– Может, ты тоже играешь на каком-нибудь инструменте?

– Нет, но я люблю петь. – С этими словами она вылила яйца на сковородку.

– Ты полна сюрпризов. Спой что-нибудь.

– Только не тогда, когда готовлю. Мне нужно сосредоточиться.

– Да, я забыл: готовить – это не твое призвание. Но, честно говоря, наблюдая за тобой у плиты, этого не скажешь.

Она взглянула на него через плечо.

– Я ведь не говорила, что не умею готовить. Я сказала, что не особенно люблю это занятие.

Он подошел к ней и обнял ее за талию.

– Мне кажется, ты все делаешь превосходно, особенно…

Он начал целовать ее шею, плечи. Мурашки побежали по ее телу.

– Ты отвлекаешь меня. У меня все сгорит.

Прикосновения его губ будили в ней желание, и, не в силах бороться с ним, она повернулась. Ее руки обвили его шею, и через мгновенье она была уже на верху блаженства, целуя его теплые влажные губы.

Несколько мгновений спустя послышалось шипение бекона на сковородке, Джоселин улыбнулась и оттолкнула его.

– Мы не можем заниматься этим постоянно, Донован. Нам нужно позавтракать.

Он поцеловал ее в щеку и вернулся к столу.

Пока Джоселин заканчивала готовить завтрак, они говорили о ее сестре Марии, потом о Центре помощи детям.

За завтраком они обсуждали, что будет, когда полиция найдет Коэна, и насколько Донован будет вовлечен в судебные процедуры.

Наевшись, Донован встал и собрал тарелки.

Джоселин хотела тоже встать, но он остановил ее:

– Нет, сиди и наслаждайся кофе. Я сам все сделаю.

«Он просто прелесть», – подумала она, награждая его поцелуем.

Взяв чашку с кофе, она вышла на веранду, чтобы полюбоваться видом на озеро. Уютно устроившись в шезлонге, она пила кофе маленькими глотками и думала о том, какую великолепную ночь провела с Донованом, о том, как в самый интимный момент она чуть не заплакала от радости.

Джоселин недовольно поежилась в кресле. Что она делает? Она всегда была на высоте и никогда не нарушала главное правило своей работы – не сближаться с клиентом. И все же она здесь, с Донованом, проводит, наверное, самые счастливые дни своей жизни. Она хочет быть рядом, хочет своими поцелуями залечить ту рану, которая осталась в глубине его сердца от потери родителей.

Она хочет сделать его счастливым, показав, как прекрасна может быть продолжительная любовь.

Вдруг в ее голове, словно тучка, повисло сомнение. Продолжительная любовь? Но что она знает о ней? Она живет одна уже много лет, с тех пор как Том бросил ее. В душе она все еще зла на отца за то, что он разбил сердце ее матери. Что она знает о счастье людей, любящих друг друга всю жизнь? Ничего.

Джоселин прислушалась к шуму воды на кухне и звону моющейся посуды. Да, она привязалась к Доновану, пожалуй даже, влюбилась, но сможет ли она отбросить все сомнения и ринуться навстречу своему счастью, если даже не уверена в том, что это счастье? Вряд ли.

Она не будет строить замки на песке. То, что сейчас реально, – это неделя удовольствия, ничего больше.

В любом случае она не заставила бы Донована отказаться от холостой жизни. Трудно представить, что он захочет навсегда впустить женщину в свой пентхаус.

«Да, сумасшедшего счастья длиною в жизнь у нас не получится», – решила Джоселин, допивая кофе.

Следующие несколько дней они занимались любовью, плавали, ловили рыбу, ходили в лес за грибами. Как-то вечером хозяева дома прислали живых омаров, которых Донован приготовил в топленом масле. После ужина они отправились на озеро и купались нагишом при неярком свете луны.

Это были самые романтичные дни в жизни Джоселин. Все происходившее с ней напоминало сказочный сон. Страстный любовник в постели, Донован был удивительно нежным и внимательным к ней все остальное время. Он готовил еду, делал ей расслабляющий массаж и слушал все, о чем бы ей ни вздумалось рассказать.

