Таким образом, по мере приближения к Оптиной пустыни, толпа все росла и росла. Замечательно, что горевшие свечи, с которыми несли тело покойного старца, во все продолжение пути, несмотря на сильный дождь и ветер, не угасали.

Наступал вечер, и уже несколько стемнело, когда гроб старца проносили через последнюю деревню Стенино, находящуюся в версте от Оптиной.

Уныло гудел большой семисотенный оптинский колокол, редкими мерными ударами потрясая воздух и далеко разнося печальную весть о наступлении момента последнего прощания с усопшим великим старцем. Из города Козельска навстречу погребальному шествию выступило местное духовенство и многие горожане. Высоко над головами народа, сквозь вечерний полумрак, виднелся черный гроб, таинственно освещаемый ярким пламенем горевших свечей. Колеблясь от шествия несших его, он точно плыл по воздуху. Поистине, это трогательное печально-торжественное перенесение тела почившего старца, по замечанию многих, скорее походило на перенесение мощей и производило на всех присутствовавших умилительно-благодатное впечатление.

На неширокой реке Жиздре, протекающей под самым монастырем, через которую обычно переезжают на пароме, на этот раз временно устроен был мост.

Сюда-то, навстречу усопшему старцу, вышел из монастыря крестный ход во главе с двумя архимандритами и в сопровождении множества монашествующих и мирян. Величественное было зрелище, когда перенесенный через мост гроб старца внесен был в ряды многочисленного сонма священнослужителей в блестящих облачениях, и несметные толпы народа с той и другой стороны соединились вместе. Похоронный перезвон колоколов, пение певчих, развевавшиеся хоругви, и это необозримое множество народа и впереди, и сзади, далеко-далеко за рекой, и, наконец, этот бедный гроб, к которому устремлены взоры всех присутствующих, к которому неслись со всех сторон сердечные вздохи, с горячей мольбой о упокоении души почившего в небесных обителях, с тайною скорбью сердца о потере дорогого отца и с прошением его ходатайства у престола Всевышнего Отца Небесного, ― все это поражало сердца всех, собравшихся отдать последний долг старцу.

Было пять часов вечера. Шествие направилось к Святым вратам обители. Внесенный в обитель гроб с телом почившего старца поставлен был в холодном Введенском соборе, который блистал праздничным освещением. Настоятель обители о. архимандрит Исаакий, в сослужении нескольких иеромонахов, совершил панихиду над почившим. Спустя немного времени началось торжественное всенощное бдение в теплом Казанском храме, между тем как в Введенском храме, где оставалось тело старца, непрерывно всю ночь совершались панихиды и шло прощание народа с почившим.

Па следующий день, 15 октября, гроб перенесен был в Казанский храм. В десятом часу началась литургия, которую, несмотря на свое слабое здоровье, совершал опять сам преосвященный Виталий, в сослужении двух архимандритов Моисея и Исаакия, трех игуменов и пяти иеромонахов. На правом клиросе пел хор архиерейских певчих, а на левом ― монастырских.

В конце Божественной литургии владыка, обратившись к народу, произнес прекрасную, трогательную речь, в которой изобразил сущность старчества и живо обрисовал нравственный облик доблестного хранителя заветов старчества ― о. иеросхимонаха Амвросия.

По окончании литургии преосвященным отслужена была панихида, в которой участвовали сорок священнослужителей, все в белом парчовом облачении. В конце панихиды, после 9-й песни, еще раз выступил с кратким прощальным словом к старцу иеромонах Григорий (Борисоглебский). В этом слове он выразил старцу последнее приветствие от лица Московской духовной академии, с которой старец имел живые, духовные отношения, и для которой он всегда был высоким примером веры и жизни и духовным руководителем. «Мы, питомцы духовных школ, ― говорил о. Григорий, ― готовящиеся к пастырству, и наши руководители смотрели на тебя, как на образец и пример пастырствования. Начальники, наставники и питомцы нашей Московской академии, все были при твоей жизни проникнуты чувством благоговейного уважения к тебе, многие из них пользовались твоими советами, и ты, любя духовное юношество, умел поселять в обращавшихся к тебе истинный дух пастырства ― аскетический, самоотверженный, дышащий любовью. Поверь же, что память о тебе русское духовенство, русское духовное юношество сохранит всегда свято и благоговейно».

Свое слово юный проповедник-студент заключил земным поклонением усопшему старцу.

После панихиды гроб почившего поднят был на руки священнослужителями, и, в преднесении св. икон и хоругвей, погребальное шествие направилось к приготовленной могиле. За гробом шествовал преосвященный в полном архиерейском облачении с прочими священнослужителями. Печальный похоронный перезвон, сливаясь с пением погребальных песнопений, сопровождал тело святопочившего старца к месту его последнего земного упокоения. Могила для старца Амвросия была приготовлена рядом с могилой его великого учителя, старца иеросхимонаха Макария, близ юго-восточной стены летнего Введенского собора.

После заупокойной литии, совершенной владыкой, и по возглашении почившему вечной памяти, гроб был опущен в могилу.

Когда батюшку схоронили, замечает один наблюдатель из светских лиц, кто-то из ближайших к нему монахов[70] стоял у могилы, сложив руки на груди крестообразно и опустив глаза. Все отправились в трапезу. Прошло часа два времени. Тот же монах все еще стоял в том же самом положении у могилы батюшки.

Удивительно при этом, говорит тот же наблюдатель, что в обоих монастырях (Оптинском и Шамординском) скорбь о батюшке, хотя и глубока и искренна, но вместе с тем светла и не безнадежна.

С самым близким к батюшке лицом можно говорить о нем. Все спокойны, сдержанны и делают свое дело. Только иногда как-то с болью передернется лицо монаха, или застанешь его в тяжелой задумчивости. А иногда, среди разговоров о старце, кто-нибудь вдруг тихо промолвит со вздохом: «Эх, батюшка, батюшка!» И столько покорной скорби послышится в этих коротких словах! С кем ни заговоришь о нем, все его любят, все им облагодетельствованы… «Да кого он-то не любил?» ― Вот общий, единодушный голос.

Кстати, приведем здесь отрывок из стихотворения, посвященного памяти почившего старца, одной из монахинь Шамординской обители: