— Проснись.

— А! — встрепенулся тот.

— Тише… — Владик закрыл его губы ладонью. — Идет кто-то… Слышишь?

— Ага… Точно. Они… Как же я не услышал?

— Спал ты… Затихли…

— Ищут. — Вглядываясь в темноту, Егорка подумал, что те, неизвестные, сейчас, наверно, засветят фонарик. Самое удобное — воспользоваться фонариком.

Однако там, где несколько секунд назад кто-то двигался, было по-прежнему темно. Большой палец правой Егоркиной руки касался рифленой кнопки включения. Только сдвинуть вверх. Нет, нельзя. Спугнет. Тот или те ничего не должны подозревать. Надо накрыть их на горячем. Скорей бы уж начинали свое дело. В левой руке Егорка сжимал милицейский свисток. Ну, чего ждут?..

— Не бойся, — ощущая локтем, как гулко стучит сердце Владика, шепнул Егорка. — Мы им сейчас…

Он не договорил. Впереди задвигалось, зашуршало, и вдруг совсем рядом от лежавших ребят что-то шлепнулось на землю и с треском, как хлопушка в новогоднюю ночь, разорвалось перед их лицами.

Ни огня, ни искр, ни осколков, и все же глаза чем-то запорошило, послышался резкий горчичный запах. От страха Владик обомлел, рот будто заткнули пробкой, не мог дохнуть. И ошарашенный Егорка здорово растерялся. Свисток выронил, а про фонарик он просто забыл. Вдобавок запутался в одеяле и, когда наконец освободился, вскочил, сдвинул кнопку фонарика, то яркий луч уже никого не достал. Лишь слух еще улавливал далекий топот ног.

Потом лучик пробежал по стволам берез, осветил щит, мирно стоявший на прежнем месте. Егорка направил свет на приятеля, и фонарик в руке его задрожал.

— Ы-ы-ы… — странные, булькающие звуки зародились у Егорки где-то внутри, словно в глубине вулкана, собиравшегося извергнуть на поверхность лаву и камни.

— Ты чего? — испуганно спросил Владик. — Егорка! Ты с ума сошел? Слышишь?

Егорка обернул фонарик на себя. Лишь белки глаз блестели на его лице да сахарно сверкали зубы, оскаленные в нервном, непрекращавшемся смехе. Лицо Егорки было чернее самого черного негра Африки.

Утром, не дожидаясь прихода Сережки и Толика, провели самое тщательное обследование места происшествии. Оно прояснило немало любопытных подробностей:

а) граната представляла собой бумажный пакет от сахарного песка, что удостоверялось фиолетовыми буквами с обозначенной ценой: «1 кг. 78 коп»;

б) по всей вероятности, бумажный пакет разорвался в момент удара о землю;

в) граната была начинена пылевидной смесью из печной сажи, золы и горчичного порошка;

г) падение гранаты произошло в неполных двух шагах от лежавших;

д) бросавший гранату находился в шестнадцати шагах. Об этом говорит сильно примятая трава с четким углублением от каблука;

е) дальность полета увесистой гранаты свидетельствует о том, что бросавший был человеком физически сильным, а точность попадания совершенно ясно доказывает: он хорошо знал, куда метать свой снаряд.

О многом рассказал бумажный пакет, припудривший черной сажей траву. Лишь одно оставалось загадкой: кто же был этот бросавший?

— Витькина работа, — уверенно сказал Егорка, осторожно завертывая в газету «вещественные улики» — разорванный пакет с остатком черной, вонючей смеси.

Присев на корточки, Наташа ощупала след от вдавленного каблука, задумчиво поцокала языком:

— А Витька в кедах ходит. Синие кеды, еще новые. А шнурки белые.

— Ну и что? — спросил Егорка.

— След острый. Как от ботинка.

— Думаешь, ботинок у него нет? В школу один раз даже на высоких каблуках приперся. Все ребята ходили смотреть.

— А что учителя?

— Да уж что-нибудь сказали. Больше не приходил.

— И у нас в школе не разрешают, — заметил Владик.

— Ты вот на Витьку говоришь, — сказала Наташа. — Но разве докинул бы он пакет?

— Запросто! — сказал Егорка. — Витька в их классе самый сильный. Баскетбольный мяч, знаешь ведь, — тяжелый, а он его тоже метров с десяти пуляет. Сам видел.

— И как? — подняла Наташа глаза на брата.

— Что как?

— Попадает?

