— Бедненький! — Тася готова была заплакать от жалости. — Ну теперь они вас не посмеют обидеть. Я за вас заступлюсь, — заявила она решительно.

— Ну куда вам, вы сами маленькая! — недоверчиво произнес мальчик.

— Ничего, хватит сил. А как вас зовут?

— Андрюшей. Так меня мама называла. Она тоже у дяди жила сначала и тоже по проволоке ходила, как Петька теперь. Она сорвалась, упала на пол мимо сетки и тут же умерла. Бедная мамочка, я ее очень любил!

«Бедный Андрюша! — подумала Тася, — и он сирота, как и Карлуша. У той папа умер, и она успокоиться не может до сих пор; у этого мама, и он о ней со слезами вспоминает. А у нее, Таси, есть добрая, милая, ласковая мама, и она, Тася, так много горя причинила ей! Должно быть много, очень много, если добрая мама решила разлучиться с ней».

Девочку неудержимо потянуло увидеть свою маму, услышать ее милый голос, почувствовать на своем лице ее нежный поцелуй. Раскаяние охватило душу Таси. И этот больной мальчик вдруг стал ей дорогим и близким.

— Андрюша! — спросила она, робко кладя ему руку на плечо, — вам жаль меня, Андрюша?

— Понятно, жаль! Услыхал я, как закричали вы, так даже душа ушла в пятки со страху: сразу догадался я, что Фифишка вас напугала, зажег фонарь и прямо сюда. Хорошо, что не видел дядя, а то бы побил за это!

— Какой вы, Андрюша, хороший, если не побоялись дяди и пришли сюда. Я вам никогда не забуду этого!

Тася подумала, как бы она поступила на месте Андрюши, и тут же созналась, что никогда не пожертвовала бы собою для других. А этот милый Андрюша оказался не таким, как она. Он не побоялся побоев и пришел к ней!

— Знаете, Андрюша, — сказала она, — будем друзьями. Здесь и мне и вам одинаково тяжело, а вдвоем переносить горе куда легче. Согласны?

— Еще бы, — живо подтвердил тот.

И дети крепко обнялись, как родные.

— А теперь уходи, уходи скорее! А то дядя еще проснется, — взволновалась Тася, — теперь я не буду бояться. Ты мне только фонарь оставь.

— Хорошо, — согласился Андрюша, — спи хорошенько, завтра поговорим. А теперь — спокойной ночи.

И он скрылся за дверью. Тася солгала, сказав, что она не боится. Фифи, свернувшаяся клубочком у ее ног, наводила на девочку нестерпимый страх. Но пример Андрюши, его самопожертвование задели ее за живое, и она хотела отплатить тем же доброму мальчику.

«Лучше трястись всю ночь от страха из-за соседства со змеею, — решила Тася, — нежели удержать Андрюшу при себе и тем подвергнуть его жестокому наказанию со стороны злого дяди».

Но Тасе не суждено было трястись всю ночь от страха. Судьба, очевидно, сжалилась над девочкой и, против своего ожидания, она заснула крепким сном.

— Эй ты, лежебока! Вставай сию минуту и ставь самовар. Мне надо идти с хозяином повторить к вечеру мои упражнения, а Андрюшка опять болен и не может встать с постели! — Роза изо всех сил тормошила Тасю за плечи.

Тася открыла глаза, со сна не соображая, что с нею и где она.

— Ну, ну, нечего прохлаждаться! — крикнула Роза, — иди, когда приказывают, а то будет плохо.

И она вытолкала Тасю из каморки прямо в грязную, маленькую, полутемную кухню, крикнув ей вдогонку:

— Да не забудь сапоги вычистить мужчинам! Слышишь?

Ставить самовар! Чистить сапоги!.. Думала ли Тася, что ей придется это делать, когда подставляла, бывало, няньке свои ножки, чтобы старуха обувала ее, взрослую, девятилетнюю девочку! И вот как зло судьба посмеялась над нею! Ей самой приходится исполнять тяжелую работу. Но делать было нечего. Из соседнего помещения раздавался сердитый голос хозяина, наводивший трепет на бедную девочку. Она видела однажды, как ставила самовар няня, и, с трудом перетащив тяжелую посуду с полки к печке, принялась за дело. Однако не легким оказалось это дело для Таси! Уголья отсырели и не загорались. Самовар был холоден по-прежнему, а из жилой комнаты избы слышался грозный вопрос хозяина:

— Ну что же, ты намерена оставить нас без чая, гадкая лентяйка?

