— Я говорю, что делать с кварталом? Стену убрать?

— Оставьте. Сделайте ворота и пускайте всех желающих, как в Светлый квартал. И не называйте квартал Черным. Никакой он не черный.

Пришли охранники в касках, бронежилетах, с автоматами. Гоша, увидев их, покачал головой, попрощался с Ермаковым, вышел следом за охранником, сзади пошел второй. У парадного входа стояла желто-синяя милицейская машина. Они сели. Гоша попросил заехать в цветочный магазин, где купил огромный букет красных роз, а потом назвал адрес Вали.

— Вот так, — сказал он себе. — А Петька и Маша у нас еще будут!

Глухая поляна в глухом лесу, вдали от жилья, вдали от дорог. Легкий ветерок шумит в кронах вековых деревьев. Солнце светит вовсю, но на поляне сумрачно. В самом центре поляны вдруг пожухла и склонилась трава круглым пятном, и в середине пятна проклюнулся росток. Извиваясь как червяк на сковородке, росток вытянулся, вырос в деревце, поднялся выше, обзавелся листьями, ствол его утолщился, и стало видно, что это растет дуб. Дуб рос не по дням, не по часам и даже не по минутам. Пока вы читаете эти строки, дуб растолстел в три обхвата, постарел, корни его замшели и потрескались, он потерял листву и засох. Среди свисающей лоскутьями коры прорезалось дупло, три сучка над ним превратились в глаза и нос, дуб шмыгнул носом, чихнул, огляделся и сказал, вернее — проскрипел:

— Ну вот… Опять я первый. Вот так всегда. И где они ходют? Вот спешишь, спешишь, торопишься, стал быть, приходишь, запыхавшись, сердце из груди выскакиваеть, а их нет как нет. Ну куды это годиться? Щас вот никто не появится, вот уйду, вот и все! Пущай на себя пеняют, вот!

Внезапно послышалось журчание ручья. На полянке появилась струйка воды, собралась в лужицу, лужица выросла у корней дуба, вздыбилась куполом, поднялась грибом. Дуб заметил гриб, перестал ворчать. А гриб превратился в толстяка с добродушной круглой физиономией, толстяк посмотрел на дуб, подмигнул.

— А, это ты, Водянюк, — радостно сказал дуб, — а я тут уже полчаса торчу, как пень, никого нету.

— Здорово, Лешак, здорово, — отозвался Водянюк, булькая, как в бочке. — Как живешь-можешь?

— А, все так же. Корни болят, и зубов уже не осталося, да короеды замучили, спасу нет…. А ты-то как, жидкий?

— Теку помаленьку, старик, теку. Тоже болячки, годы уже не те… Совсем не те…

— Да… — протянул Лешак сочувственно. — Эт точно, годы не те…

Они вздохнули, помолчали, обдумывая сказанное. Послышался шум. Водянюк прислушался, а Лешак ничего не услышал, продолжая вздыхать и бормотать что-то себе под нос.

— Тихо ты, — сказал Водянюк, подняв водяной палец. — Идет кто-то.

Действительно, кто-то пробирался сквозь чащу, бормоча что-то про погоду, больные кости и проклятую ступу.

— Ягуся, — радостно сказал Лешак, и дупло его растянулось в улыбке. — Это она ворчит, радость наша.

На поляну вышла согбенная старуха, одетая в ярко-красный сарафан и резиновые сапоги. Совершенно седые волосы ее были перехвачены желтой лентой в конский хвост. Старуха подслеповато огляделась, сверкнув единственным торчащим зубом, и прошамкала:

— А-а-а, Водяной с Лешим уже здеся. Здорово, мужички.

— Здорово, Ягуся, — проскрипел помолодевшим голосом Леший. — Чтой-то опаздывашь?

— Да ступа, чтоб ей неладно было! Заглохла, и ни в какую. Двадцать верст пешком пришлось топать. А я вам что, девочка?

— Карбюратор надо посмотреть, — со знанием дела сказал Водяной. — В прошлый раз карбюратор барахлил.

— Карбюратор, карбюратор, — ворчливо отозвалась Ягуся. — Кабы я знала, хде энтот карбюратор стоит, я бы на него посмотрела, на окаянного.

Снова послышался шум, и все повернули головы. Над кустами показался невероятно худой старик в тусклых доспехах, с непокрытой головой, потом стало видно, что он верхом на еще более худой и древней кляче, назвать которую лошадью можно было, только обладая богатейшим воображением. Сбоку у старика болтался огромный меч в кожаных ножнах. Старик подъехал, спешился, кряхтя так, словно у него заржавели все кости, вытер совершенно лысую голову гигантским клетчатым платком, оглядел поляну орлиным взором и сказал:

— Ну, здравы будьте, что ли?

