— Кому? — не понял я.

— Мне… — Он стряхнул пепел на пол. — Кому же еще? Люди живут в свое удовольствие — и ничего.

— Что за люди?

— Да мало ли… Вот Гришка-мясник, оклад восемьдесят, а ездит на двадцатьчетверке. Ему надо было двадцать пять лет копить зарплату: голодать, голым ходить, а у него рожа — в окно не просунешь! И красная, потому что коньяк каждый день жрет! Одет как король, руки в перстнях, каждую неделю рядом новая телка… Красота! Потому что умеет жить!

— Неужели машина, красная от коньяка физиономия и золото на пальцах показатель настоящей счастливой жизни? Ее главная цель?

Губы Золотова скривились в презрительной усмешке.

— Знаю, знаю! Главное — чистая душа и спокойная совесть! А счастливая жизнь — честная работа с самоотдачей до седьмого пота, потом полезные развлечения: лекторий, шахматный павильон, библиотека… Да?

Он сплюнул прямо под ноги.

— Преснятина и серость! Когда я слышу подобные прекраснодушные рассуждения, меня начинает тошнить!

— Вам не жалко Федора? — неожиданно спросил я.

Золотов смешался.

— Чего об этом толковать… Назад-то не вернешь. Живых надо жалеть.

Он тяжело вздохнул и пальцами потушил окурок.

— Мне себя жалко: влип как дурак! Потому что с дебилами связался. И не повезло с этим убийством… Я ж не такой… Ну покрутиться, деньги сделать… Зачем убивать? И в мыслях никогда… Не повезло! Тот же Гришка — ворует, аж хребет трещит, и живет припеваючи!

— До поры.

— Бросьте! Все на свете до поры. А ему на это наплевать, о будущем не думает, катается как сыр в масле и в ус не дует!

— Интересно познакомиться с таким счастливцем.

— Тут я вам не помощник. Знакомьтесь, если достанете. Но вряд ли, руки коротки.

Я начал злиться.

— Достанем, Золотов, обязательно достанем! Неужели вы не чувствуете, что происходит вокруг вас? Наступает время ответственности, и мы повытаскиваем за шиворот всякую нечисть из щелей и темных углов, как бы она ни хоронилась! И Гришку вашего извлечем на свет божий, а когда такая публика оказывается на виду у всех, то быстро скисает, теряет радость от коньячной жизни и завидует тем, у кого чистая душа и спокойная совесть, хотя вы говорили об этом с издевкой!

— Вы-то чему радуетесь? — бесцветным тоном спросил Золотов. — Ну посадите одного, другого… Зарплату небось не добавят, только хлопот больше…

— Этого вам не понять.

— Ну почему же… Чувство долга, удовлетворение результатами труда… Читал. Неужели правда бывает такое? И не хочется бросить все к чертям, развеяться, отдохнуть?

Бывало, мне хотелось забыть про сроки следствия и содержания под стражей, выпустить из памяти показания многочисленных обвиняемых, подозреваемых, свидетелей, не раздумывать над квалификацией и судебной перспективой дел, не прорабатывать сотни вариантов направлений расследования, уехать куда-нибудь в глушь, сесть у тихого, зеркального пруда под легкими перистыми облаками и бездумно смотреть на тихую поверхность воды, чтобы из глаз и ушей вытекали обратно миллионы битов самой различной информации: мешанина фактов, событий, фамилий, кличек, номеров телефонов… Такое случалось, когда я сильно уставал, но неизбежно проходило, и снова тянуло назад, в самый водоворот событий.

Не говорить же об этом Золотову, который сделан из другого теста и совсем по-другому понимает работу, развлечения, по-другому оценивает жизнь. Теперь для него настало время переоценки ценностей. Я нажал кнопку вызова конвоира.

Вернувшись к себе, я заперся, отключил телефон и около часа просидел неподвижно, расслабленно глядя в окно. Итак, дело раскручено. Факты и доказательства подтвердили интуитивные сомнения, расставлены точки над «и». Задуманная Золотовым инсценировка не удалась.

— Это все Машка, стерва! — прокомментировал он свое поражение. Сказала бы сразу, как учил: приставал, надругаться хотел, пришлось обороняться! И никаких сомнений, никаких зацепок! Получила бы года два условно, сейчас небось за ложные показания больше получит! Так нет, неловко ей было на мертвого напраслину возводить! Ну и дура! — Последнюю фразу он вымолвил с особенным чувством. Золотов оставался самим собой…

Внизу находился детский сад, галдели дети, ударялись о забор брошенные камни, недовольно кричала воспитательница. Эти звуки действовали успокаивающе, и я попытался воспользоваться ими, чтобы изменить окраску своего настроения.

В психологическом поединке с Золотовым победил я, хотя он был серьезным противником. Но удовлетворение не приходило. Я чувствовал себя усталым, измотанным и опустошенным. Скверно на сердце. Так бывает всегда, когда сталкиваешься с изнанкой жизни, и не просто сталкиваешься, а глубоко проникаешь в тщательно скрываемые от окружающих тайны, заглядываешь в дальние закоулки темных чужих душ, обнаруживаешь под внешней благопристойностью гнусные и стыдные побуждения.

В деле Золотова все это было.

Настроение не менялось. Когда распутываешь клубок хитроумных загадок, отыскиваешь замаскированные следы, расставляешь тактические ловушки, скрещиваешь интеллекты с противником, тогда каждая клеточка тела охвачена азартом: раскрыть, установить, изобличить, доказать…

Но вот цель достигнута и азарт сменяется мыслью: а было ли неизбежным то, что случилось? И прокручиваешь назад, в прошлое, длинную цепочку действий, поступков, вызванных ими следствий в поисках звена, обусловившего печальный финал. Как правило, эти дефектные звенья похожи друг на друга как две капли воды. Сбой в межличностных отношениях, неадекватная ситуации реакция, непонимание одного человека другим пустяки, не замечаемые в повседневной суете, ведь не знаешь, какими последствиями обернутся они через несколько лет…

Я опять, уже в который раз, подумал, что следователю плоды его труда не могут приносить радость.

Дело Золотова прошло в суде, на оперативном совещании я удостоился похвалы прокурора, из речи которого следовало, что я добился успеха в расследовании сложного, замаскированного преступления. Я побывал в отпуске, отдохнул и вскоре забыл об этом, потому что появились другие дела, другие подозреваемые, обвиняемые и свидетели, новые переплетения человеческих судеб, загадки, тайны, которые мне предстояло решать.

И только фотография кортика капитана 1-го ранга Золотова, которую кто-то из практикантов засунул под стекло на столе, возвращала время от времени к этой оставшейся в прошлом истории.

«Свиньи вилками хлебали из говядины уху!» — такая идиотская абракадабра пришпилена булавкой к стене. Завершающий штрих к общему кавардаку. Пепельница, пускающая зайчики медным нутром в потолок с батареи отопления. А окурки усеивают блюдце, а кофейная чашка существует вне блюдца, приклеившись к табурету, и еще на табурете машинка «Москва». И железки с буквами торчат — сразу много. Как лапы у богомола. Заклинились. Так всегда бывает, если одновременно нажать на несколько клавиш рукой. Только здесь не рукой, а головой. Сидит человек, уткнувшись носом в клавиатуру пишущей машинки. Уснул? Несмотря на банку кофе, которая валяется рядом. Нет, не уснул. Иначе бы не было звонка в наш райотдел, и нас бы здесь не было. И у меня внутри не было бы схватывающего чувства невесомости — потому, что это мой первый выезд «на труп». И убитый… Впрочем, почему убитый?! «Выбрось книжки из головы!» — так наставляет Куртов.

И я его понимаю, когда он переходит на отеческий тон, говоря со мной о моем же представлении милицейской специфики. Я его понимаю, когда он наставляет: контролируй себя. Контролирую: медное нутро пепельницы, лапки богомола — перебор, лирика! Убитый — тоже… скороспелый вывод. Просто умер человек в цветущем возрасте, на вид сорока нет. И сейчас не киношно-книжный детектив, а просто утро. И сдал бы спокойно дежурство — Куртов уже прибыл на смену, и спать хочется…