Джим Декстер плотно закрыл дверь кабинета. Положил на стол лист бумаги, который держал в руке, и обратился к Малко.

— Все о'кей, — несколько торжественно объявил он. — Они предоставляют вам полную свободу действий, чтобы ликвидировать этих негодяев. Даже если придется пойти на политический конфликт.

— Приказ исходит от самого Президента, — подчеркнул начальник представительства. — Он подписал новый указ. Кажется, перехваченные радиосообщения, переданные Моссадом, в значительной степени повлияли на его решение. И заместитель начальника оперативного отдела высказался за вмешательство. Нельзя позволять, чтобы тебя превращали в беззащитную жертву.

Малко посмотрел на только что расшифрованную телеграмму, предоставлявшую ему, как руководителю тайной операции, крайне обширные полномочия. Джим Декстер ехидно посмотрел на него.

— Вы представляете себе, что будете делать?

— Думаю, да, — сказал Малко. — Но это может вызвать резонанс...

Американец жестом изобразил обреченность.

— Президент хорошо подумал об этом, подписывая свой указ. В случае неудачи нам не составит большого труда вывезти вас из страны. Особенно с помощью Дикого Билла.

Американец посмотрел в окно, из которого была видна плоская крыша советского посольства с кольцевой антенной, где какая-то русская бегала трусцой.

— Вы узнали что-нибудь о воскресном распорядке дня Эйи Карембы?

— Да. Мне повезло. В воскресенье Каремба работал на отдел уголовного розыска. Он дежурил в аэропорте Лунги. Провел там весь день.

Значит, его не было с Каримом Лабаки. Малко попытался угадать, что черный полицейский мог делать в аэропорту.

— Выли ли в этот день международные рейсы? — спросил он.

— Да, был один рейс ДС-10 из Парижа. Самолет вылетел затем в Европу. Как каждую неделю.

— Вы можете достать список прилетевших и улетевших пассажиров?

— Думаю, да.

— Это все?

— Да. Возможно, был рейс «Гана Эрлайнз», если он совершил посадку. Они очень капризны.

— А внутренние сьерра-леонские рейсы?

Американец иронически улыбнулся.

— Таких больше нет. У авиакомпании «Сьерра-Леоне Эрлайнз» был только один самолет, который ей предоставляла иорданская авиакомпания «Алиа». Поскольку они никогда ничего не платили, иорданцы отобрали самолет. С тех пор, если вам надо отправиться в джунгли, остаются только пода-пода и пироги. Ни одного частного самолета в Сьерра-Леоне нет.

— А вертолеты?

— Три выполняют челночные рейсы Лунги — Фритаун. Плюс два президентских, но один из них неисправен.

Малко встал. Джим Декстер, несколько обеспокоенный, посмотрел на него.

— Держите меня в курсе. Чтобы я успел предотвратить нежелательные последствия...

— Я пока наведу справки, — сказал Малко. — Сколько я могу предложить Биллу Ходжесу?

— Как можно меньше, — сказал Декстер, расчетливый как всегда. — Он гурман. Расскажите мне немного о вашем плане.

— Не сейчас, — сказал Малко. — Сегодня вечером я о нем буду знать больше. А вы до тех пор проверьте списки пассажиров.

— О' кей. Удачи и честной игры, — сказал шеф отделения ЦРУ с несколько кривой улыбкой.

Охрана изобразила нечто вроде стойки «смирно» перед «мерседесом-500» Карима Лабаки, выезжавшим из резиденции президента Жозефа Момо. Утонув в своих подушках, ливанец их даже не заметил. Он задыхался от бешенства. С тех пор как он был в Сьерра-Леоне, с ним впервые обошлись как с мальчишкой. Президент был вне себя.

Он шагал по своему кабинету, цедя сквозь зубы угрозы в адрес Лабаки и всех иранцев в целом. Дрожа от ярости. Все это из-за дерьмового, ничтожного журналиста... Ливанец только не знал того, что Жозеф Момо принадлежал к тому же тайному обществу, что и Эдди Коннолли. Убийство Эдди его глубоко потрясло.

Шофер обернулся:

— Едем домой?

— Нет, — сказал Карим Лабаки. — В Мюррей Таун. В иранское посольство.