— Как выйдет. Может и зашвырнуть.

Наташа поднялась и, покачивая юбочкой, ступая осторожно, чтоб не запачкать сажей красные босоножки, подошла к Владику, встретилась с его настороженным взглядом и вдруг звонко, неудержимо залилась смехом. Выговорила сквозь смех:

— Представляю… лежите, приготовились… а тут… бемц!.. Бомба!

Вчера вечером, увидев черное лицо Владика, Егорка и сам не выдержал — захлебнулся нервным, каким-то утробным хохотом. Но то сам. Да еще в такую минуту. Тогда и очуметь можно было, заикой стать. А ей-то чего смешно? Сейчас.

— Сама перестанешь, — сердито сказал Егорка, — или помочь?

— Не злись, — обернулась к нему Наташа. — Как одеяло постирать, так меня просил.

— Обойдусь!

Напрасно, конечно, Егорка кипятился. И спорить нечего: эта вчерашняя история — почище любого анекдота. Облапошил их Витька. Ох, облапошил! Выследил, подстерег, гранату начинил, все рассчитал. Сейчас со своим Петром, наверно, со смеху помирают. Если только в самом деле это Витька. Но как узнать точно? Вот и улики собрал, и след нашел. А толку? Собака? А где возьмешь ее? И что она сможет? У Витьки — своя собака, Рекс, как тигр, злющий. Лая да рыка на весь поселок будет. Тем и кончится… Эх, сюда бы тех знатоков, которые следствие ведут по телевизору! Они бы уж точно раскопали.

Горько жалел командир, что мысль об арканной петле пришла ему в голову вчера так поздно. Может, сейчас бы и не гадал, не мучился. Или просто зажечь бы фонарик. Бы да кабы! Разве мог он знать…

Граната, брошенная неизвестным лицом, почему-то ни у кого не вызывала ни гнева, ни даже простого осуждения. Егорка уже досадовал про себя: надо было бы утаить эту неприятную историю. А как утаить? Если бы с ним одним это произошло — тогда легче. К тому же одеяло оказалось все испачканное, черное. И самим где-то отмываться надо было. А без мыла и пробовать нечего. Да ночью, в темноте.

В общем, анекдот получился. Еще хорошо, что соседи на улице не знают. А то и со двора не выйдешь.

И главное, неизвестно — кому физиономию за это бить. Витьке с Петькой? Но ведь доказать надо.

На следующий день видели эту двоицу. Пошли к магазину, мороженое купить. Сидят, неразлучные, на заборчике, лижут эскимо, довольны, улыбаются. Егорка сразу посмотрел на Витькины ноги. Точно: кеды синие, шнурки белые. Глазастая Наташка!

Хотелось Егорке, ах, до чего же хотелось, зуд в ладонях почувствовал, ноги просились — подойти к ним и без никаких объяснений, угроз поднять руку и… нет, не ударить по нахальным, противным лицам, а просто легонько и вдруг подтолкнуть их назад, чтобы с заборчика — кверху ногами, кувырком. А там видно будет — драка так драка. Но вспомнил Егорка отца и только вздохнул, прошел мимо, к киоску, пестревшему всяким мелким товаром за квадратами чистых стекол.

Купив пять порций эскимо и небрежно сунув в карман сдачу, он развернул запотевшую бумажку, лизнул мороженое и все-таки не удержался — обернулся к сидевшим на заборчике:

— Ну, чего лыбитесь?

— Погода хорошая, — радушно сказал Витька.

— И комары не кусаются, — в тон ему добавил Петро.

— Командир, — Витька обсосал палочку и метко забросил ее в урну, — отчего же все — пешком? Хвастал: телегу сделаем. Когда же представление увидим?

Как-то сразу, ладно Егорка и ответить не нашелся. Зато сестричка его за словом в карман не полезла:

— Уже билеты купил? Не беспокойтесь: не пропадут билеты. Увидите.

Все с удивлением посмотрели на девчонку. Особенно Толик и Владик. Улыбается. В глазах — веселые искорки. Коса с белым пышным бантом перекинута на грудь. Как-то не похоже, что собирается она идти в милицию.

— Владик, — сказала Наташа, — брось, пожалуйста, и мою бумажку в урну.

Не вдруг, не сразу, а лишь на пятый день после того, как обещал, вошел Василий Кирюшин в калитку дома, мимо которого, стараясь не смотреть на окна, ходил он с обидой и холодком в сердце уже много-много лет.