ПОзднее открытие одного из ближайших к человеку живых существ, огромного, впечатляющего антропоида, всколыхнуло мир — оно будило мысль философов, биологов (несомненно, взволновало самого Дарвина) и просто образованных людей. Ажиотаж был так велик, что скелет гориллы демонстрировался на Всемирной выставке в Париже. Началась эпоха научных сопоставлений организма человекообразных обезьян и человека, что привело не только к замечательным выводам по биологии приматов и антропогенезу, но в конечном счете к рождению медицинской приматологии — исследованию болезней человека в опытах на обезьянах.

Каков итог второго периода истории приматологии? В это время накопилось значительное количество фактов, сведений по многим видам приматов: узконосым и широконосым обезьянам, полуобезьянам; наконец, завершилось определение основных форм высших обезьян. (Несмотря на появление ряда важных анатомических исследований, научные данные этого периода носят в основном описательный характер.) Таким образом, все крупные группы отряда первоначально учтены.

Однако говорить о становлении приматологии как науки еще нельзя. Нет ни одного обобщающего труда по отряду в целом. Ведь и сам отряд в умах ученых «еще» не существует: он разделен по совершенно надуманному признаку на «двурукого» и «четвероруких». Нет трудов по биологическим взаимосвязям различных приматов, по филогенезу отряда, нет еще полноценного сопоставления организма антропоидов и человека, нет данных по экологии, поведению, психологии обезьян.

Третий период развития науки о приматах совпадает о новейшим временем в истории человечества. Это период бурных политических событий, связанных с развитием империализма и началом его крушения, с Октябрьской революцией и становлением социалистической системы.

В конце XIX — начало XX в. в естествознании накопилось столько разнообразных фактов, что переход от метафизики к диалектике стал неизбежен. Но тут-то и началась атака на материализм внутри самого естествознания — реакция ринулась в наступление по всему фронту.

В теоретической биологии это сказалось следующим образом: после яркого расцвета науки во второй половине XIX в. под влиянием распространявшихся идей Дарвина наступило время (первая треть XX в.) воинствующего антидарвинизма. Как справедливо заметил в 1961 г. польский историк науки Ф. Виды-Вирский, если Ч. Дарвин в своем XIX в. еще мог быть материалистом, то Ч. Шеррингтон, живший в первой половине XX в., уже не мог им быть.

Только с 30-х годов, после долгой депрессии, начинается новый подъем дарвинизма. Все это с поразительной точностью отразилось на развитии приматологии, неразрывно связанной с дарвинизмом. После накопления многих фактов и утверждения дарвинизма в биологии (вторая половина XIX в.) приматоведение, получив столь мощную теоретическую базу, развивалось не по восходящей прямой, как того можно было ожидать, а весьма неровно, противоречиво, с бурным подъемом в конце 50-х годов XX в. На фоне этого подъема и произошло оформление приматологии как науки.

Как уже говорилось, с открытием гориллы начали проводиться многочисленные работы по сопоставлению (сначала анатомическому) организма высших обезьян и человека. Первое же серьезное исследование французского анатома Луи Грациоле в 1854 г. возбудило всеобщий и острый интерес к проблеме гомологии (сходства на основе родства) образований мозга человека и антропоида. Не что-нибудь, а сам мозг, извечно святая уникальность человека, оказался сродни обезьяньему! А тут еще появлялись все новые сведения о сходстве высших приматов.

Великий труд Чарлза Дарвина о естественном происхождении видов вышел в 1859 г. в обстановке, когда вполне назрела необходимость для появления такой работы. Но первая книга Дарвина была и началом переворота в познании приматов. Она, в частности, утвердила основополагающую мысль: причина высокого сходства организмов, как правило, — общее происхождение. Теперь мы знаем, что иногда это не совсем так, но для того времени данное пополнение имело важнейшее значение. Исторический труд Дарвина, блестяще обосновавший эволюционную теорию происхождения видов, стимулировал появление многих прогрессивных идей и книг. Под его могучим влиянием появилось в 1863 г. и классическое произведение приматологии — книга выдающегося английского биолога Томаса Гексли о месте человека в природе.

Книга Гексли не раз рассматривалась антропологами, приматологами и историками науки. Все основные пополнения ее верны и сегодня, не раз подтверждены учеными. Глубоко изучив научную литературу и проведя собственные анатомические исследования, Гексли показал огромное сходство высших обезьян (особенно гориллы и шимпанзе) с человеком. Гексли опроверг ошибочные утверждения маститого Оуэна об отсутствии у антропоидов в мозге затылочной доли, заднего рога бокового желудочка и перетиевидного возвышения. По мнению Оуэна и его сторонников, это свидетельствовало о непроходимой морфологической пропасти между человеком и обезьяной. Рассмотрев строение различных органов тела, Гексли заявил: «Какую бы часть животного организма мы ни избрали для сравнения, тот или другой ряд мышц, те или другие внутренности, результат остался бы все тот же: различие между низшими обезьянами и гориллой оказалось бы все-таки значительнее, чем между гориллой и человеком»[24].

Гексли особенно тщательно изучил конечности обезьян и показал, что нога у них «остается ногою, и в этом отношении никогда не может быть смешиваема с рукою». Таким образом, никаких «четвероруких», на которых 100 лет держалась угодная церкви систематика приматов, в действительности не существует. «Вряд ли, — заключает анатом, — можно выбрать какую-нибудь другую часть тела, которая бы лучше руки и ноги выставляла ту истину, что анатомические различия между человеком и высшими обезьянами менее значительны, чем между высшими и низшими обезьянами; а между тем есть орган, изучение которого с еще большею силою принуждает нас к тому же выводу, — и этот орган есть мозг»[25].

Идея приведенной цитаты наносила тягчайший удар по казенной науке. Из этого заявления естественно вытекали выводы, которые и не замедлил сделать Гексли: «С точки зрения систематики, мозговые различия человека и обезьян имеют не более как родовое значение (подчеркнуто мною. — Э. Ф.), семейные же отличия основываются преимущественно на зубной системе, на тазе и на нижних конечностях»[26]. Следовательно, разделение человека и обезьян на уровне отрядов абсолютно неоправданно, неверно! И Гексли, выбивая почву из-под ног вульгаризаторов, тех, кто потом обвинял дарвинистов в смешении обезьян с человеком, якобы отрицая разницу между ними, ставит последнюю точку: «Можно, пожалуй, всегда помнить, что между гориллой и человеком нет переходной формы (ее не было среди ископаемых во времена Гексли; теперь ситуация изменилась. — Э. Ф.), но не следует забывать и того, что не менее резкое различие… замечается между гориллой и орангом или орангом и гиббоном… Анатомические различия между человеком и человекообразными обезьянами, конечно, дают нам право относить его к особому, отдельному от них семейству; однако так как он менее разнится от них, нежели они разнятся от других семейств того же отряда, то мы отнюдь не имеем права относить его в особый отряд. Таким образом, оправдывается мудрое предвидение великого законодателя систематической зоологии Линнея, и чрез целое столетие анатомических исследований приходим мы обратно к заключению, что человек есть член того же отряда (за ним следовало удержать линнеевское название приматов), к которому принадлежат обезьяны и лемуры»[27].