— К кому вы идете? К человеку, который лжет каждому, обещая с помощью сушеных ящериц и жаб, прочей нечисти избавить от горя, предсказать будущее. Как дохлая тварь, брошенная в огонь или растолченная в порошок, может спасти вас и тех, за кого вы просите?

Голос, поддразнивая говорившего, меланхолически вопросил:

— Так ты не веришь в сказанное в Святой Книге?

Глаза монаха едва не выскочили из орбит от подобного кощунственного предположения, но незнакомец продолжал безмятежно.

— Разве в книге Товита не сказано, что если кого мучит демон или злой дух, то следует курить перед таким человеком сердцем и печенью рыбы, а рыбья желчь способна исцелять бельма на глазах? Возможно, волхвы, лекари открыли такие же полезные свойства в других тварях и теперь используют их во благо людей?

Монах гневно воскликнул:

— Ты кощунствуешь! А Книга говорит, что мерзок пред господом прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых.

Неожиданно он замолчал с приоткрытым ртом и ошеломленным выражением лица. И через секунду высказал то, о чем я уже размышлял некоторое время.

— Ты, кого я не могу видеть, слишком многое знаешь из Святого Писания. Да не отступник ли ты, принявший, а потом отринувший истинную веру?

Впервые голос безмолвствовал. Монах тоже прекратил свои обличения и уселся на прежнее место, опустив голову на сложенные руки.

Снежана задумчиво и сочувственно смотрела на него. Она никогда не вступала в споры, то и дело возникающие по поводу искусства волхвования, считая, что использование этого дара не может принести вреда. Как и многие люди, ведунья полагала недопустимым и противным человеческой природе лишь черное колдовство.

Эмоции стихли, и постепенно все сильнее стал ощущаться холод, пропитавший стены неглубокой пещеры и накатывающий волнами с резкими порывами ветра, залетающего в расщелину.

Вновь завязались тихие беседы между соседями. Я невольно услышал сетования женщины, напустившейся на монаха и Снежану. Обращаясь к деду, который пытался идти, хватаясь за лошадиный хвост и теперь сидевшему без сил, вряд ли вслушиваясь в журчание слов, она говорила:

— Дом большой после родителей остался, хозяйство, скотина, а вот мужика боги никак не пошлют.

Она пригладила широкие кустистые брови двумя пальцами, предварительно поплевав на них и загудела снова.

— Конечно, мне не к спеху, небось еще молодая, да все же в дому хозяин требуется — плетень поставить, огород вскопать, поле засеять, да мало ли дел для мужика найдется. И почему другие девки, одна другой страшнее, замужем, а мне все не везет?

Я мог бы попытаться ответить на ее вопрос, но не рискнул. Старик, очнувшись, посмотрел на нее блеклыми глазами.

— Ты, небось, как и я, идешь за внуков просить? И то, о ком, как не о них, нам беспокоиться осталось.

Он закашлялся, хрипя простуженными легкими. Вдруг мне стало смешно при виде огорошенного лица старой девицы. Конечно, я не позволил бы себе столь оскорбительного для нее поведения, разразившись хохотом, независимо от того, что женщина была мне несимпатична. Она же отнюдь не намеревалась сдерживать собственные чувства, перекосив лицо в злобной гримасе и шипя в лицо старика.

— Трухлявый пень, чтоб ты сдох! Пусть тело твое покроется язвами, руки и ноги покорчатся, глаза перестанут видеть, а язык поганый говорить! Чтоб тебе…

Тут негромкий, но оттого не менее звучный голос Снежаны как будто хлестнул ее по лицу, заставив замолчать.

— Хватит! Прекрати проклинать его. Твои слова к тебе же и возвратятся, усилившись во сто крат! Он ничего плохого тебе не сделал. От того, что старик сказал, годов тебе не прибавится. За что ты желаешь ему смерти? Никому нет дела до того, старая ты или молодая. Сиди молча, дай другим отдохнуть.

Та не проронила больше ни слова, лишь глаза, полные ненависти, не отрывались от ведуньи. Я почти забыл о неприятной особе, прислушиваясь к непрерывному вою ветра, ловя признаки прекращения урагана. И вдруг заметил, что физиономия гарпии застыла в напряженном внимании, похожее на лицо рыболова, ожидающего удобного момента, чтобы подсечь рыбу.

