— Мишенька, Мишенька, милый мой…

Что же произошло т, огда? Почему она так резко отстранилась от меня? Николай… Откуда выплыло это имя? Это персонаж пьесы, которого я играю. При чем здесь он? Насколько я знаю, у него с Инной Андреевной ничего не получается, хотя он и влюблен в нее по уши… А у меня? У меня получается?

Пять раз прохожу мимо двери, пять раз останавливаюсь, рука поднимается и опускается. Никак не решусь постучать… Ну почему, почему я такой застенчивый? Это нынче совсем не в моде. Нет, с любой другой девушкой я вел бы себя совсем не так (я замечаю, что почти назвал Анну девушкой! Ну и что? Если она девушка и есть?!), совсем не так. Что же, у меня не было опыта общения с девушками, что ли? Сколько угодно! Но в тех случаях не было любви, совсем никакой, потому и поцелуи не казались столь обжигающими, желанными, сердце не стучало так, пытаясь выплеснуть кровь наружу.

Но угораздило же меня влюбиться! Если верны слухи, Анне около шестидесяти… Ну и что? Когда ты целовал ее шею и грудь, ты разве видел на этой груди столь преклонный возраст? Упругая молодая кожа, вот чего касались твои губы. И забудь про возраст! Это все вздор! Нашел о чем думать!

В который раз останавливаюсь перед дверью. А, будь что будет! Решительно поднимаю руку и громко стучу, а в уголке сознания вспыхивает мысль: «Что же я делаю?!» Дверь распахивается сразу, словно Анна ждала, положив руку на ручку. Мгновение, и я вижу ее всю — в легком приталенном платье… Какая у нее тонкая талия!

— Здравствуйте, Анна Макаровна, — говорю я глухим голосом. Ее глаза распахиваются, и у меня начинает кружиться голова, — Я пришел поговорить.

Она покорно отступает, пропуская меня, закрывает дверь, и я слышу, как поворачивается ключ в замке.

— Вы… Вы… — она смотрит на меня беспомощно, опустив руки, я медленно приближаюсь к ней, и с каждым сантиметром мне все труднее дышать. — Кто вы?

Да, как все запуталось. Она спрашивает, кто я. А кто она?

— Я — Миша, — говорю с замиранием сердца. — А вы?..

Она качает головой, смотрит на меня. Меня притягивает этот взгляд, я приближаю свои глаза к ее глазам, они становятся большими, поглощают меня всего… Она оказывается в моих объятиях, я снова обнимаю ее, покрываю поцелуями лицо, шею, платье опять легко поддается, сползает… Еще немного, и она оказывается в моих руках обнаженная, что-то лихорадочно шепчет. Что она шепчет?

— Мишенька, проснитесь, Мишенька… Нет… Нет… Не просыпайтесь, умоляю вас! Не просыпайтесь! Ни в коем случае не просыпайтесь! Что вы делаете со мной? Боже, что вы делаете со мной?

— Я люблю вас! — выдыхаю я и внутренне сжимаюсь.

— И я, и я люблю вас! — Она помогает мне раздеться, рвет пуговицы на рубашке, я рывком сбрасываю все, что-то трещит, рвется, но не до этого, не до этого! Мы падаем на кушетку, и я начинаю целовать ее всю. О, какая она вкусная! Она извивается в моих руках, срывающимся голосом шепчет:

— Иди же ко мне! Иди ко мне! И мы оказываемся рядом на кушетке, вместе… И так близко-близко…

Нет, не прав Петька, в жизни имеет значение только любовь! Все остальное — прах, тлен и суета. Она замужем. Она сама мне сказала. Значит, слухи верны. Муж ее очень любит, и бросать его она не хочет. «Об этом страшно даже подумать, Мишенька!» И что же, она будет твоей любовницей? А что тебя не устраивает? Любовь урывками, с оглядкой? Ну что же делать? Раз она не может бросить мужа, значит, будет любить тебя в промежутках между репетициями и спектаклями.

Урвать у этой злобной, гримасничающей жизни маленький кусочек счастья…

Новость — пьесу утвердили к постановке. Назначили дату премьеры. Распределили роли. Мне, как я и ожидал, досталась роль Николая. Сегодня первое чтение в лицах — собираемся на сцене, рассаживаемся и читаем как первоклашки, без чувства, без толка, без расстановки. Но шутка ли — пьеса-то не простая! Пьесу все называют дьявольской, да так оно и есть на самом деле. Я, например, уже не понимаю, как меня зовут — Михаил или Николай. Я не понимаю, как зовут мою любимую — Инна или Анна, не понимаю, с кем я пью пиво — с Петром или Алексеем. И произошло это смешение тогда, когда я начал читать пьесу в одиночку, а что будет, если мы соберемся все вместе и начнем разыгрывать ее в лицах? Вот от этого-то и присутствует всеобщее небывалое возбуждение, этакий мандраж, все бегают, суетятся, совершают ненужные телодвижения, тратят лишнюю энергию.

