Блудница могла оказаться шпионкой, посланной печенегами, или просто разболтать об услышанном, в обмен на чарку вина. Однако в армии Всеслава не было женщин-воительниц, и, погрузившись в мир воспоминаний Руфуса, Снежана получила роль мессалины.

— Мы захватили двух печенегов, мой командир, — сказал Руфус. — Они говорят…

Громкий, пронзительный свист был ему ответом. Простой звук «тссс», которым люди призывают друг друга молчанием, звучал, словно шипение змеи, в устах высокого худого человека в длинной волшебной мантии.

— Молчи, Руфус, — властно произнес он. — Опасно прерывать гадание.

Узкое лицо чародея, с тонким носом и глубокими глазами, было натерто блестящей мазью — кровью дракона. Некоторые из черных магов используют ее, чтобы укрепить свое тело и защититься от вражеских заклинаний.

Она может уберечь колдуна от любых чар, и делает его почти неуязвимым, — однако при частом использовании, превращает человека в евнуха. Поэтому большинство волхвов все же не решаются прибегать к ее помощи, а если делают это — то очень редко, перед большими сражениями или опасной дуэлью.

Поверх гибкого, жилистого тела чародея струился безрукавный плащ — вотола, сшитый не из толстой льняной ткани, словно у обычных людей, но из шелка, как подобает лишь князю. Мантия спускалась до колен мага, и была заколота у горла застежкой-фибулой.

Взгляд мага уперся в лицо Руфуса, и тот смолчал, хотя было видно, что ратник не видит смысла проводить гадание, если можно допросить пленников-печенегов. Однако стало ясно, что чародей имеет большое влияние на князя, а потому воевода вынужден был смириться.

— Продолжим, мой повелитель, — произнес чародей, и в руке его сверкнул длинный золотой кинжал.

— Да, Калимдор, — сказал его собеседник.

По всей видимости, это и был Всеслав Черепокрушитель. Он стоял за пределами круга, который отбрасывали факелы, и я не мог рассмотреть его, — однако в памяти сразу встало грозное, нахмуренное лицо, виденное мною на гравюрах.

Впрочем, я сомневался, что оно, рожденное скорее фантазией художников, чем рассказами очевидцев, имеет хоть какое-то отношение к истинному облику полководца.

Калимдор шагнул в сторону, и только теперь я увидел, что кроме них двоих в шатре был еще и третий — орк, стоявший на коленях. Руки пленника были скованы за спиной железными кандалами, — я видел, как огонь играет вдоль начищенных звеньев цепи. Конец ее был прикреплен к металлическому штырю, вбитому в землю.

Такие же обручи соединяли его ноги, и, присмотревшись, я увидел, что все четыре кольца спаяны вместе, словно листья клевера. Выгнутый в неестественном положении, орк запрокидывал голову назад, не в силах пошевелиться.

— Сейчас, господин, — произнес Калимдор, склоняясь над орком. — Вам откроется будущее.

В его руке появился ритуальный молот, и маг приставил острие кинжала к груди пленника. Я бросился вперед, чтобы остановить его — мысли о том, что мы здесь всего лишь зрители, сразу оставили меня, я не мог безучастно смотреть на жестокую казнь.

Однако тело не повиновалось мне, как и в тот раз, когда я отсалютовал подошедшему к шатру Руфусу. Я видел происходящее глазами солдата, служившего Черепокрушителю, — и не мог управлять телом, которое принадлежало не мне, вмешиваясь в события, давно ставшие прошлым.

Глаза Снежаны вспыхнули, и я понял, что девушка тоже не в силах пошевелиться. Калимдор поднял молот, потом слегка передвинул кинжал, скользнув острием по волосатой груди орка.

— Давай, давай! — приказал Всеслав, и я заметил, как легкое облачко недовольства замутило глаза чародея.

Положение княжеского слуги его тяготило, и мне подумалось, что опасно полагаться на мага, который недоволен своим местом в армии и стремится занять твое.

По всей видимости, такие же мысли пришли и в голову Руфуса — а может быть, это и были его размышления, которые теперь стали такой же частью воспоминаний, как прикосновения холодного воздуха к моей коже и легкий аромат жареного мяса, доносившийся от костров.