Проследив за ее взглядом, я увидел, что из щели в стене, возле сидящей Снежаны выползала длинная многоногая тварь, даже на вид скользкая и холодная, которая уже примостила половину туловища на плече девушки, норовя зарыться в густые волосы, спадающие на плащ.

Паршивка, жаждущая свадьбы, с замиранием сердца предвкушала момент, когда склизкий многолап свалится за воротник плаща моей спутницы. Схватив посох, который я раньше отдал старику, и теперь лежавший возле его ног, я успел острым концом поддеть многоножку, отбросив к выходу.

Снежана и монах вздрогнули, но тварь шлепнулась с таким сильным звуком, что заглушила ветер, и они догадались о причине моих действий.

Ведунья, посмотрев на женщину, с презрительным удивлением пожала плечами, тогда как здоровый рыжий мужик, пытающийся согреть ноги, натянув на ступни полы армяка, убежденно заметил:

— Да никогда тебе, бабонька, мужа не отыскать, недаром люди говорят — злая жена сведет мужа с ума. А уж тебя злей я за всю жизнь не встретил, бог миловал от такой напасти.

Он долго еще крутил головой, недоуменно приговаривая что-то себе под нос. Несмотря на то, что сороконожка все же не попала на кожу ведуньи, женщина развеселилась, как будто уже только от представившейся возможности досадить Снежане получила приток новых сил.

«Глупое, мелочное, несчастное существо, — подумал я, глядя на торжествующее лицо. — Ты богата, свободна, почему же ищешь радости в горе других, что оно может принести, кроме иссушающего, тебя же мертвящего дыхания зла?».

Я заметил, что ветер стихает, монах тоже поднялся, высунул голову наружу и, обернувшись, объявил, что буря скоро прекратится.

Люди зашевелились, собирая остатки еды в узелки и сумки, торопясь продолжить путь. Выйдя на тропу, я невольно зажмурился — белизна снега резала глаза после полутьмы пещеры. Посветлевшие облака, сбросив груз снега и дождя, поднялись вверх, туман, клубившийся в пропасти, тоже осыпался кристаллами снега, отчего ее глубина представлялась еще более устрашающей. Казалось, белый покров должен сгладить мрачность крутой горы, но странным образом она стала еще более грозной.

Блестящими одеждами отгородившись от людей, она была пуста и мертва, безразличная к жалким живым точкам, застывшим от стужи. Я задержался возле входа, монах тоже не торопился идти — мы хотели узнать человека, который спорил с Божьим слугой.

И мы одновременно поняли, кто он по тому насмешливому взгляду, которым он одарил двоих любопытствующих. Высокий черноволосый мужчина, которому не было еще сорока, не имел спутников, держась независимо и слегка надменно.

Поверх белой рубахи, ворот которой был вышит мелким жемчугом, и кафтана фиолетового цвета была наброшена вотола без рукавов из толстой льняной ткани. Суконные штаны были заправлены в кожаные сапоги, он относился к тем немногим, что шли в обуви.

Не останавливаясь, он прошел вперед, ясно показывая тронувшемуся было за ним монаху свое нежелание продолжать разговор. Тот разочарованно вздохнул, но не стал нагонять отступника.

Рыхлый, мокрый снег создавал обманчивое впечатление, расширяя тропу — он зацепился за выступающие камни на самом ее краю, так что казался ее продолжением.

Опасаясь обвала, который мог случиться от громкого звука, я передал по цепочке, чтобы люди держались ближе к скале, и тут же почувствовал сильный толчок в спину, отбросивший меня в сторону.

Мимо быстро шел, почти бежал, приземистый парень, очевидно, из той группы паломников, что оставалась позади. Он задел бредущую впереди женщину, едва не свалив ее в пропасть, затем двоих мужчин и уже почти опередил всех паломников, как вдруг первый, предваряющий цепочку, с громким криком вцепился в его рукав.

Я невольно втянул голову в плечи, ожидая ударов камней и осыпающейся массы снега, но к счастью ничего не произошло. Люди остановились, с удивлением наблюдая за стычкой, как резкий рывок мужчины разорвал свиту из конопляной ткани.