Пока дверь за вахмистром не захлопнулась, все молчали.

— Ну и… сволочи вы все! — выругался Бранцнер. Комедия, все комедия, думал Хольт.

Готтескнехт сказал:

— Я чувствую, что если не отпущу вас, ваша боевая готовность от этого только пострадает. Ну уж ладно, ступайте!

Час спустя Хольт сидел у фрау Цише.

Она укладывалась. В коридоре громоздились чемоданы, сундуки и корзины. Фрау Цише надела яркий фартучек. В спальне стояла корзина, она укладывала в нее стопки белья. Хольт машинально следил за тем, как она суетится.

— Ты что, с луны свалился? — выговаривала она ему. — Геббельс назначен имперским уполномоченным по тотальной мобилизации рабочей силы. Все театры, варьете, все художественные училища закрыты, замерла почти вся литературная жизнь. Готовятся новые свирепые указы об обязательной трудовой повинности, деваться некуда! Что же, прикажешь мне стать за станок и обтачивать гранаты? Да я себе на всю жизнь руки испорчу! Десятичасовой рабочий день не для меня! — Она села на кровать и закурила. — Квартиру я запру, вещи отправлю в деревню… Как у тебя с отпуском?

— Отпуск мне разрешен, — сказал Хольт. — Я жду его со дня на день.

— Едем в Баварский лес!

Хольт промолчал. Он курил и молча смотрел на нее. Она улыбалась призывно, соблазнительно. Но странно: ее улыбки на него не действовали! Хольт думал: хоть бы она спросила, как это произошло с Цише… Было бы, конечно, страшно жаль, если бы она натерла себе мозоли на руках. Перед ним навязчивым видением возникли руки Шмидлинга, большие волосатые лапищи, зарывшиеся в шлаковую пыль… руки Земцкого, руки Рутшера…

— Не знаю, право, — сказал он угрюмо. — В Баварский лес? Что ж, это было бы здорово, но вряд ли уже можно что-то изменить.

— Очень, очень здорово! — проворковала она. Но и это почему-то не подействовало. Он думал: а ведь она и правда красива. Но ничего не дрогнуло в нем при этой мысли, как бывало раньше. Она сказала:

— Постарайся обменять отпускное свидетельство — другой адрес, другой билет. И позвони мне завтра же. — Он кивнул. Она поднялась. — А теперь брошу все как есть. Сегодня я намерена побывать в кино. Едем со мной! В Ваттеншейде неожиданно пустили «Нору» по Ибсену, в прошлом году я прозевала этот фильм.

Дороги сильно пострадали от бомбежек, пришлось целый час тащиться до Ваттеншейда. Сидя в тесном, затхлом кинозале, Хольт но мог отделаться от щемящего чувства. Идиотское легкомыслие — тащиться на вечерний сеанс! Погода идеальная, того и жди — налетят. Правда, в воздухе висела мгла, но это помеха разве что для истребителей, ну и, пожалуй, для зениток… А мы забрались к черту на рога, в совершенно незнакомую местность, далеко от дома Герти и от батареи… Безучастие сидел он на своем жестком откидном сиденье, положив на колени каску. То, что происходило на экране, его ничуть не занимало, и он вздохнул с облегчением, когда фильм кончился. «Пошли!» Однако ей хотелось непременно увидеть хронику. «Говорят, есть эпизоды, связанные с покушением». Он снова сел. Но не успели отзвучать фанфары вступления, как вместо хроники на экране появились слова: «Тревога! Просим немедленно очистить зал!»

— Вот тебе и твоя хроника, будь она проклята! — выругался взбешенный Хольт.

— Не волнуйся, возможно, это разведчики! — сказала она успокаивающе.

Все бросились к выходу.

Было десять вечера. На улице их обступила темная ночь. Только слабо отсвечивало мглистое небо. Хольт пытался ориентироваться в этом мраке. Улица, окаймленная сплошными развалинами и выгоревшими фасадами, вела на север, должно быть к Гельзенкирхену, — черт ногу сломит в этом лабиринте городов! Трамвай уже не ходил. Толпа мгновенно рассеялась. Улица словно вымерла. Они шли быстрым шагом и вскоре достигли уцелевшего от бомбежек городского квартала с тесными улочками. То нарастающий, то замирающий вой сирены, казалось, волнами взмывал к небу. Они шли все так же подубегом. Застучали зенитки, сначала вдали, потом совсем близко. В небе гудели моторы. Они пролетят мимо, уговаривал себя Хольт. Или это «следопыты»? Кровь застыла в жилах: стало светло как днем. Где-то невдалеке медленно опускались осветительные ракеты, высокие дома мешали их видеть, но небо было ярко освещено.

Фантастически одетый человек с гражданским противогазом на шее преградил им дорогу.

— Стойте… Очистить улицу! В бомбоубежище!

Фрау Цише испуганно что-то затараторила, но Хольт сказал:

— Да будь же благоразумна, ради бога!

Он потащил ее в ближайший подъезд.

— Вы останетесь наверху, — потребовал комендант, обращаясь к Хольту.

— Нет, нет! — крикнула фрау Цише. — Я больна и нуждаюсь в помощи! — Она увлекла Хольта вниз по нескончаемым крутым ступеням.

Длинный коридор был забит людьми. Хольт оглядел слабо освещенное помещение, сотни лиц — они казались меловыми пятнами и словно плавали в густых сумерках, — чемоданы, и рюкзаки, и ванны, наполненные водой. В ушах его звенел детский крик.

— Не загораживайте выход! — Кто-то втолкнул Хольта в бомбоубежище. Переступая через туго набитые сумки и вытянутые ноги, они прошли в глубь длинного прохода, где еще имелись свободные места. Здесь было, в сущности, неплохо, только далековато от выхода. Они сидели последними в длинном ряду людей у зацементированного проема в стене. Сводчатое перекрытие погреба было укреплено двумя дополнительными толстыми стойками, они, как колонны, обрамляли проем слева от Хольта.

Он охраняющим жестом обнял плечи фрау Цише. Она дрожала в своем летнем пальто. «Хочешь, возьми мою каску». Каска была ей велика, зато она прикрывала также затылок и плечи.

Хольт увидел против себя маленькую девочку лет четырех, Малютка свернулась калачиком, ее сморил глубокий сон. Рядом лежала груда чемоданов. На скамье сидела статная крепкая женщина в брезентовой штурмовке и синих лыжных штанах. Хольт порылся в кармане; найдя свой электрический фонарик, он успокоился и снова сунул его в карман. Чей-то глухой голос произнес:

— Всю жизнь готов сидеть на хлебе и воде, лишь бы кончились эти проклятые бомбежки!

Погреб был очень глубок. Но даже сюда проникал гул проплывавших мимо бомбардировщиков. На скамью рядом с фрау Цише опустился дряхлый, трясущийся старичок. Теперь они сидели втроем, притиснутые к стене. В противоположном углу спала девочка.