Даже меня заразили волнением — я тоже бегаю, не могу сидеть на месте и путаюсь сам у себя под ногами. И вот наконец-то чтение началось. Весь состав труппы на сцене, даже те, кто в этом спектакле занят не будет. Действующие лица сидят на стульях, держат в руках текст пьесы, остальные толпятся в кулисах, особо любопытные вертятся тут же, чем вызывают повышенное неудовольствие Павла Сергеевича, который периодически выходит из себя, свирепеет и разгоняет любопытных, но не более чем на десять секунд, поскольку они тут же возвращаются. В конце концов он плюет, машет рукой, и любопытные получают возможность присутствовать на сцене на законных основаниях. Наконец Павел Сергеевич требует тишины и держит речь.

— Товарищи! — презрительная улыбка на устах Агнессы Павловны. Павел Сергеевич замечает эту улыбку. — Господа! — Агнесса Павловна улыбается еще более презрительно. Павел Сергеевич отворачивается от нее, — Наша труппа будет давать новую пьесу. Текст вам всем роздан, и вы ознакомились. Кто не ознакомился, пусть пеняет на себя. Пьеса хорошая, думаю, что каждый имел случай в этом убедиться. Чтобы сразу развеять сомнения, скажу, что лично я эту пьесу читал. Да, читал, и попрошу вас не смотреть на меня так! Очень хорошая пьеса, жизненная. Каждый уже знает, кому какая досталась роль. Попрошу подойти со всей ответственностью. А теперь попрошу начать чтение.

— Павел Сергеевич, — я встаю, делаю полупоклон. — Позвольте мне сыграть Михаила так, как я его вижу. Ну хоть раз, Павел Сергеевич. — Я унижаюсь до заискивающего тона.

Художественный руководитель хмурится, на его широком лице написано неудовольствие. Целую минуту он думает, а я разглядываю его физиономию. Чем старше человек, тем шире его лицо — этот закон я вывел совсем недавно, за кружкой пива совместно с Викентьичем. Закон справедлив для людей старше тридцати пяти и моложе семидесяти. Вот у Павла Сергеевича лицо очень широкое, очень, потому что ему за шестьдесят. Стриженый под полубокс (Бог мой, какая древняя стрижка!), гладко выбритый седеющий шатен, вот что такое Павел Сергеевич.

Труппа затихла, все ждут вердикта. Агнесса Павловна, как всегда, готова меня защищать. Павел Сергеевич обводит взглядом притихшую труппу и говорит очень медленно и протяжно:

— Сейчас время экспериментов. Играйте. Посмотрим, что получится.

Всеобщий вздох восхищения. Лешка хлопает меня по плечу, а Алексей Прокопьевич пожимает руку. Я не верю своим ушам. Краем глаза вижу Инну, сидящую сбоку от меня, она старается не смотреть в мою сторону, но, судя по всему, у нее это плохо получается: ее ресницы то и дело взлетают вверх, и в меня почти физически ударяет ее взгляд, полный нежности. От этого взгляда меня начинает трясти, я перестаю понимать, что именно я делаю здесь, почему я здесь, а не вместе с ней. Боже мой, что делает со мной эта женщина!

Никак не можем начать — выясняем, чья реплика первая, хотя это и так ясно — первая реплика Инны Андреевны. Инна Андреевна очень долго ищет свою реплику в листах, они у нее рассыпаются, окружающие бросаются их поднимать, возникает так нужная всем заминка.

— Так! — Павел Сергеевич громко хлопает в ладоши, Инна Андреевна вздрагивает, снова роняет листы, Агнесса Павловна смеется, Павел Сергеевич морщится. — Что у вас там, Инна Андреевна? Ну вот, всегда вы так… Соберитесь, а то мы никогда не начнем…

Инна Андреевна наконец начинает. Она произносит свои реплики механически, монотонно, без всякого выражения — обычно она так не делает при первом чтении. Ничего особенного не происходит — в действие вступают другие, читают, добавляют свои замечания… А я вдруг замечаю Наташу, свою бывшую жену. Она сидит среди актеров и как-то странно посматривает на меня. Она-то что здесь делает?!