Мадам побледнела от гнева, но, на ее счастье, к ней подошел в эту минуту король. Ему достаточно было взгляда, чтобы понять, что происходит.

– Верните муфту герцогине Мекленбургской, – приказал он шевалье, а потом повернулся к брату, который побагровел от злости. – Делая вам подарок, герцогиня не предполагала, что вы его так низко оцените.

Герцогиня тут же возразила:

– Да простит меня Его Величество, но я никогда не беру своих подарков обратно.

– В таком случае я распоряжусь им сам, – объявил король. – Сент-Эньян, вы отнесете муфту одной пожилой даме, чье имя я вам потом назову. У нее были самые прелестные ручки в мире, но годы и ревматизм изуродовали их, и теперь они причиняют ей много горя. Она сумеет оценить подарок по достоинству.

Король подал руку невестке и повел ее к обеденному столу. Месье, не в силах перенести унижения, исчез. Де Лоррен, не сводя глаз с удаляющейся Мадам, за которой следовала Изабель, подошел к своему самому близкому другу, маркизу д’Эффья, который тоже провожал совершенно особенным взглядом Генриетту.

– Что ты думаешь об этом, д’Эффья?

– Думаю, что Мадам опасная женщина, особенно если вздумает поссорить короля с Месье. Король, как известно, дорожит ею как залогом своей дружбы с Карлом Английским. Не будь ее, мы, вполне возможно, давно уже воевали бы с англичанами.

– Я ничего не имею против войны, и мне кажется, что здесь всем бы дышалось гораздо легче, если бы она растворилась в воздухе. И ведь все бывает. Известно, что здоровье у нее слабое, а последние роды были трудными…

– Пусть время поработает на нас, а если не захочет поработать, придется… Пойдем-ка лучше отыщем Месье. Сам знаешь, что не стоит оставлять его надолго в одиночестве.

Вскоре и впрямь началась война, но пришла она совсем не оттуда, откуда ее можно было бы ждать. В конце лета отдал богу душу король Филипп Испанский, отец королевы Марии-Терезии и брат королевы-матери. Ни минуты не медля, король под предлогом получения своей доли наследства, а на деле желая военной славы, решил самолично встать во главе армии и вторгнуться во Фландрию.

Удержать его было некому. Анна Австрийская покинула этот мир за три месяца до брата. Смерть ее была мучительной. Она умирала от рака груди, и врачи не могли ей ничем помочь, смягчая нестерпимую боль лишь небольшими порциями опия.

Сыновья страдали вместе с матерью, и до последнего ее вздоха не отходили от ее изголовья. Кто знает, может быть, король искал в войне спасения от преследующей его боли? Может быть, поэтому он с такой готовностью ринулся в бой?

Известие о войне стало при дворе взрывом бомбы. Молодежь забурлила. Все жаждали отличиться в глазах государя, и те, у кого не было полков, отправлялись на войну волонтерами.

Кристиан тоже собрался воевать.

– Я хочу, чтобы вы мной гордились, – сказал он Изабель.

– А я хочу, чтобы вы вернулись живым. Пожалуйста, берегите себя, – попросила она его и поцеловала.

Фландрская кампания стала для короля триумфальной прогулкой. Счастлив был де Конде, вновь ставший главнокомандующим, и безмерно счастлив герцог Люксембургский, его заместитель… Не прошло и нескольких недель, как сдались Шарлеруа, Турне, Дуэ, Куртре и даже Лилль, считавшийся неприступным. На то, чтобы взять его, понадобилось всего двадцать дней. Воодушевленный победами король пригласил во Фландрию дам. Всех. Кроме герцогини де Лавальер, чья звезда клонилась к закату. Потеряв голову от огорчения, она пустилась в дорогу в собственной карете и присоединилась ко двору в Турне – к большому неудовольствию государя. Король уже занял место в постели ослепительной маркизы де Монтеспан. Завершилось царствование одной дамы и начиналось другой. Этому союзу суждено будет продлиться долго, и его увенчает немалое число детей.

