— Довольно избитое сравнение, хотя это и так, — поморщился Ягодкин. — Много интересного дошло до нас от историков, но еще больше мы узнаём о прошлом, занимаясь раскопками. Шесть лет в верховьях Ловати, Торопы, Западной Двины работала экспедиция под руководством Станкевича. Благодаря археологам удалось полностью установить этническую историю края. — Ягодкин выглянул в окно. — Видишь сразу за площадью раскопки? Смешно, под нашим музеем находится древнее городище! Такое древнее, что люди в то время еще не знали железа и бронзы. Летом здесь снова возобновятся раскопки, и я тебе покажу много интересного…

Я смотрел на этого по-молодому оживленного человека и поражался его увлеченности и энергии. Сколько я знал людей, которые, выйдя на пенсию, очень быстро утрачивали активный интерес ко всему окружающему, становились желчными критиками всего нового, что создавалось и развивалось уже без их непосредственного участия. Рыбалка, дачка с собственным садиком или огородиком, в летний погожий день — домино под окном дома — вот, пожалуй, и все интересы пенсионера-обывателя. Вооружившись пером и бумагой, они яростно борются с существующими и несуществующими недостатками. Во все концы страны идут тысячи писем, в которых осуждаются, бичуются, выявляются так называемые недостатки. Будь это недовольство современной молодежью, которая, по их мнению, безобразно танцует на площадке, или недовес на несколько граммов масла в магазине, или неисправность в электрическом утюге…

— Редкому городу на Руси выпало хлебнуть столько горя, сколько Великим Лукам, — вдохновенно продолжал свою лекцию Ягодкин. — В шестнадцатом веке во время Ливонской войны, а она, как известно, продолжалась двадцать пять лет, Великие Луки стали форпостом русского государства. В январе тысяча пятьсот шестьдесят третьего года сюда во главе своего войска пожаловал сам царь Иван Грозный. А какая кровопролитная схватка произошла с войском Стефана Батория! В первом же сражении под Купуем…

— Вы меня там обучали ездить на мотоцикле, — ввернул я. — Помните?

Но Германа Ивановича не так-то просто было сбить с толку. Нахмурив густые брови, он сердито воззрился на меня. Белая прядь на затылке возмущенно затряслась.

— Я ему рассказываю о великих событиях давно минувших дней, а он мне говорит какую-то чепуху!

Больше уже я его не перебивал.

— В сражении под Купуем русские положили более десяти тысяч чужеземцев, захватили знамя, да и самого короля польского чуть не взяли в плен. И тогда рассвирепевший Баторий приказал любой ценой захватить город. Пять или шесть тысяч защитников крепости приняли неравный бой с вдесятеро превосходящей их ратью поляков. До нас дошло народное сказание тех дней, вот послушай:

Копил-то король, копил силушку,

Копил-то он, собака, двенадцать лет!

Накопил-то силушки: сметы нет,

Много, сметы нет, сорок тысяч полков!

Накопивши он силы, на Русь пошел, -

На три города, на три стольныя:

На первый-то город Полоцкий,

На другой-то город Великие Луки,

На третий-то батюшку Псков-град…

Прочел сказ он напевно и торжественно. Если сначала этот неожиданный экскурс в историю немало озадачил меня, то теперь и я проникся чувством величайшего уважения к мужественным защитникам нашего города. Признаться, все это я услышал впервые и подумал: до чего же мы люди нелюбопытные! Родиться в городе и не знать его истории! Да тем более такой славной, героической!

Сколько раз я проходил мимо этого небольшого двухэтажного дома, скрытого в тени высоких лип, и мне в голову не приходило заглянуть сюда. И я тут же дал себе клятву в первое же воскресенье прийти в музей и с помощью Ягодкина подробнейшим образом познакомиться с историей нашего края.

— А теперь пойдем.

Ягодкин проворно спрыгнул со стола и потащил меня за собой из комнаты. Не останавливаясь, провел мимо экспонатов краеведческого зала, зала Великой Отечественной войны и привел в исторический зал. Остановившись перед витриной, где покоились наконечники стрел, копий, алебарды, металлические нагрудники, забрила, шлемы, он показал мне на стоявший в стороне… пивной котел.

— Что это по-твоему? — спросил он.

Точно не зная, изготовляли ли в то время пиво, я не назвал упомянутый экспонат пивным котлом.

— Из этой штуки вышел бы хороший рыбацкий котел на целую бригаду, — сказал я.

Герман Иванович приподнял стеклянную крышку и осторожно извлек предмет. Подержав в руках, надел себе на голову. Вернее не надел, а опустил, поддерживая за края обеими руками. Вся голова его до самого подбородка спряталась в этом массивном колоколе. Из-под этой штуки раздался несколько измененный глуховатый голос:

— Шлем это, дорогой Максим! Шлем русского богатыря!

— Ильи Муромца? — вырвалось у меня.

Это было невероятно! Хотя штука и в самом деле походила на шлем и даже была с шишаком и кованым орнаментом по краю, глаза отказывались признать это огромное вместилище шлемом. Что же тогда была за голова?

Ягодкин поставил шлем на край витрины и взглянул на меня.

— Я и сам не поверил, когда увидел в первый раз, — сказал он. — И знаешь, где нашли его? Под Купуем! Вот какие богатыри дрались против Батория.

— Может быть, это…

— Ну-ну, напрягись! — улыбнулся Герман Иванович. — Многие делали самые фантастические предположения…

— Какой-нибудь кузнец отковал его шутки ради…

— Мы посылали шлем в Москву в этнографический институт: это настоящий шлем воина, побывавшего не раз в бою. Погляди на вмятины… Это след копья, это удар секиры… Даже палица обрушивалась на этот славный шлем!

— Ну тогда он с той самой волшебной головы, с которой пушкинский Руслан сражался, — сказал я.

— Были на Руси богатыри, — задумчиво сказал Ягодкин. — Были, и я думаю, и сейчас есть.

Мое внимание привлекла в одном из залов великолепно вырезанная из дерева и кости большая ладья. Внизу на табличке было написано, что на таких челнах совершали путешествия по Ловати из варяг в греки… Ладью изготовил в дар музею А. Ф. Тропинин.

— Замечательный мастер, — сказал Герман Иванович. — Художник.

— Я его знаю, — сказал я, разглядывая ладью.

— Он ведь на твоем заводе работает, — вспомнил Ягодкин. — Не только отличный мастер, а и человек каких поискать…

— Секретарь партийной организации… — сказал я.

— На кого можешь положиться во всем, так это на Тропинина, — продолжал он. — Давненько не видал его.

— Спасибо, Герман Иванович, — поднялся я.

— Это за что же? — удивился он.

— За чудесную экскурсию, — сказал я. — И за то, что вы все такой же, прежний…

— А вот какой ты, я еще не знаю, — рассмеялся он. — Большой начальник, а тощий, как селедка! Значит, живой человек, не кабинетный!

Мы договорились, что в воскресенье я приду в музей, и распрощались. От этой неожиданной встречи у меня осталось радостно-приподнятое настроение. Его энтузиазм вдохнул и в меня уверенность. Я рад был, что Герман Иванович не изменился, у него такой же острый ясный ум. Когда он увлеченно рассказывал о Великих Луках, я совсем не замечал, что лицо его изрезано глубокими морщинами, а голова белая, как у луня. Зато глаза такие же, как и прежде: живые и молодые. Мне приятно было услышать его мнение о Тропинине. Ягодкин никогда не ошибался в людях, оттого так подозрительно сначала отнесся ко мне: хотел понять, какой я теперь стал… В воскресенье я ему расскажу про все наши дела, и Ягодкин наверняка меня поймет, а я так нуждался в человеке, который меня сейчас хотя бы морально поддержал…

Я вспомнил, что не спросил у Германа Ивановича, где он живет. До воскресенья еще три дня, а я мог бы к нему и сегодня вечером забежать…

Нет, сегодня не смог бы: вечером у меня свидание с Юлькой.

Наступил самый ответственный момент: остановка поточной линии в формовочном цехе. Мы решили все-таки остановить первый конвейер. Остановка не на час-два, а на неделю, а может быть, больше. Грохотал вибратор, утрамбовывая газобетонную смесь, гудели формовочные машины, добродушно ворчал над головой красный мостовой кран, бесшумно скользя под застекленным потолком. В кабине сидела Юля. Она с любопытством посматривала вниз. У пульта управления поточной линии стояли, кроме меня и операторов, Любомудров, начальник цеха Сидоров и секретарь парторганизации Тропинин. Рабочие тоже оглядывались в нашу сторону, понимая, что происходит нечто необычное.