– Только вот Сергея Александрыча недоставало… Ну, теперь он от нас не отобьется. Не-ет, шалишь!

В буфете толпились усовершенствованные коммерсанты с новым пошибом. Сквозь купеческую основу пробивался новый тип, который еще не выяснился во всех деталях. Они держали себя наособицу от других купцов, к которым относились немного брезгливо; но до настоящего кровного барина этому полумужичью было еще далеко. В покрое платья, в движениях, в разговоре – везде так и прорывалась настоящая крестьянская складка, которой ничто не могло вытравить. Были тут крупные хлебные коммерсанты, ворочавшие миллионами пудов хлеба ежегодно, были скупщики сала, пеньки, льняного семени, были золотопромышленники, заводчики и просто крупные капиталисты, ворочавшие банковскими делами. Привалов с глубоким интересом всматривался в этот новый для него тип, который создался и вырос на наших глазах, вместе с новыми требованиями, запросами и веяниями новой жизни.

– Все это козырные тузы, – проговорил Веревкин. – Крепкий народ, а до Ляховского да Василья Назарыча далеко… Пороху не хватает.

Привалов ничего не отвечал. Он думал о том, что именно ему придется вступить в борьбу с этой всесильной кучкой. Вот его будущие противники, а может быть, и враги. Вернее всего, последнее. Но пока игра представляла закрытые карты, и можно было только догадываться, у кого какая масть на руках.

– Хотите, со всеми познакомлю? – предлагал Веревкин, попивая свой ликер. – Все мои клиенты.

– Нет, как-нибудь после…

Появилось откуда-то шампанское. Привалова поздравляли с приездом, чокались бокалами, высказывали самые лестные пожелания. Приходилось пить, благодарить за внимание и опять пить. После нескольких бокалов вина Привалов поднялся из-за стола и, не обращая внимания на загораживавших ему дорогу новых друзей, кое-как выбрался из буфета.

– Ну, теперь идите и любуйтесь нашими красавицами, – отпускал Половодов свою жертву. – Ведь провинция… Полевые цветочки, незабудочки. А относительно Верочки не забывайте моего совета.

Привалов вздохнул свободнее, когда вышел наконец из буфета. В соседней комнате через отворенную дверь видны были зеленые столы с игроками. Привалов заметил Ивана Яковлича, который сдавал карты. Напротив него сидел знаменитый Ломтев, крепкий и красивый старик с длинной седой бородой, и какой-то господин с зеленым лицом и взъерошенными волосами. По бледному лицу Ивана Яковлича и по крупным каплям пота, которые выступали на его выпуклом облизанном лбу, можно было заключить, что шла очень серьезная игра.

Привалов обошел несколько раз все комнаты, отыскивая Надежду Васильевну и стараясь не встречаться с кем-нибудь из своих новых знакомых. Тоска навалилась на Привалова с новой силой… Зачем он здесь? Зачем сейчас знакомился с этими людьми и пил шампанское?.. «Глупо», – подумал Привалов, опускаясь на первый попавшийся на глаза стул. Он теперь как-то безучастно смотрел на проходившую мимо него публику. Его мысль унеслась в далекое прошлое, когда в этих самых комнатах шел пир горой – для других людей… Вот здесь веселились все эти Полуяновы, Размахнины, Колпаковы, которые теперь коротают дни в своих страшных развалинах. Может быть, и этот дом ждет такая же участь в недалеком будущем.

– А я вас давно ищу, Сергей Александрыч, – весело заговорила Надежда Васильевна, останавливаясь пред Приваловым. – Вы, кажется, скучаете?.. Вот мой кавалер тоже не знает, куда ему деваться, – прибавила она с улыбкой, указывая головой на Лоскутова, который действительно был жалок в настоящую минуту.

Привалов подал стул Надежде Васильевне.

– Вы, вероятно, удивляетесь, что встретили меня на этом бале? – спрашивала девушка, когда Лоскутов ушел.

– Нисколько… Почему же другие могут быть на бале, а вам нельзя?

– Да… но при теперешних обстоятельствах… Словом, вы понимаете, что я хочу сказать. Мне совсем не до веселья, да и папа не хотел, чтобы я ехала. Но вы знаете, чего захочет мама – закон, а ей пришла фантазия непременно вывозить нынче Верочку… Я и вожусь с ней в качестве бонны.

– Я видел давеча, как Вера Васильевна танцевала… Она производит фурор.