Возвращение в Париж превратилось в великолепное празднество. Еще одно было устроено в Версальском парке. Изабель приехала на праздник одна, так как муж ее вынужден был снова отправиться в Ратисбон и улаживать там очередные неприятности, договариваясь с недовольными, которым пришлись по душе пусть и грубоватые, но весьма деловитые шведы… Что ни говори, а управлять из Парижа княжеством в Северной Германии было весьма затруднительно, и это становилось все очевиднее. Герцогской чете следовало бы чаще и дольше радовать подданных своим присутствием. Тем более что подданные так еще и не увидели свою новую государыню, а она могла бы порадовать их своими достоинствами.

Но сама Изабель не испытывала ни малейшего желания знакомиться со своими подданными. Жизнь французского двора была так увлекательна!

Ее дружба с Мадам ожила и окрепла. Месье сделался снисходительнее, получая в дар редкие меха. Он уже не видел ничего предосудительного в этой дружбе, хотя старался всюду, где мог, досадить жене.

Надо сказать, что после того как были взяты северные города во Фландрии, отношения между Францией и Англией стали куда менее сердечными. Англия, постоянно испытывая нехватку в деньгах, стала, похоже, не без удовольствия склонять ухо к пению голландских сирен. Тогда как для Людовика XIV Голландия оставалась безусловным врагом, с которым он рано или поздно намеревался расправиться. И ему было трудно согласиться, что Англия может вдруг позабыть свой долг перед Францией и отдать предпочтение какой-то Голландии.

В желании Людовика наладить добрые отношения с англичанами был и еще один мотив, для него существенный: Людовик был искренне привязан к своему брату и считал эти отношения залогом его семейного благополучия. Именно поэтому король постарался возобновить свою тесную дружбу с очаровательной невесткой. Сделать это ему не составило большого труда, так как он сохранил самые трогательные воспоминания о сладких минутах, пережитых в Фонтенбло вскоре после женитьбы Филиппа. Мадам даже стала главной советчицей Людовика, и теперь они часто вели долгие оживленные разговоры. Брат и супруг в них не участвовал. Вспыльчивый, болтливый, неспособный хранить секреты, он мог повредить любому союзу.

К несчастью, за спиной Месье стояли его сердечные друзья – маркиз д’Эффья, граф де Беврон и главный демон, шевалье де Лоррен, лицом прекраснее ангела и душой коварнее дьявола. До тех пор, пока Генриетта занималась своими сердечными делами, нарядами и развлечениями, она им не слишком мешала. Они просто старались ее оттеснить на обочину и всерьез не принимали. Борьба с ней была игрой, веселым развлечением. Но теперь вдруг от нее стала зависеть политика! Она сделалась советчицей короля! Значит, нужно было если не устранить эту женщину, то поставить ее на место! Жизнь Мадам в ее собственном дворце сделалась еще труднее, чем в те времена, когда Месье мучил ее ревностью.

Теперь в нем разжигали ревность иного рода. Как это может быть? Речь идет о государственных тайнах, а Месье ничего не знает?! Король вместе с Мадам задумывают важнейший для государства политический шаг, а Месье не принимает ни в чем участия? Жене его оказано доверие, в котором отказывают ему, брату короля?!

С каждым днем Месье становился все невыносимее и не только по отношению к жене, но и по отношению к брату-королю, выказывая свои обиды все более дерзко.

Так, на балу у королевы, когда Мадам танцевала с королем, а после танца они отошли в сторону, продолжая вести разговор, Месье, фыркнув, дал волю своему раздражению. Он во всеуслышание заявил, что ему скучно, и он желает вернуться к себе в Новый замок. И приказал жене следовать за ним.

– Какая муха вас укусила, милый брат? – недовольно осведомился Людовик, нахмурив брови. – Если вы устали, так пойдите и отдохните!

– Именно это я и собираюсь сделать! Идемте, Мадам!

– Оставьте Мадам в покое. Нам нужно поговорить с ней об очень серьезных вещах.

– Ну так поговорим! Меня тоже очень интересуют серьезные вещи! – заявил Филипп с наглой ухмылкой.

– Брат, мне кажется, вы забываетесь!

Месье тут же перешел на жалобный тон и заскулил: