Верманд развернулся и действительно почти бесшумно зашагал по шпалам в глубь туннеля. Мы с рыжим матерясь беззвучно, двинулись рысью следом, ступая ногами облачёнными в мгновенно отсыревшие носки по тем же чёртовым шпалам. В руках мы держали снятую обувь и злобно шипели если доводилось напороться на какой нибудь особенно острый каменный осколок. В секретной комнате, которую правильнее было бы называть комнатой прослушивания нас ждал сюрприз. Бронислав Устиныч с присущей ему смекалкой успел разобраться с незнакомой техникой, снабжённой правда немецкими надписями. Он как раз нашёл «ухо» большой залы грота с причальной стенкой и когда мы с норвежцем вошли в комнату сидел за пультом, водрузив на голову большие эбонитовые наушники. Боцман выглядел словно заправский меломан-оригинал, пользующийся для своих нужд антикварными аксессуарами.
Норвежец увидев эту картину, хмыкнул неопределённо и подойдя к пульту щёлкнул каким-то рычажком, повернул колёсико громкости и вывел звук на микрофон, для внешнего прослушивания. В комнате раздались звуки шагов, негромкие голоса людей и даже шорох их одежды. Орудуя каким-то прибором похожим на регулятор настройки частоты радио, Верманд выделил один из них. Это был голос, неприятно скрипучий и глуховатый-надтреснутый, сиплый словно у человека пережившего тяжкую ангину. Я догадался, что это был голос того самого человека, который первым сошёл с трапа подлодки на причал грота. Это его появление вызвало такой бешеный приступ злобы у Варда. Видимо здесь крылась какая-то не изжитая личная драма, связывавшая этих двух немолодых мужчин. «Сиплый» говорил по английски с сильным акцентом похожим на немецкий.
Верманд пожевав губами всё таки счёл нужным пояснить:«Это тот самый старик о котором я вам упоминал. Он командует всей этой мутной компанией. Кроме прочего он весьма походит на одного негодяя из моей давней жизни в Германии из-за которого погибли дорогие мне люди. 90 из 100, что это он и есть. Высшие силы свели нас вновь в конце пути, но это уже мои проблемы».
Между тем сиплый до сих пор начальственно распоряжавшийся по английски, указывая какой груз в какое именно помещение следует доставить, вдруг сменил тон на более доверительный и интимный. К тому же он перешёл с английского на немецкий, обращаясь к невидимому нам собеседнику: «Герр Люци, мы всё таки должны обсудить тактику наших дальнейших действий. На „Брунгильде“ это было бы небезопасно, но здесь у нас есть более надёжное место – наш кабинет. Время не терпит, идёмте, герр Люци».Зазвучал другой голос – низкий и глубокий, словно говорил оперный певец: «На „Брунгильде“ есть вполне безопасные места. В частности моя каюта вполне защищена от прослушивания. Впрочем, как вам будет угодно, герр Кранке».
Раздались шуршащие звуки шагов двух людей. Сиплый говорил ещё что-то, его собеседник односложно отвечал ему, но вскоре звуки их голосов затихли, скорее всего они вошли в туннель. Бронислав Устиныч с любопытством посмотрел на Верманда: «Значит свой корабль они называют „Брунгильда“ при этом их Главарь с жалостливой фамилией[5]. говорит на немецком, как на родном и его собеседник отвечает ему тем же. К тому же вы утверждаете, что узнали этого Кранке, как своего старинного недруга. Не слишком ли много германизмов вокруг вас, господин норвежец?» Вард взглянул на своего визави с явным раздражением и недовольством: «Вы, господин боцман столь же проницательны, сколь и назойливы. Оставьте ваш интерес к подробностям моей биографии до более спокойных времён. В конце концов мы в одном деле и у нас общий неприятель, так что приберегите вашу „фултонскую речь“ хотя бы до окончания военных действий». Устиныч в ответ на его реплику только кивнул, как мне показалось не без смущения и с осознанием правоты Верманда.
Вард пощёлкал на пульте ещё какими-то переключателями и на панели с облезшей краской загорелись новые индикационные лампочки. Он посмотрел в нашу сторону и пояснил:«За долгие годы проведённые в этом месте я досконально изучил, как саму базу, так и всю её инфраструктуру. Не осталось ни одного уголка ни одной кнопки или тумблера назначение которых было бы мне не известно. К тому же немецкие порядки, стремление контролировать всё и всех знакомы мне не по наслышке. Существование этой комнаты контроля и прослушивания разговоров персонала и членов экипажей подлодок, посещавших эту секретную базу было вполне предсказуемо. На секретных объектах служили по меньшей мере два человека в обязанности которых входил контроль за настроениями их товарищей. Они наверняка регулярно писали отчёты об услышанном для контрразведки Кригсмарине. В особых случаях осуществлялась магнитофонная запись».
