоря, сомнительных субъектов: эксгибиционист и продавец наркотиков. Тревога за подруг вызывала у нее неприятные ощущения, напоминающие изжогу. Если с кем-то из гостей случится беда, в этом будет отчасти виновата сама Джесси.

Она нередко вспоминала давнюю историю о той несчастной женщине, которая была просто «подругой подруги» и погибла в автокатастрофе вместе с Джексоном Поллаком.[53] Джесси сама побывала на той дороге, где эта женщина умерла, став игрушкой в руках дружбы и судьбы. Джесси видела даже само место, где произошла трагедия. Та женщина пала жертвой стечения обстоятельств: вождение в нетрезвом виде плюс верность дружбе (увы, в неподходящем месте). Она погибла из-за того, что уступила уговорам подруги: «Поехали. Поехали со мной. Будет здорово, обещаю».

Если бы на одну из подруг напали в доме Джесси или даже по дороге на вечеринку, Джесси чувствовала бы если не вину, то по крайней мере «социальную ответственность», ощущала бы себя… сообщницей судьбы.

Так что там за тип у нее в переулке? Он продавал наркотики или демонстрировал свои гениталии? Джесси хотела это знать, хотя и не собиралась выспрашивать у гостей, кто показался им «хуже», когда они проходили сквозь строй недоумков, выползающих по вечерам на Бутан-стрит. «Господи, пусть ни одна из моих подруг не будет изнасилована, ограблена, напугана или как-либо серьезно задета из-за того, что рискнула приехать ко мне сегодня», — взмолилась Джесси.

Итак, субъект, которого видела Нина, продавал экстази или принародно мастурбировал?

Нина громко и от души захохотала. Она была очень смешлива и славилась неподражаемым грудным смехом. Когда она хохотала, можно было видеть ее гланды.

— Тот самый — с маленькой розовой писькой… наверное, у Микки-Мауса и то больше.

Джесси сказала, что знает, кого встретила Нина.

— Порой мне бывает жаль беднягу — демонстрировать свое тело на таком холоде… Однако я предпочла бы, чтобы он занимался этим где-нибудь в другом месте.

Нина скорчила рожу.

— Между прочим, из-за него я чуть не уронила торт, и вот это уже была бы трагедия. Это настоящее шоколадное чудо — в нем нет ни грана муки. Умоляю, не позволяйте мне к нему притрагиваться. Я принесла его вам.

Джесси взяла у Нины сумку и украдкой глянула на коробку: торт был такой свежий, что она сквозь упаковку почуяла аромат шоколада и догадалась о чуть влажной сердцевине этого кондитерского чуда. Джесси поблагодарила Нину:

— Ты единственная, кто решил помочь с ужином.

Нина объяснила, что сама не может есть, по крайней мере твердую пищу, до четверга, поскольку сидит на «Диете доктора Дюваля», гарантирующей быстрое снижение веса. В следующую пятницу она сможет позволить себе куриную грудку без кожи, а пока только смеси из пакетиков — «секретные сжигатели жиров, придающие энергию». Нина помахала пакетиком, полученным в оздоровительном центре.

— Следующий возьму завтра. В сущности, я ничего не ем — никакой настоящей еды. Я просто высыплю это в стакан с дистиллированной водой, если она у тебя есть.

— Да брось ты. — Джесси указала на стол со свечами, на пышущую жаром плиту, на еще недоделанные канапе. — Ты должна поесть, — сказала она. — Зря я что ли зажарила пять корнуоллских цыплят? Ты только посмотри — там целая цыплячья братская могила.

Джесси махнула рукой в сторону кухни, где, готовые к употреблению, задрав кверху миниатюрные ножки, лежали маленькие цыплята в абрикосовой глазури. Поскольку Джесси и Нина были одни, хозяйка не стала утаивать, что на несколько часов запоздала с подготовкой к празднику, в связи с чем ей пришлось исключить из меню пару-тройку блюд, и тем не менее она каким-то чудом сумела приготовить вполне пристойный ужин. После этого признания Джесси снова стала уговаривать Нину:

— Ты должна, просто обязана хоть немного поесть.

