— Мало того, что нам все уши прожужжал крикун Фемий, теперь и ты надумал петь хвалебные песни об Илионе? Где же твоя кифара, не в животе ли?

— Кифара? Она в животе у девчонки, которая орет за дверью! Прислушайтесь и услышите, как она играет!

Меланфий, уже дважды приговоренный, обернул свое смуглое лицо к Элату и к хохотавшему во все горло Эвриаду и сам приговорил их к позорнейшей смерти. Если я когда-нибудь доберусь до власти, оскоплю обоих, а с ними заодно и еще кое-кого! — подумал он.

— Моя мать… — начал Телемах.

Перед внутренним взором Возвратившегося, Долгоотсутствовавшего стояла картина — тонущий человек. Волны подкидывали его, швыряли на острые скалы, но он знал, что у него есть спасение, есть женская нежность, улыбка Навзикаи и женские колени, на которые можно склонить усталую голову. Если его пронесет между скалами в тихий залив, в широко разверстое лоно земли, он найдет там пристанище. Но волны были слишком круты, злобный бог Посейдон навис над ним, он накатывал на него свои валы, вновь и вновь затягивая его в водяную пучину. Никогда не добраться ему до берега. Его разобьет о скалы, а остатки его существа, смертные лохмотья, надолго сохранившие способность мыслить, осуждены барахтаться в море крови — во веки веков. Если б я мог спасти хоть кого-то из них, мне было бы не так тяжело, думал он, переводя взгляд с одного лица на другое. Если бы я мог кого-нибудь спасти, это впоследствии оправдало бы меня перед самим собой. Он переводил взгляд с одного лица на другое. Они сами приговаривали себя к смерти, один за другим, приговаривали себя дважды, а некоторые по многу раз, к самой позорной смерти, к исчезновению, к странствию в Аид, к истреблению. Если бы я мог спасти хоть кого-нибудь из них, думал он, быть может, я спас бы и самого себя. Тогда я, быть может, имел бы право сказать: «Ты, Астианакс, или как там тебя зовут, я спас тебя! Ты живешь благодаря мне! Ты был уже на пути в Аид, ты сам пытался осудить себя на смерть, но я спас тебя, я сделал вид, что не слышу смертного приговора. Я был хитроумным, изворотливым, я не то чтобы сознательно обманул кого-то из богов, но я недослышал некоторые из их приказаний!»

А потом он понял: я пришел сюда, чтобы убивать. Я пришел, чтобы все устроить и навести порядок в здешней неразберихе. Я пришел домой, чтобы спасти будущность сына и честь жены. Я пришел как посланец богов, как их солдат.

Еще названы не все имена. Эвридам, хочешь сохранить жизнь? Полиб, разве ты не хочешь выбраться отсюда живым? Агелай, у тебя еще есть надежда: молчи и гляди в стол или улизни прочь, пока двери еще открыты'.

— Моя мать… — снова начал Телемах.

— Уж верно, она и сама может натянуть лук и послать стрелу — аж до самого Дулихия! — вставил Эвридам.

Амфином поглядел на него и подумал: ей-богу, я не на шутку рассердился. По-моему, во мне закипает злость. Надо бы посмотреть на него самым суровым взглядом. Уж если бы мне пришлось кого-то убивать, я убил бы его.

Лицо Телемаха снова полыхало огнем.

Эвримах думал: господи, до чего же ты глуп, Эвридам! Будь ты моим рабом, я отрезал бы тебе нос и уши, а может, и кое-что еще, может, оскопил бы тебя, а потом приказал бы засечь тебя насмерть.

— Моя мать решила… — сказал Телемах.

— Ах вот как, так это она решает? — спросил Агелай. — А мы и не знали! Так-таки она сама? А мы-то думали, Ваше Сыновнее Величество теперь уже решаете сами.

Они засмеялись, приятно было найти повод посмеяться. Среди них были молодые люди и мужи средних лет. Они пили и смеялись.

