Атли, счастливо улыбаясь, глядел на Эмму, Бьерн же уговаривал девушку спеть для них.

Сильный голос Эммы сплетался с говором волн:

Викинги налегли на весла, вслушиваясь в пение прекрасной спутницы. Эмма пела о сумрачно-зеленом подводном царстве, куда уходит юная девушка, чтобы стать одной из морских дев с рыбьими хвостами. У них нет души, которая болит, и их жизнь куда дольше, чем у смертных, изнуренных тревогами. Когда же срок, отпущенный морским девам, приходит к концу, они превращаются в искрящуюся пену, что несется на гребнях волн из края в край океана, и печаль их возвращается к людям, ждущим у края вод тех, кто уже никогда не вернется.

Эмма поразилась, увидев, как по лицам суровых гребцов струятся слезы.

– Печальная песня, – вздохнул Бьерн. – Что ты наделала, огненновласая! Мои люди сбились со счета! Хэй, Эрлинг, Хафтор, вы куда смотрите! И ты, Ивар, что-то совсем приуныл. Дай-ка мне било, иначе, видят боги, нас вышвырнет на скалы.

Спустя несколько минут ход драккара выровнялся и они стали нагонять ушедшего вперед Херлауга. Эмма глядела на мерно ударявшего в било скальда с улыбкой. О, этот скальд-воин! Даже ледяную Снэфрид, явившуюся вместе с Ролло проводить их на пристань в Руане, он ухитрился шлепнуть пониже спины!

При этом воспоминании у Эммы тоскливо сжалось сердце. Покинув носовую надстройку, она прошла туда, где позади мачты располагалась палатка из моржовой кожи, где можно было укрыться от непогоды и множества чужих глаз. У входа в нее лежали овчина и спальный мешок из волчьих шкур, где отдыхал Атли. Неудобствами походной жизни Эмма была на время ограждена от предъявления супружеских прав, но лишь на время… Она не хотела даже думать о том, что ждет ее по прибытии в Байе.

В палатке, сжавшись в комок, пряталась от ветра девушка-прислужница. На ее тонкой шее болтался медный обруч рабыни, тонкие косички смешно торчали в разные стороны. Лицо было бледным, с бескровными губами, в темных глазах таилась тоска. Это была та девушка, которую Эмма напоила маковым зельем в ночь побега и которую жестоко наказали за то, что не уследила за госпожой. Искупая вину, Эмма приблизила ее к себе, но теперь уже жалела об этом. Виберга, как звали девушку, оказалась на редкость унылой и бесцветной особой. Мало того, что она постоянно хныкала и кляла судьбу, страдая морской болезнью, теперь она, немного оправившись, без конца жаловалась госпоже на дерзкие приставания викингов. Когда Эмма, не выдержав, надавала ей пощечин, Виберга на время утихла и засела в палатке, перебирая зерна четок, бормоча молитвы и проклиная язычников. Но вскоре она вновь принялась изводить хозяйку.

– Вода у них отдает плесенью, – пожаловалась она, едва Эмма вошла в палатку.

– Другой пока нет.

– И рыба никуда не годится. Белобрысый Эрлинг опять прижал меня к мачте. И все язычники смеялись.

– Ты сама приставала к нему с вопросами, Виберга. Ну что тебе за дело, какой амулет болтается у него на поясе?

– Что, уж мне и словом перемолвиться с ним нельзя?

– Тогда терпи.

Рабыня вновь принялась ныть, сетуя на холод, но Эмма сурово прикрикнула на нее и расположилась на шкурах рядом с небольшой жаровней, где тлели уголья. Эмма протянула к огню руки и, отогреваясь, стала вспоминать день отплытия из Руана.

Даже епископ Франкон оказал им честь, явившись на пристань, хотя до этого его, казалось, ничем нельзя выманить из аббатства. Теперь же он почел своим долгом благословить духовную дочь.

– Я сделал все, чтобы не могла состояться твоя свадьба с братом правителя, – шепнул епископ напоследок, и в голосе его звучал укор. – Но я не мог ожидать, Эмма, что ты столь легко согласишься.

– Ступайте к дьяволу, святой отец, – огрызнулась девушка. – Разве мало я противилась? Или вы ждали, что я приму мученический венец в угоду вашим планам?

Франкон пожевал губами.