Надежда Васильевна печально улыбнулась и слегка пожала плечами. Привалов видел, что она что-то хочет ему объяснить и не решается. Но он был так счастлив в настоящую минуту, так глупо счастлив и, как слишком счастливые люди, с эгоизмом думал только о себе и не желал знать ничего более.

– Мазурка! – пронеслось по всем залам.

– Ах, я, кажется, с кем-то танцую… – вспомнила Надежда Васильевна, поднимаясь с места навстречу подходившему кавалеру.

Счастье так же быстро улетело, как и прилетело.

Когда с хор захватывающей волной полились звуки мазурки Хлопицкого, все бросились в зал, где танцующие пары выстроились длинной шеренгой. Впереди всех стоял седой толстый пан Кухцинский, знаменитый танцор; он танцевал с самой пани Мариной. За ними стоял молодой красавец поляк, пан Жукотынский с Зосей; дальше пан Мозалевский с Надеждой Васильевной, Давид с Верочкой, «Моисей» с Аней Поярковой, молодой доктор с Аллой, Альфонс Богданыч с Агриппиной Филипьевной и т. д. Расправив седой ус и щелкнув каблуками, пан Кухцинский пошел в первой паре с тем шиком, с каким танцуют мазурку только одни поляки. Публика зашепталась и заахала от восторга, любуясь первыми двумя парами. Опьяняющие звуки мазурки волновали всех, и даже из буфета, из игорной комнаты вышли все, чтобы посмотреть на мазурку. Какой-то седой старик отбивал такт ногой, пьяный инженер, прищелкивая пальцами и языком, вскрикивал каким-то бабьим голосом:

– Лихо… черрт побери!.. Тара-та-тта, тара-рарра-ра… та! И-их… Браво, Кухцинский!.. Лихо, Кухцинский!..

Мазурка продолжалась около часа; пары утомились, дамы выделывали па с утомленными лицами и тяжело переводили дух. Только одни поляки не чувствовали никакой усталости, а танцевали еще с большим воодушевлением. Привалов в числе другой нетанцующей публики тоже любовался этим бешеным танцем и даже пожалел, что сам не может принять участия в нем.

– А вы вот где, батенька, скрываетесь… – заплетавшимся языком проговорил над самым ухом Привалова Веревкин: от него сильно пахло водкой, и он смотрел кругом совсем осовелыми глазами. – Важно… – протянул Веревкин и улыбнулся пьяной улыбкой. Привалов в первый еще раз видел, что Веревкин улыбается, – он всегда был невозмутимо спокоен, как все комики по натуре.

– Да, недурно, – согласился Привалов.

– Недурно?.. Ах, вы… Ну, да все это вздор!.. – добродушно проговорил Веревкин и, взглянув на Привалова сбоку, прибавил совсем другим тоном: – А я сегодня того… Да, в приличном градусе. И знаете, успел продуть этому живодеру… Ну, Ломтеву… три тысячи. Да… Только я свои собственные продул, кровные, а не чужие. А вы знаете, что я вам скажу, Сергей Александрыч? Мы, то есть я да вы, конечно, – порядочные люди, а из остальных… ну, вот из этих, которые танцуют и которые смотрят, знаете, кто здесь еще порядочные люди?

– Очень щекотливый вопрос, Николай Иваныч.

– Нет, не щекотливый… Оставимте церемонии, Сергей Александрыч. Вон смотрите: видите доктора Сараева? Вот идет с полной высокой дамой… Доктор и есть самый порядочный человек, хотя он считает меня за порядочного подлеца. Ну, да это все равно: дело не во мне, а в докторе. Я его очень уважаю… Потом Лоскутов порядочный человек тоже, хотя и не от мира сего. Ну, господь с ним… Вот уже целых двух нас считали. Пожалуй, председатель суда недурной человек, только в нем живого места нет: он, должно полагать, даже потеет статьями закона… Ей-богу! «И прииде к Иисусу законник некий…» Вот он самый и есть, законник-то этот, наш председатель. Да!

Мазурка кончилась сама собой, когда той молоденькой девушке, которую видел давеча Привалов на лестнице, сделалось дурно. Ее под руки увели в дамскую уборную. Агриппина Филипьевна прошла вся красная, как морковь, с растрепавшимися на затылке волосами. У бедной Ани Поярковой оборвали трен, так что дамы должны были образовать вокруг нее живую стену и только уже под этим прикрытием увели сконфуженную девушку в уборную.