Его иранские друзья начинали ему надоедать. Кроме того, посол только что сообщил президенту, что новая партия нефти поступит с большим опозданием. Впрочем, эту нефть Лабаки уже перепродал с прибылью в десять долларов за баррель, чтобы опять купить сырую нигерийскую нефть. И он был обязан доставлять... Шутка, которая могла стоить ему десятка миллионов долларов.

Часовой почтительно открыл решетку перед «мерседесом» с затемненными стеклами. Ливанец относился к тем немногочисленным посетителям, которые могли быть приняты послом Ирана без предварительной записи на прием.

Карим Лабаки поднялся на крыльцо, направившись прямо на первый этаж, и толкнул дверь кабинета директора Культурного центра. Хусейн Форуджи как раз делал себе маникюр. Он отложил пилку и с угодливой улыбкой встал.

— Доктор Лабаки! Какой приятный сюрприз!

— Пора бы прекратить ваши глупости, — проворчал ливанец, опускаясь в кресло.

Иранец не расставался со своей масляной улыбкой.

— Хотите чаю?

— Нет, — сказал ливанец, — я хочу свою нефть.

— Она прибудет... Уже в пути, — подтвердил иранец.

— Когда?

Форуджи жестом выразил бессилие.

— Мы воюем с безжалостным врагом, доктор Лабаки. Танкеры часто опаздывают.

— Он должен был быть здесь два месяца назад, — заметил ливанец. — С меня довольно. Кроме того, история с журналистом получила огласку. Президент со мной говорил об этом.

Хусейн Форуджи развел руками, изображая полную невинность.

— Но ведь этим делом занимался один из ваших людей...

Лабаки едва не разбил бюро. С искаженным от ярости лицом он завопил:

— Это вы просили меня убрать этого беспутного негра! Потому что он становился опасным.

Иранец отступил.

— Да, конечно, но это было в интересах исламской революции. Имам будет вам очень признателен.

— Я хочу свою нефть.

— Я сейчас же телеграфирую в Тегеран, — сказал Форуджи.

Немного успокоившись, Карим Лабаки презрительно посмотрел на него.

— Вы знаете девушку по имени Бамбе?

Лицо иранца, и без того бледное, буквально помертвело. Сдавленным голосом, не очень уверенно он ответил:

— Да. Это... была одна из служащих в резиденции. Ее уволили. Она воровала. А что?

— Ничего, — сказал ливанец.

Было очевидно, что Форуджи врал. Осведомители Лабаки сообщили ему об одной встрече, которая ему совсем не понравилась. Чтобы покончить с этим делом, он будет вынужден сделать еще одно усилие... Он заставил себя улыбнуться.

— Эта девушка водила знакомство с подозрительными людьми, — объяснил он успокаивающим тоном. — Раз вы ее уволили, о'кей.

Этот ответ успокоил Хусейна Форуджи. Он с наслаждением пригубил свой горячий и очень сладкий чай, шестую чашку за этот день, совершенно не задумываясь о вреде химических заменителей сахара. Лабаки вновь погрузился в свои мрачные мысли. Иранцы так устроились, что вся грязная работа выполняется его людьми... Если возникнут осложнения, отдуваться будет он.

Несколько убийств его не смущали. Но гнев Президента Момо испугал его. Как только речь заходила о краже, сьерра-леонцы, обычно беззаботные, становились дьявольски сообразительными... Было очень заманчиво взвалить на него грязное дело, чтобы он лишился своего состояния. Его осведомители без конца повторяли ему, что американцы и саудовцы оказывали огромное давление на Президента, чтобы он избавился от иранцев и тех, кто их защищает.

Хусейн Форуджи проводил его до «мерседеса», изображая крайнюю почтительность.

Руджи солгала: она пошла переодеться. Белые брюки из блестящего шелка облегали ее восхитительный зад, а легкий пуловер из шелка того же цвета так обтягивал ее груди, как будто они были на нем нарисованы. Широкий ремень подчеркивал тонкую талию. Накрашенная как царица Савская, она могла соперничать с любой фотомоделью Нью-Йорка или Парижа. Она окинула одобрительным взглядом вуалевую рубашку Малко и его черные брюки из альпака. Его золотистые глаза, казалось, очаровали ее.