Бородач нажал на прямоугольную панель в центре пульта. С лёгким щелчком открылась ниша в которой находился небольшой серый магнитофон с круглыми бобинами, оснащёнными зеленоватой узкой магнитной лентой. Продемонстрировав эту немецкую техническую новинку времён «третьего рейха», он продолжил: «Для ведения конфиденциальных служебных разговоров у офицеров командного звена существовала специальная секретная комната. Которая, разумеется, прослушивалась особенно тщательно при каждом её посещении. К тому же всякий раз составлялся зашифрованный на „Энигме“ отчёт с грифом „Высшая категория секретности“. Я почти уверен, что этот Кранке имел ввиду именно это помещение, назвав его – „наш кабинет“. Судя по всему Кранке знает о базе многое, но к нашему счастью далеко не всё. Этот „их кабинет“ я включил сейчас для прослушивания».
В этот момент из встроенного в пульт небольшого динамика раздался уже знакомый нам жужжаще-лязгающий звук открываемой горизонтальной клинкетной двери. Затем послышались шаги вошедших в помещение людей и дверь с тем же неприятным звуком закрылась. Через мгновение мы услышали не менее неприятные звуки голоса господина Кранке. Мне подумалось, что эта говорящая фамилия, как нельзя лучше подходит этому персонажу нашей затянувшейся пьесы. Кранке старчески прокашлялся и с некоторой надсадностью произнёс:«Присаживайтесь в кресло, герр Люци. Здесь имеется в баре превосходный коньяк, но зная особенности и запреты вашего вероисповедания я не осмелюсь предложить вам алкоголь. Сочту за честь выступить в роли вашего покорного слуги и собственноручно сварить на этой спиртовке любимый вами напиток – крепкий кофе. Сам же я просто обязан принять лекарственную дозу спиртного, как профилактику от простуды. Вы уж простите старика».И Кранке вдруг с частыми придыханиями заскрипел, что видимо заменяло у него жизнерадостный смех.
Собеседник ответил ему своим низким голосом: «Отдаю должное вашей способности не падать духом или как говорят англичане: „Делать хорошую мину при плохой игре“. Между тем мы с вами прекрасно понимаем, что в результате ваших, Кранке необдуманных действий операция „Рагнарёк“ оказалась под угрозой срыва. Вашей „Брунгильде“, Кранке с самого начала была предназначена вспомогательная роль. Первоочередной задачей было обеспечить пункт базирования и провести разведывательные действия. Реальные акции должны были проводить подводные корабли „Ёрмунганд“ и „Нагльфар“[6], которые должны были прибыть позднее. Кроме того я заметил, что у вас серьёзные трения с вашим старшим помощником. Почему его нет здесь с нами? Вы ему не доверяете? Это серьёзно. Вы не молоды и не здоровы. Случись что мы должны быть уверены, что у вас есть надёжная замена. И наконец объясните, что делает у нас под боком это ржавое русское корыто с красной тряпкой на кормовом флагштоке? Когда я увидел это в перископ, то едва ли не решил, что у меня зрительная галлюцинация. Русские уже оккупируют эту, как вы клялись сверхсекретную базу, как вашу восточную Германию с куском Берлина? Я высочайше уполномочен передать Вам, Кранке, как командору „Брунгильды“ серьёзную обеспокоенность Его Высочества. Да продлит Всевышний его лучезарные дни на радость его подданным».
Этот монолог был произнесён невидимым Люци с заметно сдерживаемым гневом и темпераментом. Он говорил по немецки свободно, но от волнения в немецкой речи явственно проступал какой-то восточный воздушно-певучий акцент, кроме того, как заметил позже Гена Эпельбаум – Люци говорил с несвойственной немцам излишней цветистостью. Воцарилась минутная пауза и вновь раздались скрипучие звуки голоса командора «Брунгильды»: «Я прекрасно понимаю обеспокоенность Его Высочества, да продлятся его дни, но я так же понимаю, герр Люци чем вызвана эта обеспокоенность. Она результат неполной и искажённой информации переданной Центру моим старшим помощником Штинкером, который к несчастью оказался грязным интриганом и бесчестным карьеристом, банально мечтающим занять место командора „Брунгильды“. Этого моего детища, плода тяжких многолетних трудов и конструкторских озарений.