— Здравствуй, Кащеюшка, — залебезила Ягуся. — Здравствуй, родимай. Не жарко ли тебе в доспехах? Как доехал?

— Доехал, — буркнул Кащей. — Ты называешь это «доехал»? Эта кляча вытянула из меня все жилы. На черепахе было бы быстрее.

— А ты ее на мясо пусти, — хихикнул Леший.

— А кто это мясо будет есть? Ты, что ли, беззубый? — огрызнулся Кащей. — А, и Водяной здесь. Что молчишь, булькни что-нибудь.

— Буль-буль, — сказал Водяной, и все засмеялись старой шутке.

— Кащеюшка, а где Горыныч? — спросила Ягуся.

— Хм, Горыныч, — сказал Кащей, снова вытирая лысину платком. — Куда ему лететь? Он уж сто лет не летает — стар стал. Да и где ему здесь поместиться? Он будет незримо присутствовать.

— Здрава будя, честная компания! — неожиданно рявкнул голосом старого курильщика незримо присутствующий Горыныч. Все вздрогнули, а с Лешего посыпалась какая-то труха.

— Ну, ты! — сказал Кащей. — Ты не пугай народ-то. А то, неровен час, преставится кто со страху.

— Да я че? Я ниче, — смущенно отозвался Горыныч.

— Ну вот и ладушки, — сказал Кащей, присаживаясь на невесть откуда взявшийся пенек.

Баба-Яга покрутилась, покрутилась, поделала руками какие-то пассы над землей, плюнула, дунула, топнула. Все с интересом следили за ее манипуляциями. Баба-Яга скосила глаза на присутствующих, снова покрутилась, помахала руками.

— Щас, — сказала она. — Щас, щас.

— Я не понял, — сказал Горыныч. — Чего происходит-то?

— Тихо ты! — цыкнул на него Кащей. — Ягуся колдует.

Ягуся презрительно поджала губы и уселась прямо на траву.

— Что, Ягусенька? Не получается? — хихикнул Леший.

— Бульк-бульк-бульк, — засмеялся Водяной.

— Смейтесь, смейтесь, — сказала Ягуся обреченно. — С вами скоро то же самое будет.

— Что то же самое? — спросил Водяной.

— Скляроз, — огрызнулась Ягуся. — Заклинания все забудешь напрочь.

— Эхе-хе, — сказал Леший. — А вот помню, в одна тысяча двести семьдесят пятом годе был со мной случай…

— Тихо! — сказал Кащей. Он щелкнул пальцами, и под Ягусей вырос пень.

— Спасибо, Кащеюшка, — ласково сказала Ягуся. Она оправила сарафан и сложила руки на коленях.

— Ну-с, — сказал Кащей. — Начнем, пожалуй. То есть это… Сходку считаю открытой. На повестке дня… — Он замолчал, захлопал глазами.

Леший сказал:

— А вот еще в одна тысяча триста пятнадцатом годе был большой пожар в лесу. Князь Святослав окурок бросил, и загорелося… Ох-ох-ох…

— Ты чего буровишь?! — ахнул Водяной. — Какой окурок?! Тогда еще и табаку-то не было!

— Как это не было?! — рассердился Леший. — Как это не было? А где же, по-твоему, он был?

— Не было! — рассердился, в свою очередь, Водяной. — Его еще из Америки не привезли! Горыныч, скажи ему.

— А хрен его знает, — задумчиво отозвался Горыныч. — Может, и не было. Только я, как сейчас, помню, что курить начал с детства. А чего курил? Может, и не табак. Может, и кизяк какой-нибудь.

— Ну я же говорю! — горячился Водяной. — А ты, Лешак, совсем плохой стал. Этот у тебя, как его… Ягуся, как?

— Скляроз, — подсказала Ягуся.

— Вот, — обрадовался Водяной. — Скляроз у тебя.

— Какой скляроз? — обиделся Леший. — Какой скляроз? Вот помню как сейчас, в одна тысяча…

— Тихо! — рявкнул Кащей. Все это время он сидел с растерянным видом, ощупывая свои доспехи. Где-то в щели между латами он откопал какую-то смятую бумажку и сейчас, далеко отставив руку, смотрел в нее. — Тихо, говорю! Мы сюда зачем собрались?

— Да, зачем? — подхватил Леший.

— А затем, что сходка у нас! — грозно сказал Кащей, обводя присутствующих орлиным взором. Под его взглядом все виновато опустили головы. — Сходка. Понятно?