– У нас была общая цель, дитя мое. Теперь же ты сама обрекла себя на мученический венец, чтобы спасти безвестного мальчишку из Анжу. Мне остается лишь молиться за тебя.

Больше священнослужитель ничего не добавил, так как к ним подошел Бран. С ним Эмма простилась куда теплее. Она знала, что из-за нее норманну пришлось претерпеть многое, об этом не преминула сообщить Сезинанда, ухаживавшая за Эммой во время болезни:

– Один Бог ведает, какие беды ты могла накликать на наши головы, Эмма! Разве плохо тебе жилось в Руане? А теперь Ролло вознамерился отослать Брана из города. Но это еще полбеды. Старого Одо из-за тебя велели пытать, так как ты часто бывала у него и Ролло решил, что ему многое ведомо. Кузнец до сих пор хворает.

Сезинанда не пришла проводить Эмму, зато Бран не держал обиды.

– Если жена принесет мне девчонку, я назову ее твоим именем. Хотя теперь, когда я крестился, я надеюсь, что удача не оставит меня и у нас родятся только воины, достойные пиров Валгаллы!

Эмма невольно улыбнулась.

– Храни тебя Бог, Бран! Да пребудет удача всегда с тобой.

Она взглянула туда, где стоял Ролло. Его длинные волосы намокли под дождем, светлый плащ облепил плечи. Они не виделись с того вечера, когда ее вернули в Руан и она слегла. Однажды в жару Эмме привиделось, что он находится рядом с нею, стоя на коленях у ложа. Губы его жарко касались ее руки. А когда она стала поправляться, то спросила у Сезинанды о нем.

– Конунг отбыл проводить Ботто, – ответила та.

Эмма поняла, что ее видение – порождение духа болезни, фантазия, вызванная лихорадкой. На пристани он не сделал ни шагу к ней, зато Снэфрид, вручив Атли мешочки со снадобьями, проговорила, склонившись к Эмме:

– Видишь, все вышло по моему слову. Ты уезжаешь с Атли, хотя у вас и не было свадебного пира, брачной ночи и ты по нашему обычаю не дарила Атли рубахи. Да и он не преподнес тебе в дар земель… тех, которыми мог бы одарить как брат правителя.

Эмма рванула застежку плаща.

– Да, но зато я одарена тобой. И с лихвою…

Улыбка обнажила мелкие зубы Снэфрид. Не было смысла возражать, она лишь спросила, носит ли Эмма ее подарок, и, не получив ответа, вернулась к супругу.

Позднее, когда Эмма стояла у борта драккара, разрезающего тихие воды Сены, к ней, грызя яблоко, обратился Бьерн:

– Что ты сделала с моим другом Пешеходом, огненновласая? Прежде он всегда был готов посмеяться и пошутить, однако все то время, что я провел с ним, он был мрачнее грозовой тучи.

Угли в жаровне подернулись пеплом. Снаружи доносилось тягучее пение гребцов, скрип снастей, плеск волн. Мерное покачивание драккара навевало сон. Однотонно гудело било. Эмма задремала, не заметив, когда погасло сознание.

Проснулась она во мраке от холода. За палаткой хлопал парус, гудели канаты. Но скрипа уключин уже не было слышно. Должно быть, ветер переменился и викинги отдыхают в часы, свободные от изнурительной гребли.

Она приподнялась. Полог палатки колыхался, металось пламя в светильнике, наполненном жиром морского зверя. Виберга спала, накрывшись шкурами, на лице ее застыло брюзгливое выражение. Снаружи долетал храп.

Эмма перешагнула через уснувшего Атли, прошла между тюков с товарами. Викинги также спали в своих мешках из козьих шкур. Море было спокойным. Корабль едва заметно покачивало. Справа, как призрак, виднелся другой драккар с высоко вздыбленной драконьей головой, увенчанной изогнутыми посеребренными рогами. Его называли «Морской Тур», тот же, на котором плыла Эмма, звался «Змеем». На носовой надстройке горел светильник, чтобы корабли видели друг друга во тьме. Светильник дымил, дым относило в сторону, чешуя на высокой шее дракона искрилась, словно живая.

Эмма вспрыгнула на штирборт и засмеялась, балансируя. Слева темнела суша, виднелась в свете луны полоса прибоя. В эту тихую лунную ночь море казалось неописуемо прекрасным. Даже пронизывающий холод не мог умерить ее восторга. Невольно она начала напевать вполголоса.