– Скажи, – тихо произнес Донован после очередного праздника любви. – Когда я пытался убедить тебя купить то черное платье, ты категорично заявила, что больше никогда его не наденешь.

Почему? И почему ты не снимая носишь деловой коричневый костюм и туфли на низком каблуке в то время, как выглядела бы потрясающе в чем-нибудь… другом?

Джоселин улыбнулась.

– Ты только что довольно тактично дал мне понять, что я одеваюсь как синий чулок.

Донован рассмеялся.

– Нет, просто ты почему-то стараешься скрыть свою удивительную красоту.

Джоселин прислонилась щекой к его плечу.

– Видимо, я никогда не смогу перестать бороться с тем, с чем боролась все детство.

– С чем?

– С мнением моего отца относительно того, что в человеке самое важное. Он считал, что это яркая внешность. Очень скупой на ласку, он мог расщедриться на улыбку или комплимент, только когда я была разодета как маленькая кукла. Он терпеть не мог, когда я носила джинсы или возвращалась с улицы в испачканной одежде. Ему не нравилось, когда мама ходила по дому в халате.

Когда он бросил нас, то объяснил ей свой уход тем, что она, по его мнению, плохо заботилась о своей внешности. Отец увлекся молодой красоткой, которая носила мини-юбки, сережки до плеч и сооружала прически, как у Софи Лорен.

Моя бедная мама, которая была самым добрым и нежным человеком на свете, стала комплексовать по поводу своей внешности, и так и не смогла до конца справиться с этим чувством, хотя я каждый божий день говорила ей, что считаю ее самой красивой женщиной в мире.

Думаю, я просто не хочу, чтобы люди любили меня из-за симпатичной внешности. Я не выношу, когда этому придают слишком большое значение.

Джоселин не могла поверить, что все это рассказывает Доновану. Она никому не говорила об этом, кроме своей подруги Тесе, и то только после двух лет знакомства.

Донован погладил ее плечо.

– Неважно, что ты носишь, Джоселин. Ты всегда выглядишь прекрасно.

– Ты ведь не придаешь слишком большого значения внешности, правда? Ведь внутренний мир человека гораздо важнее.

– Все так, но, не вылезая из делового костюма, ты впадаешь в другую крайность, нежели твой отец. Ты ведь все равно хочешь составить определенное мнение о себе – как о суровом телохранителе-недотроге. Но, нося облегающие платья и высокие каблуки, ты не изменишься, Джоселин.

Ты останешься такой же личностью с богатым внутренним миром. Только знаешь, мне кажется, ты так одеваешься, чтобы не подпускать к себе мужчин ближе чем на пушечный выстрел, потому что ты вбила себе в голову, что никогда не будешь счастлива.

Он поцеловал ее в лоб.

– Джоселин, я не хочу быть одним из тех мужчин, которых ты боишься подпустить к себе. В моем присутствии ты можешь одеваться, как тебе заблагорассудится. Ты в любом наряде останешься необыкновенной женщиной. Мне жаль, что твой отец придавал твоей личности столь малое значение. Он, судя по всему, не понимал, как счастлив, что у него есть любящая жена и замечательная дочь. Может, когда-нибудь он это осознает.

– Скажи, как у тебя получается так оптимистично смотреть на вещи?

– Не знаю. Наверное, на меня повлияли рассказы бабушки о моих родителях и то, что я сам о них помню. Бабушка говорила, что они жили душа в душу. У них было много общего, они любили и уважали друг друга, а мое рождение сблизило их еще больше. Мы трое были одним целым, и наша маленькая семья была главным в их жизни; не работа, не деньги, не увлечения, а только семья, наши теплые отношения друг к другу.

– Это замечательно, Донован. Ты вырос с чудесным взглядом на отношения между людьми.

Он посмотрел на нее.

– Ты говоришь так, словно сама не веришь в возможность таких отношений.

– Нет. Просто я не видела таких отношений в своей жизни. Для кого-то возможно такое счастье, но не…

– Но не для тебя?

Джоселин посмотрела на него. До встречи с Донованом она была скептиком, но он затронул что-то в ее душе, что поколебало ее уверенность в прежних взглядах. Теперь она мечтала о счастье, о красивом будущем с Донованом, хотя и до смерти боялась разочароваться.