Тася была в отчаянии.

В ту самую минуту, когда она, окончательно упав духом, готовилась пойти уже признаться хозяину Злыбину, что не в силах справиться с работой, дверь в кухню отворилась, и вошел Андрюша, едва передвигая ноги от слабости.

— Я пришел помочь тебе, — произнес он глухо, с трудом выговаривая слова.

— Но ты упадешь сейчас! На тебе лица нет! — Тася бросилась к Андрюше навстречу, чтобы поддержать его.

— Нет, ничего, мне лучше чуточку. Вот я и пришел к тебе. Дай, помогу, — успокаивал он ее, хлопоча у самовара.

— Ну теперь готово, неси! А я сапоги почищу за тебя в это время, — тихо, чтобы не быть услышанным в соседней комнате, сказал добрый мальчик.

Тася благодарно взглянула на него и, с трудом подняв самовар, потащила его в горницу.

— Ага! Наконец-то, — сердито встретил ее хозяин, и глаза его насмешливо блеснули. — Что, сообразила, что тут капризами ничего не добьешься? Смирилась, небось!

И потом, помолчав, добавил:

— Пока я буду с ними, — он кивнул на Петьку и Розу, — в балагане готовиться к вечернему представлению, чтобы ты у меня и комнату прибрала, и полы вымыла, и обед сготовила. Андрюшка болен, не сегодня завтра умрет, так чтобы ты у меня живо все это проделала, если не хочешь познакомиться с моею плеткою.

Он накинул на плечи порыжевшее от времени пальто, надел на голову старый, помятый цилиндр и в сопровождении детей вышел из избушки. Три собаки поплелись за ними. Они знали, что пришел час их работы.

Едва только дверь захлопнулась за хозяевами и ключ повернулся в замке снаружи, Андрюша спросил:

— Ты есть хочешь?

Тася сейчас только, при напоминании о еде, почувствовала голод. Со вчерашнего обеда в пансионе у нее не было во рту ни росинки.

— Ужасно хочу! — откровенно созналась она.

— Так налей себе чаю и поешь хлеба с колбасой; там на столе все лежит со вчерашнего дня, — сказал он и пошел из кухни в горницу.

На столе действительно валялись черствые куски хлеба и заплесневелые остатки копченой колбасы.

Тася, никогда в жизни не ела ничего подобного. Несмотря на отвращение, голод заставил бедную девочку съесть все, что было на столе.

Когда последний кусок был съеден, Тася вспомнила, что не поделилась с Андрюшей своим скудным завтраком. Вспомнила и покраснела.

— Как же ты-то будешь! Я все съела, — с сокрушением произнесла она.

— Не беспокойся! — поторопился утешить ее добрый мальчик, — мне ничего не надо. Грудь у меня так ломит, что и думать не приходится о еде. А ты теперь принимайся за работу. Постой-ка, я налью тебе в ведро воды и отыщу мыло и тряпку. Ты полы вымой прежде всего.

Вымыть полы! Ей, Тасе Стогунцевой, мыть полы в этом грязном закоптелом домишке! Но долго раздумывать не было времени. Андрюша с трудом притащил ведро в горницу и показал Тасе, что надо делать. Мальчик охотно исполнил бы за нее работу, но едва он опустился на пол, как боль в груди заставила его вскрикнуть.

— Нет, не могу! — простонал Андрюша.

Тася помогла подняться и отвела в крошечную полутемную каморку, где он спал на грязной сырой подстилке из соломы. Но мальчик, казалось, меньше думал о своих страданиях, нежели о делах Таси.

— Как-то ты справишься? — спрашивал он между приступами мучительного кашля, — как-то удастся тебе приготовить обед и прибраться к приходу хозяина, бедняжечка.

И тут же он подробно объяснил Тасе, как надо жарить картофель и варить молочную похлебку.

Покончив с мытьем полов и уборкой, Тася присела отдохнуть. Ей казалось, что ноги и руки ее готовы отняться от усталости. Все суставы болели, спину ломило, а между тем снова приходилось браться за работу. Теперь ей надо было сготовить обед. Тася, руководствуясь указаниями Андрюши, налила молоко в кастрюлю, положила туда муки и соли и поставила все это на плиту, заранее разожженную заботливыми руками ее нового друга. Обжигая себе пальцы, девочка справилась кое-как с этой задачей, и похлебка была готова. Тогда, отставив ее на край плиты, Тася поспешила в комнату — перемыть посуду и приготовить все нужное к обеду.