Ангиной поставил кубок на стол.

— Так что же решила Бесконечно желанная? Говори живо, у нас нет времени слушать пустую болтовню, мы пришли сюда не для того, чтобы слушать нудные проповеди, а чтобы есть, пить и добиваться благосклонности Недоступной.

— Моя мать решила, что тот, кто сумеет натянуть лук и послать стрелу через кольца топоров, как это делал мой отец, тотчас получит ее в жены.

Что ни говори, то была важная новость, она так сокращала срок ожидания, что в мегароне воцарилась тишина. Они не могли сразу решить, хорошая это новость или дурная. Они посмотрели на властителя Дулихия, потом на Сына. В недоуменном безмолвии они услышали родовые стоны из-за стены, но еще отчетливей они услышали исполненную достоинства, однако не такую уж медлительную поступь Пенелопы во внутренних покоях. Она сошла с лестницы, ведущей в Гинекей, и остановилась в дверях за спиной своего Сына, в нескольких шагах от него. Она оглядела зал, она показалась залу, она была очень хороша. Белизна ее кожи была ослепительной в сером свете дня, клонившегося к сумеркам. На ней было множество украшений и новое платье, а аромат благовоний, которыми она себя умастила, доносился даже до дверей, ведущих в прихожую, и до самой прихожей.

Она прошла, проплыла еще несколько шагов, снова оглядела зал, бросила взгляд в сторону двери, где сидели певцы, шпионы и нищие.

— Мой сын говорит правду, — сказала она. — Сегодня я изберу в мужья одного из сидящих в зале. Приготовь топоры, Телемах.

Четверо рабов внесли тяжелую ношу на копьях, пропущенных сквозь кольца, ввернутые в рукоятки; топоры раскачивались и звенели, ударяясь друг о друга. Рабы остановились в прихожей, ожидая приказаний. Телемах набросил на плечи плащ и вышел следом за ними. Рабы прорыли узкую ложбинку наискосок через внутренний двор. Телемах сам расставил топоры по прямой линии, которую выровнял с помощью длинного натянутого ремня. Он разместил их на расстоянии шага один от другого и поставил кольца стоймя. Одно из колец упало, он поспешно бросился к нему, вновь поставил стоймя, проверил, хорошо ли натянут ремень, который держали рабы, еще одно кольцо упало, он выпрямил его и, присев на корточки, посмотрел сквозь кольца. Эвриклея стояла в прихожей, стиснув ладони. Дождь хлестал рабов по голым спинам, все вокруг плавало в сером мареве дождя. На своем стуле, на покрытом козьими шкурами и полотняными покрывалами почетном сиденье с непроницаемым лицом восседала Пенелопа. Кто-то подбросил в огонь поленьев. Странник, Возвратившийся, безмолвный нищий склонился над столом. Со своего места через дверь мегарона и дверь, настежь распахнутую из прихожей во двор, он мог видеть кольца топоров: они смотрели прямо на него. Эвриклея не ошиблась в своих расчетах.

Самые любопытные из женихов встали из-за столов и, столпившись в прихожей, заслонили от него топоры: живая, пока еще живая, стена рук, спин и ног. Антиной остался сидеть, но Эвримах встал, за ним Амфином, они вышли во двор, постояли там, поглядели и вернулись к своим столам. Никто уже больше не смеялся. Они перешептывались, ждали, может быть, взвешивали свои шансы на успех. Кое в ком из тех, кто вчера или позавчера совсем уже решил отступиться, теперь снова пробудилась надежда. Телемах вернулся на свое место. Не садясь, он поднял руку. Теперь он обрел спокойствие и уверенность. Когда воцарилась полная тишина, он приказал, обращаясь к двери во внутренние покои:

— Эвмей, принеси лук!

В сумраке за этой дверью стоял также немой и волосатый Дакриостакт. Глаза его слезились, хотя ветра не было, а руки дрожали от ярости.