Калимдор размахнулся, и несильно ударил молотком по рукояти кинжала. Лезвие вошло в тело неожиданно легко, словно не встретив сопротивления. Рык боли и ярости вырвался из груди орка, он рванулся, пытаясь освободиться, однако железные цепи крепко держали его, выгнувшегося, словно натянутый лук.

Мохнатое тело сотрясалось в судорогах. Из распахнутого рта, глаз, выпученных в агонии, из косматых круглых ушей вдруг полились переливающиеся звенящие струи, и невозможно было понять, что это — влага, крохотные сверкающие песчинки или же сияние.

— Предо мной свет, — вскричал Калимдор. — Позади меня тьма. Справа от меня бог, слева от меня дьявол; ибо вокруг меня горит Пентаграмма, а в Столпе находится шестиконечная Звезда.

Сияние вытекало из тела орка, сбегало по толстой шкуре и, на миг коснувшись земли, возносилось вверх, переливаясь над телом блистающим облаком.

Вобрав последнюю каплю мертвого света, оно ярко вспыхнуло, пронзив полутьму шатра ослепительными лучами, и золотая корона, украшенная алмазами, появилась перед лицом Всеслава.

Возглас удивленного торжества, граничащий с религиозным экстазом, вырвался из груди князя, и в то же мгновение все исчезло, погрузив людей в темноту.

Долго никто не произносил ни слова. Ратники не решались прервать молчание. Они чувствовали, что малейший звук способен сейчас разрушить ту ауру величия, которая незримо окружала Всеслава, — разбить на звенящие осколки, и тогда князь, который мгновение назад ощущал себя властелином мира, вдруг осознает и свою смертность, и ограниченность, и нелепость самой мечты обрести в конце жизни нечто большее, чем погребальный костер. И тогда рокочущий огонь гнева обрушится на головы тех, кто дерзнул вырвать его из сладкого сна.

Что же до Калимдора, то он, по всей видимости, был доволен произведенным эффектом.

В свете факела, случайно упавшем на лицо мага, я, — а может быть, Руфус, — смог увидеть довольную и немного насмешливую улыбку, пробежавшую по лицу колдуна.

В этот момент он был похож не на чародея, который только что провел сложный ритуал, и не на гадателя, принесшего добрую весть своему повелителю.

Нет, перед нами стоял мошенник, ярмарочный фигляр, который только что распилил на шесть частей свою ассистентку, собрал ее снова, и теперь наблюдает за тем, как селяне замерли вокруг с выражениями ужаса и восхищения на глуповатых лицах.

— Вы сами видели, мой повелитель, — вкрадчиво проговорил он. — Власть и могущество, — вот что предрекают вам судьбы.

Всеслав шагнул вперед, — его лицо по-прежнему оставалось в тени, но я — или Руфус? — мог увидеть руки, стиснутые перед собой, с побелевшими костяшками пальцев, и с широким шрамом, пересекавшим тыльную сторону ладони, который также покрыла мертвенная бледность волнения.

— Я щедро отблагодарю тебя, Калимдор, — произнес Черепокрушитель, и в странной улыбке, которая промелькнула на лице волхва, я прочел ответ:

«Ты уже сделал это, мой господин, — своей глупостью».

Я спрашивал себя, насколько могу доверять тому, что вижу — на самом ли деле маг обманул Всеслава, или я видел не истинные события, но лишь то, как они запечатлелись в памяти Руфуса. Я чувствовал, что все происходящее не по душе Огнемечу, и он подтвердил мою догадку, сказав:

— Если волхв закончил, мой князь, пора перейти к более важным делам. Трое печенегов ждут допроса в моем шатре. Они так напуганы одним твоим именем, что выложат все, даже без пыток.

Черепокрушитель живо повернулся к нему.

— Важным? — переспросил он. — Что может быть более важное, чем мое будущее, Руфус? Неужели ты сам не видел, что показал нам маг? Решено — завтра на рассвете мы сядем в ладьи и пойдем к порогам. Там меня ждет будущее.

«Смерть тебя ждет», — пронеслось в моей голове, и я не знал, чьи это мысли — мои, Руфуса, или же Калимдора, прочтенные мною в его глазах.

— Неразумно делать так, князь, — глухо произнес воевода. — У порогов засели печенеги. Они или уничтожат нас, или отрежут дорогу к Киеву. Нам придется здесь зимовать.