— Да не беспокойся ты так, — утешила ее Нина. — Я с удовольствием посмотрю, как едите вы. Роль наблюдателя на этом празднике жизни меня вполне устраивает.

Сияющий вид Джесси навел Нину на мысль о любовном приключении, и она сочла, что будет вполне уместно рассказать подруге и о своем свидании с дундуком. Но сперва Нина подошла к разделочному столу и начала машинально нарезать сырые овощи. Ей уже доводилось помогать Джесси, и она знала, что делать.

Разрезая сочные маленькие помидорки, Нина бесконечно нахваливала подругу: бывший чердак выглядел потрясающе — и как только Джесси этого добилась? Такие прелестные гирлянды, а старинная колыбель — просто находка.

Потом состоялся печальный, но неизбежный диалог о самочувствии Миры Московиц.

— А как твоя мама?

— Без изменений.

В устах Нины фраза «без изменений» означала «все еще умирает», и Джесси восприняла это как сигнал: ее подруга пришла сюда, чтобы хоть на пару часов забыть о смертельной болезни матери, ведь сегодняшний вечер был посвящен новой жизни и старым добрым денькам.

Нина думала почти о том же: какое облегчение она ощутила, оказавшись здесь. Она почувствовала, как ужас приближающейся смерти ее матери постепенно отступил, словно бы Нина спряталась в святилище жизни. Теперь драма Нининой жизни могла протекать за пределами этого дома — там, далеко-далеко на севере, в высотном здании, уже окутанном снегом. Болезнь, смерть, старость… призраки, облаченные в развевающиеся снежные одежды, оставались там, сосланные, все равно что в Сибирь, в промерзший Бронкс, пока Нина наслаждалась короткой передышкой в кругу друзей на юге, в Нохо.

Здесь подруги оживят, согреют Нину рассказами о своих любовных приключениях, о победах или пусть даже неудачах в работе… Их ждет прекрасный ужин (хотя Нина может только наблюдать, как едят другие) и вино, которое ей пить позволено. Она предвкушала ощущение эйфории еще до того, как подняла бокал.

— Это всего лишь австралийское красное, но на вкус ничуть не хуже старого французского, — промолвила Джесси, наполняя хрустальный бокал.

Подруги засмеялись: они ведь еще недавно пили совсем дрянное вино. Нередко они покупали бутылку только из-за дешевизны и употребляли вина «по специальной цене пять долларов девяносто пять центов». Увы, подобные напитки поднимают настроение лишь ненадолго… И тогда, пару лет назад, подруги вынесли вердикт: все, что дешевле девяти долларов за бутылку, просится назад, вызывает похмелье, головную боль и далеко не всегда служит источником оптимизма, зато нередко является причиной изжоги.

Все они отказались от белого вина — кроме шампанского, но это совсем особый случай. Они любили шутить, что хорошего белого вина просто не существует в природе, а жидкость, именуемую белым вином, тайно доставляют в особых цистернах (вроде тех, в которых развозят топливо) и по ночам разливают в бутылки с фирменными наклейками, чтобы подавать исключительно на приемах.

«Плохое белое» — напиток, неизменно предлагаемый участникам деловых семинаров, где «винные» мигрени могут быть списаны на счет раздражения и напряжения, вызванных пребыванием в широко разрекламированных, унылых-но-комфортабельных гостиницах, среди людей, с которыми вы и словом не перекинетесь, если вас специально об этом не попросят.

С повышением заработков подруги сразу же перешли на австралийское красное: цена у него была умеренная, а букет такой же богатый, как у хорошего, выдержанного французского каберне. Для сегодняшнего вечера Джесси купила три бутылки своего любимого шираза с виноградника «Поместье „Розмэри“», хорошо известного подругам по этикеткам.